Осенний лист, или Зачем бомжу деньги - Владимир Царицын

Готовила няня отвратительно, а прибиралась в квартире быстро и небрежно, словно не сама сюда пришла деньги зарабатывать, а её привели силком и заставили отбывать повинность. Катю же она не воспитывала; в лучшем случае, присматривала за ней: как бы не выпала из окна третьего этажа, а так как Катя выпадать из окна не собиралась, то и проблем у няни с присмотром не было никаких. Катя была предоставлена самой себе. Она играла в игрушки, рисовала папу и, неосознанно, вырабатывала в характере основы самостоятельности и независимости.

Няню, а точнее, домработницу, звали длинно, и, как казалось Катюше, некрасиво — Элеонора Владиславовна. Поэтому Катя её никак не называла. Элеонору Владиславовну это злило, и вообще взаимоотношения няни и Кати были натянутыми и сухими. А чаще их просто не было — вообще никаких взаимоотношений.

И ещё Катя сильно ревновала любимого папулю к этой белобрысой, худой и губастой тётке. Она замечала взгляды, которые иногда отец бросал на Элеонору и гадкие, как ей казалось, ответные улыбочки и ужимки домработницы. Как-то раз она предложила папе:

— Пап, а давай, Э-ле-о-но-ры Вла-ди-сла-во-вны, — она произнесла имя и отчество няни-домработницы по слогам, — давай, её больше не будет.

— Как это? — не понял Андрей Валентинович.

— Пусть она к нам не приходит.

— А кто будет присматривать за тобой в моё отсутствие? Кто будет тебя воспитывать?

— А меня не надо воспитывать. Я воспитанная.

— Ну… — замялся отец.

— Суп из пакетов я сама варить буду. И в магазин ходить.

— А в доме убирать?

— И убирать я.

— Но тебе же учиться надо. Первого сентября в школу пойдёшь, в первый класс.

— Плохая она. Не хочу, чтобы Элеонора Владиславовна здесь была, — Катя снова произнесла ненавистное имя по слогам.

Папа смутился и ничего не ответил.

А вскоре произошло то, что вначале сильно расстроило Катюшу и показалось ей очередной неприятностью, а чуть позже она поняла: это никакая не неприятность, это катастрофа!

Элеонора, или Нора, как её стал звать папа, осталась у них ночевать. Папа был дома, а Нора осталась у них. Катя увидела её утром, выходящую из папиной спальни, растрёпанную, но с довольной улыбкой на пухлых красных губах. На ней была папина рубашка. Несмотря на свой дошкольный возраст и полное отсутствие информации в вопросах взаимоотношения полов, Катя сразу всё поняла.

Это было утро субботы. А за завтраком папа сказал:

— Катюша. Тётя Нора теперь будет жить у нас постоянно. Надеюсь, что вы с ней будете ладить.

— Конечно, любимый, — приторно улыбнувшись Кате и приобняв Андрея Валентиновича за плечи, сразу расставив все точки над «i», ответила за Катю Элеонора. — Мы обязательно поладим с нашей Катюшей. Правда, Катюшенька?

Катя закашлялась, подавившись бутербродом с сырокопчёной колбасой, и, швырнув его на стол, выбежала с кухни.

С этого дня отношения между Катей и Норой из натянутых превратились в откровенно враждебные. Причём совершенно откровенно игнорировала новоиспечённую «маму» Катюша, а Нора действовала исподтишка. Что-то нашёптывала Андрею Валентиновичу на супружеском ложе, ябедничала, даже проливала крокодильи слёзы, сокрушаясь, что как ни старается наладить контакт с падчерицей, как ни пытается доказать свою любовь — всё без толку. Все слова — как в вату уходят, всё внимание мимо, не оценивается и не замечается.

Часть правды в словах Элеоноры была, но только часть. Никакой любви она к падчерице не испытывала и не проявляла, и контакта никакого налаживать не собиралась. Если она и разговаривала с Катей, то только тоном приказа. Зато при Андрее Валентиновиче пела соловьём и сюсюкала, с Катей как с маленькой. Любой бы увидел в поведении Норы неискренность, но Андрей Валентинович, казалось, ничего не замечал.

Отношения Кати с отцом стали портиться, её безграничная любовь к нему притупилась, а вскоре и вовсе ушла.

Это произошло примерно через год после его женитьбы на Элеоноре Владиславовне. Странное дело: из худой за этот год Нора превратилась в толстую. Живот у неё стал большой и уродливый. В один прекрасный день Нору увезли на «скорой», а когда она вернулась домой, то вернулась не одна. Нору привёл папа, а в руках у папы был голубой свёрток. Почти сразу из свёртка раздался противный писк, и Катя узнала, что у неё теперь есть братик, и зовут этого братика Владиславик. Новорождённого назвали так в честь Нориного папы.

Катя возненавидела Владиславика с первого дня.

— Ничего, — услышала она как-то Норин голос из спальни, — Я думаю, Катенька нашего Владиславика полюбит. Вот разглядит его хорошенько, увидит, какой он красивенький, какой он беленький и чистенький, какой он «нюхаша», и сразу полюбит.

Нюхаша! Слово-то какое придумала, думала Катя, сжимая зубы.

— Я тоже так думаю, — согласился отец, — а, правда, какой мой сын красивый! Весь в тебя, моя радость!

Катя из интереса внимательно рассмотрела Владиславика, когда Нора меняла ему пелёнки, и поняла, что отец прав, но только в одном: Владиславик — точная копия Норы. Такой же белобрысый, те же глупые голубые глаза, даже ещё глупее. И губы такие же пухлые.

Никакой красоты в младенце она не нашла. По её мнению, глаза должны быть карими, кожа смуглой, а волосы чёрными. В тот период жизни она искренне в это верила, потому что сама была такой. Папа был не таким, но пап не выбирают. А о том, что вкусы со временем меняются, она не знала. И о том, что дело не в цвете волос и глаз, тоже не знала.

Ублюдок.

Новое слово, усвоенное в школе. Ублюдок! Так Катя стала называть про себя Владиславика. В школе, в самом первом классе, она вообще много новых слов узнала, и не только слов, но и понятий. Училась-то она вместе с детьми тарганских нефтяников-работяг, которые и сами в выражениях не стеснялись и чад своих за матерщину не ругали, считали мат неотъемлемой частью и нормальным, законным вариантом великого и могучего русского языка. Ещё Катя узнала, что дети берутся в роддоме, они там рождаются из животов баб, а заводятся в животах от какого-то микроба. И только у баб. Микроб этот только на баб действует. А вот что за микроб такой, этого никто не знал, никто из одноклассниц.

Заражаться и носить в животе какую-то гадость, которая потом превратится в подобие Владиславика, Катя не хотела. Ничего, если каждый день мыться с мылом и не есть грязные продукты, думала она, авось у меня в животе никто и не заведётся. Да и время ещё есть. Школьные подруги говорили, что этот микроб только на взрослых баб действует, в основном, на замужних.

Позже она всё узнала про микроба, от которого рождаются такие ублюдки, как Владиславик, и решила твёрдо: ребёнка у неё не будет никогда! И выходить замуж тоже не хотела.

Шли годы. Владиславик рос, а Катя взрослела. Андрей Валентинович по-прежнему уделял много времени работе, а когда был дома, занимался с сыном. Он с ним играл в дурацкие игры с визгами и хрюканьем, или сказки читал. Между прочим, ей папа сказки никогда не читал, вспоминала Катя. Игрушек у Владиславика было очень много, детская была завалена игрушками. Всё, что имелось хорошего в местном Детском Мире, было куплено. И из каждой командировки отец привозил новые игрушки, такие, которые в Таргани никто и не видывал.

Катя не завидовала Владиславику, она просто не понимала: куда столько? Она давно перестала ревновать отца и к Норе и к их сыну, она отгородилась от них подругами, книгами и школьными уроками. Училась Катя хорошо. А что ещё делать девочке в богом забытой Таргани?

Однажды, Катя заканчивала десятый класс, а Владиславику исполнилось девять лет, папа с Норой ушли к друзьям в гости, а Катя осталась в квартире с братом. Она что-то учила по химии, как вдруг на кухне раздался истошный крик Владиславика. Катя опрометью бросилась на кухню и увидела такую картину: мальчишка бегал по кухне из угла в угол как сумасшедший, выпучив глаза и тряся рукой. И орал дурниной. Он обжёгся, когда хотел снять с плиты жестяную крышку, в которой топил сахар, чтобы сделать себе леденец. Расплавленный сахар перетёк с крышки на конфорку и вся кухня наполнилась едким дымом.

— Идиот! — закричала на него Катя, — В серванте конфет полно шоколадных, а он дурацкими экспериментами занимается! Оголодал, ублюдок?!

Владиславик заорал ещё громче.

Катя выключила плиту, столкнула с неё тряпкой пузырящееся варево Владиславика. Потом поймала брата за запястье, и, открыв кран с холодной водой, сунула под струю его обожжённую руку. Боль отступила, и пацан немного успокоился, но когда Катя закрыла кран, Владиславик снова заплакал.

Пришли папа с Норой, а Владиславик весь в слезах. Кате попало за то, что она не следила за братом, а Владиславик спросил у отца, глотая слёзы:

— Папа, а кто такой ублюдок?

Андрей Валентинович зло посмотрел на дочь, но ничего не сказал, а когда Нора увела сына дорёвывать в родительскую спальню и смазывать какой-то мазью ожог, папа пришёл в Катину комнату и спросил: