Мораль (май 2009) - журнал Русская жизнь

- Вы тут чего? - откуда-то просунулась Светка. Толстая, глупая, с криво приколотой октябрятской звездочкой на фартучке, она всегда во все совала нос, причем, как правило, в самый неподходящий момент.

- Ничего, - предсказуемо отбрила солнышко. - Болтаем.

- Вы с Мишкой поругались? - не отставала Светка.

- Из-за твоего Мишки, - умница процедила мое имя сквозь зубы и выплюнула на пол, как случайно попавшую в рот дрянь, - папка Наташу избил.

- Больно? - в белобрысой светкиной головенке редко помещалось больше одной мысли, и сейчас она отреагировала на слово «избил».

- Ремнем дрался, до синяков, - в голосе Наташи была боль, и презрение к боли, и к тому, кто был причиной боли, и это был я.

Черные зубы мертвецов вцепились в мою истрепанную душу с новой силой.

- А меня бабушка… - умница вовремя сделала паузу, чтобы не уточнять, что такое ужасное сделала с ней бабушка.

- Из-за Мишки? - на этот раз Светка вспомнила про причину трагедии.

- Из-за кого же еще, - в голосе Насти было искреннее удивление: ну из-за кого же еще хорошеньких девочек истязают родители?

Настя- умница и Наташа-солнышко были первыми звездами второго «бэ» класса двестисорокнадцатой московской средней школы города Москвы. Настя, голубоокая златовласка, круглая отличница, пианино, хор, -и Наташа, смуглянка-молдаванка с гривкой цвета воронова крыла, тоже круглая отличница, гимнастика и кружок рисования. Обе, как сейчас принято выражаться, обладали ярко выраженными лидерскими качествами, могли увлечь, заинтересовать и повести. Неудивительно, что класс был расколот их усилиями напополам, а друг друга они не выносили на дух. Неудивительно и то, что я, как и все прочие мальчишки, безнадежно мечтал об их расположении. Что там - я набивался в общество, вился вокруг, и даже несколько втерся в доверие к этим ангелическим созданиям. У Насти я бывал дома, а Наташу даже целовал в щечку.

Все рухнуло из-за того, что я приволок в школу коробку цветных карандашей.

Плоская черная жестяная коробка, в которой лежало двадцать четыре цветных карандаша какой-то неимоверной красоты - они были как из другого мира. Они и были из другого мира, чехословацкие, маме их подарила подруга, поднявшаяся по профсоюзной линии и регулярно посещавшая зажиточную часть соцлагеря. Мама мне не советовала брать это в школу, но мне отчаянно хотелось похвастаться хоть чем-то.

Коробку украла Настя - то есть не то чтобы украла, а утащила и спрятала. Могла бы и отпереться, отвертеться, но Наташа увидела и наябедничала классной.

Классная, та еще стервь, в тот день была как-то особенно не в духе, и по такому случаю вызвала в школу настиных родителей. Точнее, бабушку, Настя жила с ней: мама и папа гробились на северах, собирали деньги на кооператив и машину.

Настина бабушка была хрупкой интеллигентной старушкой, знавшей три языка и очень четко произносившая букву «ч» в слове «что». Внучку она обожала, хотя и держала в черном теле - любая четверка становилась драмой шекспировой. Однако репертуар репрессивных мер в ее распоряжении был невеликий - в основном ворчанье, бухтенье, взгляды, полные укоризны, ну и в крайнем случае удержание девятадцати копеек, вручаемых Настеньке на мороженое с розочкой, со строгим наказом «на улице не ешь». Но на такую жестокость бабушка шла все-таки редко.

Тут, однако, дело повернулось по-другому. Бабушка на дух не выносила воровство, даже самое мелкое. Настя как-то говорила, что у бабушки в войну украли карточки, и поэтому у нее остались не две дочки, а одна. Скорее всего, то была семейная легенда, но в данном вопросе бабуся и в самом деле была щепетильна до мелочей. Настя же, как на грех, росла немножечко сорокой - могла стащить цветной мелок, забытый у доски, или какой-нибудь фантик от жевы. Бабушку это очень беспокоило.

По случаю серьезного корыстного воровства внучки, бабушка пошла на экстраординарные меры - объявила Насте бойкот на неделю, перестав с ней разговаривать совсем. Настя каждый вечер рыдала в подушку, но бабушка держала характер.

С Наташей получилось и вовсе нехорошо.

Уж и не знаю, как и от кого ее папа прознал, что дочка проявила гражданскую активность. В словаре папы это называлось «настучала». На папу в свое время кто-то тоже настучал, что стоило ему восьми лет. Ему повезло - Сталин умер вовремя. Другим повезло меньше - например, священнику, который наташиного папу в лагере крестил и который, в частности, объяснил, что грех Иуды состоял не просто в каком-то предательстве, а именно в доносе и выдаче Сына Божьего государственным властям. Сильно верующим наташин папа не стал, диссидентом тоже, но вот насчет доносительства имел представление твердое и однозначное.

Так что дочке и в самом деле досталось: бывший зэка достал ремень и впервые в жизни отходил любимое чадо по живому. Наташе было больно, а еще того хуже - обидно. Она тоже каждый вечер рыдала в подушку, не в силах пережить оскорбленья.

Самым же неожиданным сюрпризом для меня стало то, что обе девочки - друг друга, повторяю, не выносившие на дух, и к тому же насвинячившие друг дружке по самое не могу, - на следующий же день уже плакались друг дружке на свою горькую долю. Случившееся их неожиданно сблизило.

А, поныв и пожалившись друг другу, они как-то спелись на том, что в их беде виноват не кто иной, как мальчик Миша с его карандашиками. Я то есть.

Потому что наказали-то их не из-за кого-нибудь, а из-за меня.

***

Не помню кто - кажется, Герцен - сформулировал «три вопроса русской интеллигенции». Первым шло - «кто виноват?», вторым - «что делать?». Впрочем, что делать - это уже Чернышевский. До таких высот и глубин нам сегодня не добраться, а вот вопрос о виноватости, пожалуй, интересен.

Начать с самого слова «вина». В большинстве европейских языков, включая старорусский, оно означает всего-навсего «причину». Толчок виновен в движении того, что толкнули. В русских переводах Паламы и Григория Богослова можно найти выражения навроде «всевиновная Премудрость Божия». Звучит странновато, а что поделаешь, классика.

В правовых системах вина определяется как внутреннее отношение лица к совершаемому действию. Внутреннее - не в смысле субъективное, типа «что ты там думаешь о том, что делаешь». Скорее, речь идет о намерении или его отсутствии. В связи с этим различают два типа вины: умысел и неосторожность. Умысел - когда человек намеренно совершает нечто, либо само по себе скверное, либо имеющее скверные последствия, ради какой-то своей выгоды. Неосторожность, она же беспечность, - когда человек не то чтобы сознательно совершает гадость, а просто позволяет себе не думать о том, что она может в результате его действий случиться, «не ведает, что творит», хотя должен ведать. Классический пример: взорвать пороховой склад - умысел, курить на бочке с порохом - неосторожность. В обоих случаях человек виновен в том, что он делает.

И наконец, есть третья сторона вины, чисто психологическая. Русский язык, очень чуткий, тут пользуется не торжественным «виновен», а бытовым и стыдным «виноват». Тут речь идет о чувстве вины, то есть о боязни оказаться плохим.

Это самое - «оказаться плохим» и чувствовать это - штука довольно сложно устроенная. С одной стороны, виноватым можно быть только в чьих-то глазах. Однако люди умудряются чувствовать себя виноватыми даже тогда, когда их никто не видит. Более того, бывают ситуации, когда человек никому конкретно ничего плохого не делает, и все же чувствует вину. Опять же классический пример, некто в случайном разговоре плохо отзывается о покойном отце и тут же ощущает укол вины и раскаяния. Хотя отец умер и ему все равно.

Фрейд на этом месте развил теорию «супер-Эго» - этакой виноватящей субстанции в голове у каждого добропорядочного человека, которая постоянно за ним следит и в случае чего начинает ворчать и зудеть, как настина бабушка. За каким хреном эта внутренняя бабушка в голове заводится, Фрейд не объяснил, но предположил, что ее туда ребенку подсаживает общество, прежде всего родители, в целях контроля и подавления.

Это было бы, в общем, логично, ежели внутренняя бабушка всегда говорила бы то, что нужно обществу. Однако сплошь и рядом это не так. Скажу даже больше: люди, склонные к особенно острому ощущению своей виновности и греховности, довольно часто имеют какие-то свои представления о том, что такое вина и грех, иной раз очень странные и с общественными потребностями не совпадающие. Скорее наоборот - создающие множество проблем и неприятностей как человеку, так и окружающим.

Чтобы не ходить далеко за примерами. Я, например, рос в спокойной интеллигентной семье, абсолютно не склонной к насилию. Никто меня не лупил - ни по попе, ни по башке: все воспитательные меры, применяемые ко мне, были сугубо словесные. Культ ненависти и мести никто не отправлял даже на словах. Напротив, все мои домашние были решительными сторонниками мирного разрешения любых конфликтов. И так далее - думаю, описание знакомое.