Новосёлы - Павел Мисько

Хорошо, что хоть про «десять р» не расспрашивает…

— А когда я стих… стихотворение буду учи-и-ить?.. — завёлся я опять.

— Ночь впереди. Мы ляжем спать, а ты иди на кухню или залезай в ванную и учи!

— Что ты говоришь, Иван! — опять не выдержала мама. — Поучай, наказывай, но не издевайся!

Папа промолчал.

Шлёпают тапочки — из ванной выходит бабушка. Ко лбу прилипли пряди волос, мокрые руки отставлены в стороны.

— Постирать постирала, а высохнет ли до утра? Это же надо додуматься: ковыряться в земле в школьном костюме! Сними рубаху, простирну заодно…

— Я встану пораньше, утюгом досушу. Обормот несчастный… Всей семьёй не можем на него настираться и насушиться, — сказала мама.

Стянул быстрее рубашку. Я мог бы и майку снять: меня уже бросало в пот от этих задачек.

В ванной, слышно, что-то звенит, падает в воду — тёх! тёх!

— О-о, да у него тут настоящая сберегательная касса! — слышится удивлённый голос бабушки.

Идёт быстренько сюда — и прямо к папе.

— Что это такое, Иван? — разжала она кулак перед его носом. На ладони лежала смятая, мокрая пятирублёвка и несколько медяков. — Ты знаешь, я не вмешиваюсь в воспитание. Но если по столько давать ребёнку денег, кто из него вырастет?

Папа поводил глазами с денег на меня, с меня на деньги.

— Откуда они? — В голосе грозные нотки.

— Из кармана выпали у Жени.

— Я у него спрашиваю: где взял деньги?

Я молчал, понурив голову. А что будешь говорить? Разве кого убедишь, что Гаркавый насильно всучил мне эти деньги? Такое у взрослых, наверно, не бывает, чтоб насильно… Отец не поверит. И разве я виноват, что так случилось? Я же не просил у Жени эту десятку. Я даже забыл о ней! Если б сразу вспомнил, то отнёс бы Гаркавому… Зачем, чтоб он расплачивался за… того кота в мешке… Морскую кошку.

— Язык проглотил? — В голосе отца зазвенела сталь.

Что-то с ним сегодня случилось. Никогда раньше таким не был. Может, на работе неприятности? Может, его рационализаторское предложение не приняли?

— Женичек… — пришла к нам мама, — Женик, скажи мне, только по-честному. Ты ведь взял эти деньги из моей сумки, да? Там, кажется, была пятёрка, а теперь нет.

— Не брал… — залился я слезами. Голова у меня болела и трещала.

Пятёрка уже у неё пропала! Сразу — пятёрка… Может, сотня?!

Все молчали, думали, что я пореву немного и что-нибудь скажу. Но не дождались. Папа забегал из угла в угол, натыкаясь на стулья.

— И это… Ни у кого чужого не брал?

Мама боялась даже вымолвить — «украл». А могла бы смело говорить. Если присвоил, то считай, что украл.

Меня начало трясти.

— Я не вмешиваюсь… Но прекратите эти эксперименты! — закричала на них бабушка. — Пусть идёт спать, завтра обо всём расскажет сам… И встанет пораньше, уроки доделает.

Бабушка вытащила меня из-за стола и повела в свою комнату, на кушетку, хотя я сплю в общей комнате.

Папа и мама на это и слова не сказали. Они не шелохнулись, как будто их громом пришибло.

Бабушка помогла мне даже штаны снять. А когда она накрывала меня одеялом, я вдруг и рассказал ей, как получилось с деньгами. Сказал, куда четыре рубля и семнадцать копеек пошло…

— Ну вот и хорошо. У человека была беда, а ты помог, и правильно сделал. Павлуше надо помогать — одни растут с Генкой, без отца… Спи! Мелочь я тебе оставлю на мороженое, а пятёрку заберу.

— Так мне ведь нужны деньги! На пластилин… Три коробки! — говорю я. — Кукольный театр будем лепить с дядей Левоном… Мы «Артек»… Но я никому, нигде, никогда… Ни за пуд шоколада, ни за ящик халвы…

— Ну, хорошо, хорошо… Ты спи, постарайся быстрее уснуть. А завтра будешь лепить свои театры, кино.

У бабушки и лицо побледнело, и руки тряслись. Подвернула повыше рукав и голым локтем притронулась к моему лбу. Не ладонью, а локтем! Ну и чудачка…

Дверь она прикрыла не плотно, и я всё слышал, о чём разговаривали в общей комнате. Бабушке казалось, что она шепчет только папе и маме. А она кричала шёпотом:

— Довели хлопца!.. Бредить начал: то театр собирается лепить, то в Артек ехать… Боже мой, какой-то пуд шоколада поминал, ящик халвы!

И все начали говорить, как испорченное радио: то громко, то шёпотом, то совсем не слышно. Об одном говорили — как лучше воспитывать детей.

— Я не вмешиваюсь… Я не вмешиваюсь, но послушайте!.. — прорывался высокий голос бабушки.

Наконец все на цыпочках пришли в бабушкину комнату и ещё раз перецеловали и перещупали лоб Маринки и мой — сравнивали.

Неужели взрослым так хочется, чтоб мы болели или сходили с ума? Неужели так интересно быть сумасшедшим? На них, говорят, какие-то рубахи надевают с длинными рукавами… Чтоб рукам волю не давали…

А как это Вася родился в сорочке? Смех… Может, ещё и в сандалетах? Всё перепуталось у меня в голове И я уснул…

Разбудила утром мама. Папы уже не было, ушёл на работу. Бабушка одевала Маринку — вести в детский сад.

Я потягивался, а мама подрисовывала у зеркала губы и сыпала скороговоркой:

— Беги умываться… Умылся? (А я ещё только одну штанину на ногу натянул, читал «Гулливера» и не мог ощупью попасть в другую.) А теперь садись завтракать… Уроки доделаешь — раз! На улицу сегодня даже и не думай — два! Пять рублей эти оставляем тебе — три! Сдачу принесёшь… Если успеешь раньше выучить стихотворение, можешь сбегать за пластилином. Культмаг в начале Партизанской улицы — ты знаешь где. Будешь переходить улицу, посмотри сначала налево, а потом направо…

Пошло-поехало… Теперь она ещё скажет, чтоб ложку держал в правой руке… Чтоб хорошенько пережёвывал пищу…

— Мне карандаши цветные подари! — попросила Марина.

— Я тебе не Дед-Мороз. И пластилину купи, и карандаши подари, и ещё сдачи принеси… У меня же не мильон!

Бабушка повела Марину. Та хныкала несчастненьким голосом:

— Как я буду жить без карандашей!..

Я наспех доделал примеры. А стихотворение учил, расхаживая по квартире. Выглянул в окно — увидел: бабушка повела Марину. Выглянул в другое — внизу ездит на велосипедике Серёжа, а Павлуша и Жора сражаются палками, как шпагами.

Третий раз посмотрел — все сидели, спустив ноги в ямку в будущем сквере, и уплетали мороженое. Чудесная у них жизнь, не надо по три раза задачки переписывать! И никто у них не спрашивает, где взяли деньги на мороженое…

А и правда, где они раздобыли деньги?

Пришла бабушка, достала из сумки пакеты молока, выставила бутылки кефира. Успела и в магазин зайти, а я всё не могу одолеть это стихотворение.

— Ну давай расскажи… — Бабушка надела очки, взяла у меня книгу, чтобы сверять, правильно ли я заучил.

Я что-то бормотал, мямлил, сбивался, несколько раз начинал сначала…

— Господи, и когда ты успел так голову себе задурить? Сходи за пластилином. Заодно и проветришься… Только быстренько, а то не успеешь до школы выучить.

Я выбежал во двор.

— Эй, жмот! — крикнул мне Жора. — Угости мороженым. У меня не было десятки, и то угостил всех.

Пять рублей сразу вспотели в моём кулаке. Дать ему разок? За «жмота» можно бы. Но Павлуша сказал:

— Замолчи! Никакой он не жмот. Ты ведь не дал на замок денег, а он дал.

— Хэ, если б у меня был карман денег, я б машину купил, мороженое делать… — начал фантазировать Жора. — Наделал бы целую бочку — ешь, пока пузо не лопнет. Пришёл бы ко мне Жека, я ему — бух! — целую кастрюлю. Пришёл бы Серёжа — бух! — целый бидон!

— Ух-ха! — вертел от восхищения головой Серёжа. — А Жека по какому-то паршивому эскимо не хочет купить.

— Попало от мамы? — присел я возле Павлуши. Пусть те болтают — ноль на них внимания.

— Не-а… Она только посмотрела на всё и заплакала… — вздохнул Павлуша. — Ты не думай, я возвращу тебе эти три пятьдесят, что на замок пошли. Мама мне на полдник даёт в школу по пятнадцать копеек… Я тебе буду в день по десять копеек возвращать. Десять дней — рубль.

— А сам что — голодный будешь? Не надо мне никаких денег. И вообще не надо…

— Ты не думай, я отдам! Сам отдам, я не хочу, чтоб мама. Она не виновата… — упрямо повторял Павлуша, и его верхняя губа начала дрожать. — Я на одном чае могу прожить до вечера. Я сильный…

Иметь ещё три пятьдесят? Ух, ты!.. Не хочешь, а соблазнишься.

И что за погань эти деньги!.. Держишь в руке, а они тебе просто ладонь щекочут. И радость от них, и неприятности, и даже горе. Зачем он дразнит меня этими тремя рублями пятьюдесятью копейками? Я ведь уже примирился, что их у меня не будет. Я даже гордился, когда бабушка похвалила, что выручил Павлушу. Подарил, можно сказать, ему новый замок…

— Я тебе насовсем отдал, — сказал я мужественным голосом. Не хватало, чтоб люди из-за меня последнего здоровья лишались, голодали!

Только почему Павлуша сказал: «Три пятьдесят»? Четыре семнадцать замок стоит — сам Жора говорил. Неужели он мошенник? И опять же: сдачи принёс всего пять пятнадцать… Дважды смошенничал?