Осенний лист, или Зачем бомжу деньги - Владимир Царицын

Сидорова после того случая зауважали. Сильно зауважали. Даже предложили переселиться из холодной гардеробной в другую бытовку, где было теплей, и которая находилась дальше от пролома в стене цеха. На второй этаж в кабинет начальника цеха Сидоров перебрался после избрания старшим на заводе.

Здесь Окрошка расстарался, мигом провёл пиар-компанию. Возражений ни у кого не возникло — ни против кандидатуры Сидорова, ни против факта избрания старшего.

— Ты что это затеял? — спрашивал у Окрошки Сидоров, услышав шушуканье бомжей у себя за спиной, увидев их взгляды и суетливое, скачкообразное мельтешение одноногого афганца-беженца.

— Старшим тебя хочу сделать, Ляксеич, — отвечал Окрошка, — старшим над всеми нами.

— Зачем это?

— Без старшего нельзя, Ляксеич. Никак нельзя. Перессоримся мы все без твоего мудрого руководства. Перегрызёмся насмерть.

— Так ведь раньше у вас никакого старшего не было. Как же раньше-то вы жили?

— А так и жили. Кто во что горазд.

Сидоров почесал макушку и пробормотал задумчиво:

— Да-а-а. Не может русский человек без руководства жить. Царя-батюшку ему подавай, мудрое руководство. Иначе ляжет и лежать будет, неизвестно чего ожидая… Ну, что ж? Попробую себя в должности императора всея развалин.

— Чего говоришь? — не расслышал Окрошка.

— Согласен, говорю. Собирай Вече народное.

Собрались все. Обсуждения, как такового, не было. Бомжи сразу после короткого вступительного слова Окрошки и представления всем известного кандидата принялись кричать:

— Любо! Ляксеича на царство!

Не поймёшь: то ли в шутку кричали, то ли всерьёз, то ли, одноногий их так научил.

С этого памятного дня кучка «искровских» бомжей должна была начать постепенное превращение в более или менее организованное сообщество — такая была программа у Сидорова, и он торжественно донёс её до собравшихся.

— Любо! — кричали бомжи, — Теперь у нас всё, как у людей будет! — До избрания Сидорова они себя, по-видимому, за людей не считали.

Окрошка был на верху блаженства. Отведя Сидорова в его новые апартаменты, он торжественно заявил:

— Теперь, Ляксеич, можешь на работу не ходить. Народ, тутошние бомжи то есть, тебя кормить обязаны. Как старшего над ними, начальника и благодетеля. А я всегда при тебе буду находиться. Тока кликни, и я на трёх ногах мигом прискачу.

Сам-то он, Окрошка, тоже наверняка на работу ходить не собирался. Но Сидоров тут же его огорчил:

— В поиск я буду ходить, как и раньше ходил. Я — здоровый мужик, и сам себя прокормить в состоянии. В нашей жизни бомжовой преференций ни для кого, по определению, быть не может. Уразумел?

— Чегой-то? Каких таких перфораций?

— А таких! Руководство нашим сообществом я буду осуществлять во внерабочее время. На общественных началах, так сказать. И ты губу не раскатывай. Завтра кем наряжаешься — беженцем или воином-интернационалистом?

Окрошка надулся, как мыльный пузырь, даже радужные пятна на щеках и лбу появились, и ушёл. Но через полчаса поскрёбся в дверь приёмной, лично установив этим некую субординацию, и когда Сидоров разрешил войти, сказал:

— Ты, Ляксеич, мужик мудрый. Всё правильно рассудил.

Окрошка был тёртым калачом и понимал: с начальством надо не конфликтовать, не дуться на него, а хвалить и всячески потакать, тогда всё путём будет.

— Молодец, что понял, — отозвался Сидоров, осматривающий буржуйку, подарок бомжей. — Так кем ты завтра рядишься?

— Афганцем. Народ наш что-то беженцев не очень…

Сидоров улыбнулся:

— Ладно, афганец, иди, отдыхай.

— А ты, Ляксеич, всё ж не забывай, кто тебя сюда привёл, — не удержался Окрошка.

— Не забуду, — пообещал Сидоров.

…Именно он, Окрошка, привёл Сидорова на завод в мае две тысячи первого года.

Он тогда, в роли глухонемого инвалида, собирал деньги с пассажиров пригородного поезда. А тут настоящие глухонемые — люди ущербные, а потому злые, и в силу одинакового изъяна организованные, выкинули бедолагу из электрички, как щенка, хорошо ещё, что на остановке, могли бы и на полном ходу. А остановка была — Шугаевка.

Окрошка собрал костыли, огляделся, и, заметив вдали оттаявшие дачные участки, решил, раз уж он тут оказался, проинспектировать их на предмет потенциальной добычи. Успешно просочившись на территорию садоводческого общества мимо сторожки, почему-то не облаянный собаками, Окрошка поскакал на костылях подальше от опасного места. На одном из участков увидел бородатого длинноволосого человека в бушлате и резиновых сапогах, что-то рвущего в огороде. С виду — бомж, но бледный. Бомжи, они и зимой загорелые, а к весне и вообще — чёрные, как негры. Грязь приобретению подобного оттенка тоже способствует.

— Э, мужик! — позвал Окрошка, — Ты там что, весенние подснежники собираешь?

Мужик поднял голову, и Окрошка поразился выражению его глаз. Они были серые, но казались белыми — выцветшими и какими-то неживыми. А лицо у мужика было худое и бледное, как у выходца с того света. Окрошка даже вздрогнул и незаметно перекрестил свой впалый живот. А мужик вдруг улыбнулся, но как-то грустно.

— А подснежники только весенними и бывают, — сказал он, — летом не растут.

— Да ну? — иронически произнёс Окрошка.

— Ну да, — в тон ему ответил мужик с неживыми глазами, — заходи. Перед калиткой стоишь.

— А это твоя дача?

— Моя. Заходи, не бойся.

— А чего мне бояться, я человек вольный. Захочу, и без твоего приглашения зайду, — и зашёл.

— Ты бомж? — спросил мужик, когда Окрошка подошёл.

— Это ты почему так решил?

— Сам же сказал — вольный человек. Да и воняет от тебя.

— Воняет, не нюхай, — обиделся Окрошка, но тут же забыл про обиду, — так ты лук тут собираешь?

Мужик пожал плечами.

— А я не знаю, что это, — сказал он, — Вышел в огород, смотрю — травка какая-то из земли пробивается.

— Это лук, — тоном специалиста заявил Окрошка, — солнышко пригрело, он и попёр из земли. Видать, осенью луковицы не все выкопали, в земле оставили. Вот он и прёт. Весна, всё к солнцу тянется. — Окрошка задрал голову, и, подставив щетинистые щеки лучам солнца, улыбнулся, — Весна! Тепло, как летом. Солнышко пригревает. Эх, окрошечки бы сейчас! К твоему луку огурчик бы, яичко, сметанку, колбаски бы… А давай окрошку сделаем? Чегой-то я есть захотел.

Мужик усмехнулся:

— У меня, кроме лука, к окрошке нет ничего.

— Совсем ничего?

Мужик отрицательно покачал головой.

— А чем ты питаешься? — поинтересовался Окрошка.

— Со вчерашнего дня ничем. Продукты были, но за зиму всё съел. Вчера последнюю горсть перловки сварил. А сегодня вот, — мужик указал на пробивающиеся из земли тоненькие зелёные пёрышки лука, более похожие на молодую осоку, — только это.

— Небогато живёшь, — констатировал Окрошка, — ты что, здесь зиму перезимовал?

— Перезимовал, — вздохнул мужик, — только надо говорить не «зиму перезимовал», а просто «перезимовал». Масло масляное получается.

— Грамотный? Как звать-то тебя, грамотей?

— Алексеем Алексеевичем Сидоровым.

— Длинно. А меня коротко зовут — Окрошка.

Сидоров скупо улыбнулся:

— Окрошка, потому что окрошку любишь?

— Не то слово. Я её, окрошку эту, каждый божий день есть могу, и не надоест нисколько. Даже зимой могу. И в завтрак и в обед, и заместо ужина. Ночью спроси: «Окрошка! Окрошку будешь?». Скажу: «Давай!». Окрошка — это ж сплошные витамины и удовольствие… Ну, ладно. Нет у тебя ничего, и ладно. Ты мне, Ляксеич, лучше расскажи, что делать будешь, коли у тебя кушать нечего. Ты что, и дальше будешь на этой даче сидеть? Ждать, когда плоды-ягоды у тебя на огороде вырастут?

Сидоров пожал плечами.

— Долго ждать придётся, — продолжал Окрошка, — что-то не пойму я. Жратвы у тебя нет. Денег, по ходу, тоже. На бомжа смахиваешь. Худой, одежонка так себе. Но жилплощадь, — он указал на домик Сидорова, вросший в землю, — вроде как имеется. Ты кто, Ляксеич?

— Да, наверное, всё-таки бомж, — предположил Сидоров.

Окрошка откинул голову назад, внимательно осмотрел нового товарища. Предложил:

— Напарником ко мне пойдёшь? Выглядишь подобающе для нищего. Как будто болел долго. Таким из жалости подают. Пойдёшь?

Сидоров не стал возмущённо отвергать предложение калеки. Подумал и согласился. К прежней жизни возвращаться он не хотел, а жить как-то было надо. Наплевать на всё и жить, вспомнил он слова капитана Мотовило.

Так он стал бомжом.

Окрошка, стуча костылями по бетонному полу, обходил вверенный ему Сидоровым цех, где проживало вольное братство. Встал он рано, бомжи вообще рано вставали — кто рано встаёт, тому бог даёт. Но Окрошка поднялся раньше всех. Прошёлся по бытовкам, колотя костылём в каждую дверь.