Банда - 2 - Виктор Пронин

- А сейчас?

- Я чувствую себя фронтовым хирургом. Я вынимаю пули из тел, зашиваю ножевые ранения, залечиваю следы пыток...

- И это значит, бывает...

- Все ты прекрасно знаешь. Причем, что интересно - люди даже не признаются в том, что их пытали. Огнем, холодом, удушением, утоплением. В темном подвале с голодными крысами оставляют-.. Это очень сильное воздействие. А для женщин просто предельное. Я бы не вынес. Все бы отдал, все бы подписал, от всего бы отрекся.

- Так чаще всего и бывает.

- Но некоторые выдерживают?

- Случается... Зато потом мы находим то голову, то ногу... И выясняется - три ноги, рука только одна, но зато две головы...

- И сколько машин угоняют в сутки? - спросил Овсов.

- В нашем городе... Десятка два в сутки. Бывает больше, бывает меньше...

- А находят?

- Одну... Две... Три... Не больше.

- Куда же они исчезают?

- Кавказ, Прибалтика, Украина... Да и Россия-матушка не так уж мала даже в безбожно урезанном виде, который ей устроили беловежские зубры... На запчасти машины разбирают. Их найти, сам понимаешь, уже невозможно.

- Слушай, облаву какую-нибудь устроили бы, а? Ведь краденые машины, поддельные документы распознать несложно, а?

- Дело в том. Овес, что украденные машины мы иногда обнаруживаем. Бывает. Случается. Но еще не было случая, чтобы нам удалось обнаружить поддельные документы.

- Это как? - не понял Овсов.

- Все документы подлинные, - повторил Пафнутьев. - Подлинные бланки, печати, штампы... Даже подписи.

- И о чем это говорит?

- Это говорит о том, что десять-пятнадцать миллионов, за которые можно продать машину, не оседают в одних руках. Они оседают в разных руках. Угонщики в лучшем случае получают десятую часть. Поэтому машин им требуется все больше. И, как видишь, им требуются для работы не только классные водители, механики, сборщики-разборщики, но и мясники.

- У меня нет машины, - сказал Овсов.

- Я тоже как-то обхожусь.., прокурорской, - усмехнулся Пафнутьев. Он тоже расслабленно сидел на скамейке, подставив лицо нежарким лучам осеннего солнца. Сложив руки на животе, поигрывал большими пальцами и их вращение то замедлялось, то ускорялось, полностью отражая разговор и настроение самого следователя. - Как поживает наш Зомби? - спросил он, подождав, пока мимо пройдет какой-то слишком уж любопытный больной.

- Ничего поживает. Приветы передает.

- Спасибо. Помнит, значит, меня?

- И тебя помнит, и твое обещание назвать ту красавицу, которую нашли у него в кармане полгода назад.

- Пусть потерпит денек-второй...

- И назовешь? - недоверчиво скосил глаза в сторону следователя Овсов.

- Назову. Рвется в бой?

- Сегодня вышел па первую прогулку... Гулял по двору, присматривался, принюхивался... Обошел весь двор, заглянул во все щели... Я за ним из окна смотрел.

- Что же его больше всего заинтересовало?

- Через какую калитку люди выходят, через какую входят... Где забор проломан, где через него перебраться можно...

- Какой-то у него криминальный интерес...

- Я тоже на это обратил внимание.

- Ну что... - Пафнутьев посмотрел на часы. - Будем прощаться. Овес.

- Подожди... Я не сказал тебе одной важной вещи... Этот мясник... Он левша.

- Что? - вскочил Пафнутьев. - Левша?! И ты молчал?!

- Думал, - невозмутимо ответил хирург. - И у моего Зомби, и у этого парня, - он кивнул в сторону морга, - удары нанесены слева.

- Но в левую часть спины можно ткнуть и правой рукой?

- Можно, - согласился Овсов. - Все можно... Но эти двое получили удары слева, в спину, чуть повыше пояса... И оба нападения связаны с машинами ты сам это подметил.

- Ладно, - сказал Пафнутьев. - Разберемся. Пока... Скоро приду проведать Зомби. Пусть готовится.

- К встрече с тобой он всегда готов. Еще неизвестно кому надо готовиться, - произнес Овсов загадочные слова.

- Не понял? - живо обернулся Пафнутьев.

- Я вот думаю... То ли ты собираешься использовать его в своих планах... То ли он тебя...

- Даже так? - спросил Пафнутьев почти с восхищением. - Ну-ну!

***

Частный гастроном господина Халандовского за год преобразился в полном соответствии со всеми переменами, происходящими по велению президента и его круглоликих соратников. На окнах появились занавески, продавцы стояли в белых халатах и накрахмаленных кокошниках. Даже уборщицы, появлявшиеся изредка в торговом зале, были в неизменно белых халатах и кокошниках, что было явным перебором, поскольку покупатели простодушно считали, что это продавцы, оторвавшись от колбас, орудуют тряпками. Сквозь вымытые окна солнечный свет проникал обильно и беспрепятственно. Да и товаров стало больше, зато покупателей поубавилось - за килограмм приличной колбасы нужно было отдать половину зарплаты, а на бутылку хорошей водки люди могли раскошелиться разве что по случаю золотой свадьбы или найденного в трамвае кошелька.

В ближнем отсеке гастронома расположился коммерческий киоск, или как стали называть - комок. Здесь продавалась всякая всячина - выпивка, парфюмерия, газовые пистолеты, автозапчасти, банки с селедкой, заморские трусики, под потолком были развешаны люстры, пиджаки и юбки.

Но покупали, в основном, жвачку - школьники и" соседней школы. От смуглолицых продавцов веяло восточной ленью, невозмутимостью и непредсказуемостью. Глаза их были наполнены негой и тоской. На покупателя смотрели долго, с какой-то нездешней истомой, словно никак не могли понять - как он здесь оказался и зачем пришел?

В другом конце гастронома работала установка по поджариванию сосисок. Восточные люди покупали сосиски здесь же, поджаривали, увеличивали цену в пять раз и продавали. Поджаривали на вращающихся железных стержнях, сосиски на них тоже переворачивались, от неравномерного и безжалостного разогрева покрывались какими-то ненормальными вздутиями, пузырями, напоминающими жженые раны на человеческих конечностях. Но - покупали. Стараясь убедить себя в этом, что первое впечатление ложное, что жженые пузыри на сосисках признак их качества и свежести...

Пафнутьев давно здесь не был и оглядывался с веселой озадаченностью. На все перемены смотрел с любопытством, словно все время пытался понять нечто от него ускользающее. И, наконец, до него дошло - в магазине не было покупателей. Хотя на витринах он увидел и несколько сортов колбас, и ветчину, и копченые вырезки, и всевозможные рулеты, от одного вида которых рот наполнился слюной. Пафнутьев поспешил отвернуться и прошмыгнуть в подсобные помещения. Здесь его еще помнили и добраться до кабинета директора ему удалось без помех, хотя несколько молодых ребят в черных куртках и зеленых штанах проводили его взглядами. Увидев, что гость уверенно пробирается к директорскому кабинету, ребята сонно отвернулись.

Пафнутьев постучал.

- Да! - раздался знакомый голос.

- Позвольте? - Пафнутьев робко заглянул в дверь. Халандовский возвышался над столом в белоснежной сорочке и была во всем его облике какая-то монументальность, он напоминал еще не открытый памятник, затянутый белым полотном в ожидании стечения народа, оркестра и фейерверка. Только голова памятника, не уместившаяся под покрывалом, торчала наружу, поглядывая на окружающий мир лениво и величественно.

- О! - вдруг воскликнула голова с неподдельной радостью. - Вот кого я всегда рад видеть и приветствовать! Паша! Неужели жив?!

- Не уверен, - Пафнутьев перешагнул порог.

- Но жизненно-важные места уцелели?

- Надеюсь, - отвечал Пафнутьев со сдержанной скромностью, чтобы дать почувствовать хозяину, как он значителен и почитаем.

- Это прекрасно! - Халандовский сделал почти неприметное движение мохнатой ладонью, вроде как смахнул крошки со стола и сотрудница в белом халате, все поняв, неслышным облаком выплыла из кабинета. - Садись, Паша! Отдыхай! А то смотрю, какой-то ты весь изможденный... А?

- Только что из морга.

- Кто-то помер?

- Убили, - Это ужасно, - сокрушенно сказал Халандовский. - Но что делать, убийства стали приметой нашего времени, наряду с духовной раскрепощенностью, свободомыслием и рыночным беспределом. Это ужасно, Паша, но нам надо к этому привыкать. И чем быстрее, тем лучше... - Пока свободою горим, пока сердца для мести живы, - Халандовский скорбно подкатил глаза к потолку, - Тебе что-то грозит?

- А как же, Паша!

- Что-то серьезное?

- Увы, - Халандовский развел руки в стороны. - Но забудь об этом! Я рад тебя видеть, я пока жив и здоров, ты тоже местами сохранился... Предадимся дружескому общению.

- Ну что ж, предадимся, - Пафнутьев сел у окна, огляделся. В кабинете директора тоже произошли перемены. Здесь стоял новый письменный стол, кресла тоже новые, хотя и не такие удобные, как прежде, жестковатые появились кресла, для деловых переговоров скорее предназначенные, а не для благодушного примечания гостей. На окне висела сверкающая золотом штора, по блеску своему и по радужному сиянию выдававшая свое восточное происхождение - не то турецкое, не то арабское. На стене висел пейзаж, написанный самыми настоящими масляными красками. Раньше на этом месте висел портрет лысого вождя с растекающимся кровавым пятном на лбу, потом висел портрет другого вождя - с заплывшими от невоздержанной жизни глазками и отечным лицом, но в конце концов Халандовский, видимо, плюнул на их чехарду и повесил картину, которую не нужно менять после каждого митинга, демонстрации, референдума, после защиты Белого дома, после обстрелов Белого дома, после ремонта Белого дома...