Вульгарность хризантем - Серж Чума

Очень переживаю за его трахею, поелику грибы, деточка, весьма специальный продукт и требуют от хозяйки особого тщания. Более всего, милая Алиса, удели внимание правильному их приготовлению! Отмачивать грибы следует сугубо в огуречном рассоле и варить на медленном огне с укропом, перцем, петрушкой и лавровым листом.

Береги Леву, Алисочка! Нижайший ему поклон. Да хранит вас Господь!

Леонида Матвеевна.

Привет, Матвевна!

Как ты там себя ощущаешь? Я, мать, в полном затыке, хотя все, типа, полюбовно! Любит меня Лева, конечно, но странною, как говорится, любовью! Лев, этот «заяйц», буянит без передыху, трясет бижутерией, загудел с сикушками из литинститута и качает «право на лево»! Намандюлился на днях, загулял в поэзии и орет: «Отобью у Тургенева всех его девок!» Мамуля, я так долго не могу кайфовать от семейной жизни! Чтобы хоть как-то его поразить и удержать, писаю стоя. В расстройстве записала также стихами и тебе советую:

Женщина-профи замочит в любови,Сотрет в порошок, не бойся, дружок!Будешь ты клёвым, будешь ты белым,Чистым зайчистом панковской смены!

Ну, как тебе, Матвевна, ничего? Леве так, блин, понравилось, что он отредактировал меня мелким бесом до последней запятой. Привет, маман, от семьи литераторов!

Алиса.

Дорогая Матвевна, Левушка назвал меня «безнадежно тургеневской» и приревновал к мировой художественной литературе! Ушел в творческий запой и написал:

Ты — то, а я — сё;Ты — это, а я — всё!

Еще говорит, что я ненадежная совсем и изменяю ему с Хармсом, а тот уже давно тусит со своими «беспокойниками». Лева перестал оказывать мне знаки внимания и лежит, мама, на диване в трико, страдает. На днях сочинил на меня телегу:

Ты подтиралась моею прозой,Я упивался шампанским слез.Ты залепила мне в морду розой,Я затянулся махоркой грез.

Мама Лепя, клевета все это! Он сам просил отхлестать его розами, а я долго не соглашалась. Не знаю, что он еще придумает с собой сотворить ради искусства.

Благодарю, Матвевна, за внимание к литературному процессу. Жду вестей.

Алиса.

Дорогая Алисочка, не знаю, что и ответить тебе, свет мой. Расхворалась я что-то, за вас переживаючи. Главное в литературе, дитя мое, — правильное питание. Дай Бог тебе терпения и благоразумия, а также, как говорится, большого счастья в личной и семейной жизни! Молюсь за вас.

Леонида Матвеевна.

Уважаемая Леонида Матвевна, ваш сын — подлец и онанист! Многостаночник хренов! Хармсовед позорный! Пришел домой, вся задница в помаде! А я его, глупая дура, боготворила и метала ему, как честная девушка, гречку с блинами! Не пишите мне больше, мамуля, я в обиде.

Алиса Варфоломеевна.

Алисочка, родная, как я тебя понимаю! Левочка пошел, как говорится, не сродни, а в родню! Копия Петра Самсоновича! Сколько кровушки он у меня повыпил, сукин кот! Сколько, курвец, благородных порывов загубил! Твердил без устали: «Из Москвы, из Москвы!» Привез нас с Левушкой, ядрена мышь, на выселки, в глушь проклятую! Похабник был Петруша первостатейный! Все девок осматривал, пел в клубе и пользовал как доктор весь околоток, муде его на бороде…

Так что прости, Алисочка, сыночку моего неразумного, если можешь, а также непременно проследи, чтобы с несветскими дамами Левочка не тусовался! Вижу, одолели совсем касатика моего тургеневские стервы! А черта с этим, как бишь его, пизданимом «Хармс» — в макулатуру, и дело с концом!

Пока, Варфоломевна, не зуди; вот увидишь, всё, бля буду, образуется!

Мама Леня.

ВОГУЛЬСКИЙ ДЕТЕКТИВ

Вертолет летел над болотной речкой, извивавшейся как гусиные кишки, по направлению к Северной Сосьве. По берегам желтели островки берез; мелькали пепельно-серыми пятнами пожарища; простирались бескрайние болота, над которыми вальсировали мириады черных бабочек. Они кружили над карликовыми соснами-уродцами, согбенными, словно старики-шаманы, исполняя какой-то церемониальный танец. Вертолет мчался над караванами коров, гулявших «нос в хвост» окрест русских деревень по узким таежным тропам. На земле оставались «пионерские лагеря в тайге» — зоны или островки правопорядка, соединенные с «большой землей» узкоколейками и веткой Екатеринбург — Приобье. По ней зеленый поезд-«бичевоз» регулярно доставлял в эту глушь отборный человеческий материал. Через месяц-полтора по Оби пойдет шуга. Зимой в этих краях замерзают даже ангелы-хранители, а сейчас стояла замечательная пора — ранняя осень, рай без гнуса.

Недавно экипаж Ми-8, ведомый командиром Алексеем Никаноровым, занимался переброской отряда карателей тайги из числа охотников-иностранцев. В плане ознакомления с местными традициями и обычаями собирали кедровый орех «на лету». Процедура эта проста, как все противозаконное… Машина зависает над кедрачом и, раскачиваясь из стороны в сторону, воздушным потоком вытрясает, как душу, шишки из верхушек кедров. Главное в таких операциях — приземлиться недалече, быстро собрать добычу и вовремя улететь, пока, как говорят в народе, «ветер без сучков».

На этот раз Никаноров перевозил немного «шизанутый» коллектив этнологов-любителей, состоявший из трех сорокалетних москвичей — искателей приключений. Они направлялись в деревню Узкий Бор, откуда и намеревались начать экспедицию. Мужики готовились к научной работе, налегая на разные интересные напитки, и временами пытались раскачать вертолет. Задумали же они неслыханное — в рекордно короткий срок изучить мировоззрение народа манси и, более того, добраться до его гносеологических корней, раскопав могилы предков.

«Видный этноархеолог» — великан по прозвищу «рыжий лось», возглавлявший группу, пообещал командиру щедро отблагодарить весь экипаж, если не будет болтать лишнее об экспедиции. Да и сам Никаноров не особенно-то верил гробокопателям, предполагал, что столичных жителей влечет в глухомань все та же легенда о «золотой бабе» и «медном гусе», несметных сокровищах Югры, а также понятное желание напиться всласть и покутить на природе.

Приземлились недалеко от деревни на дно «умершей» к осени заводи. С «гнилого угла», с запада, ветер нагнал тучи, заморосил мерзкий осенний дождик. Метров за пятьдесят до поселка путников встретил долгожданный «мансийский дух» — резкий запах, напоминающий смесь ароматов «Пуазон плюс» и «Воздух минус». Рядом с избами вонь стала невыносимой. Однако человек ко всему привыкает, даже к дерьмовой жизни в собственном дерьме. Экспедицию встречала на краю деревни из пяти домов и семи амбаров на курьих ножках делегация аборигенов и собак. Впереди шел местный голова, бригадир и ветеринар Николай, которого за глаза величали «скотина-фершел». Это прозвище прилепилось к нему по причине крутого нрава, если не сказать, деспотизма в управлении людским и оленьим стадом, что, однако, благоприятно сказывалось на благосостоянии жителей поселка.

Никаноров по таежному обычаю тепло поприветствовал старого знакомого и передал ему подарки для всей родни. Привез он два литра спирта, папиросы, керосин и особо ценимый поселянами «индийский» чай, по запаху и вкусу напоминавший бывшие в употреблении, хорошенько распаренные березовые веники.

Зашли в дом Николая — хибару в центре деревни с прилепленной сбоку пародией на огород. Живой огонь трепетал в очаге-чувале; стены единственной комнаты, оформленной в «неомансийском» стиле, украшали черепа лосей, оленьи рога, лисьи хвосты, календарь с кошечками и фотография Жукова… Она, наверное, напоминала хозяину о национальном «культурном герое» по имени Мир-Сусне-Хум, который, совсем как маршал, любил «прокатиться с ветерком» на белом коне. Были здесь и следы «колонизации» — лавки, фаянсовая посуда, граненые стаканы, застекленное окно и книги на самодельной полке. Медвежья шкура, как икона, висела на закопченной стене в мужской половине дома.

Хранительница очага круглолицая матрона Марьяна полулежала в импозантной позе, тщательно расчесывая гребнем длинные пряди волос, прямо над лавкой и колотила по ней обухом топора. Она давила вшей да блох этим народным и экологически чистым способом. Впрочем, вероятно, многим интимным насекомым удавалось скрыться и избежать заслуженной кары.

Отложив дела, хозяйка-чумработница собрала на стол. Гости, возбужденно базаря о красотах тайги, уселись на почетные места, закусили котлетами из лосятины, зажаренными в чесноке, сосьвинской селедкой, пустили спирт по кругу, выпили клюквенного чаю. Приезжие угощали хозяев датской ветчиной, салями, апельсинами и «ромом с колой».

К концу пиршества скуластая рябая физиономия Федора Анямова появилась в дверях. Федя был местным охотником и, вероятно по совместительству, юродивым, в душе которого, хранился честный образ тайги. Он стремительно передвигался в пространстве, резво семеня кривыми ногами.