Фонарь на бизань-мачте - Марсель Лажесс

поместьем на острове Маврикий, я попросила у двоюродного братишки его географический атлас. И сейчас еще помню, как я наклонилась над картой, отыскивая на ней эту малюсенькую точку, в то время как мать, спешившая на работу, за что-то меня распекала. Едва заметная точка и была всем этим: пляжем, аллеей, полями, моим, вашим домом, Карфагенской царицей…

Шедшая впереди с фонарем негритянка, услыхав свое имя, остановилась.

— Да иди же, иди! — крикнула ей хозяйка.

Мне показалось, что в голосе Изабеллы прозвучала досада и бессознательный, вероятно, упрек за разрушенное настроение неизъяснимой печали.

Мы часто проделывали этот путь, и если бы я стал вспоминать все наши прогулки, то несомненно оценивал бы их важность в зависимости от хранящихся в моей памяти слов и жестов. Что бы я только ни воскресил, все становится для меня осязаемым. Одна подробность тянет за собой другую. Я пытаюсь также взглянуть и со стороны, открыть себе перспективу. Пробую поступать как тот, кто, глядя в круглое стеклышко подзорной трубы, замыкает в нем то один, то другой пейзаж, долго его исследует, смакует его красоты или же натыкается на суровые пустоши.

Простившись с Изабеллой, я неспешным шагом возвращался домой. Во время субботних празднеств в поселке дробь барабанов и африканского бубна хорошо сочеталась с моими мечтами, с моей беспечностью. Я знал, что в поселке вокруг костра из сухих пальмовых веток и листьев мужчины и женщины воссоздают атмосферу своей Великой земли. Я знал, что они будут петь, танцевать и пить до рассвета, охваченные иногда таким исступлением, что крики сменяются полной одурью, от которой иные повалятся наземь и крепко заснут, хотя вокруг них еще не утихнут танцы и вопли.

Но в другие ночи над полем стоят глубокая тишина. Иногда во время прилива доносится шум набегающих на прибрежные рифы волн или звуки рожка с какого-нибудь запоздалого барка. Ясные ночи и мягкий, разлитый повсюду свет. Я шел медленно, у меня ничего еще не было решено, меж нами едва намечалось безмолвное понимание. Я неохотно всходил к себе на террасу. Как в день моего приезда, во всем доме горели огни. Каждую ночь я брал в своей комнате канделябр и совершат обход всех светильников. Я гасил их, переходя из комнаты в комнату. А с некоторых пор… Вот уже несколько месяцев, как на втором этаже это делает Рантанплан. Но двери и окна по-прежнему остаются открытыми, как среди бела дня. Зачем бы я стал менять то, что было всегда? Я теперь ничего не боюсь, ни колдовства, ни засады. Случается только то, что написано на роду.

Я входил в дом. Он тихо соскальзывал в сон. Я задерживался в библиотеке или в гостиной. Но бывало, я торопился к себе и, заложив руки за голову, лежал с открытыми глазами, чувствуя, что живу. С этой-то несравненной поры и началась моя настоящая наклонность к молчанию, к одиночеству, мое лихорадочное желание заслонить от праздного любопытства то, что составило всю мою радость и всю мою муку. Два или три человека кое о чем догадались. Другие, возможно, что-то подозревают. Но постепенно все утрясается, время делает свое дело.

XV

Да, нелегко, когда вот так смотришь назад, соблюсти хронологическую последовательность событий. Но, быть может, сейчас уместно было бы рассказать о нашей сентябрьской поездке в Порт-Луи, где мы побывали на скачках и на театральном спектакле. С тех пор прошел год…

Целый вечер обсуждали мы этот проект у Букаров. Уже давно началась уборка сахарного тростника, но мы могли позволить себе отлучиться на четыре-пять дней. Сначала речь шла о том, чтобы ехать в Порт-Луи на перекладных в своем собственном экипаже. Молодежь предлагала воспользоваться дилижансом, но госпожа Букар-мать под конец решила сопровождать нас, и тогда все сошлись на том, чтобы нанять какое-нибудь каботажное судно из тех, что почти каждый день отплывают в порт с грузом сахара, рыбы, овощей или дров. На окрестных сахарных заводах непременно имеется одно-два таких судна. Это маленькие трехмачтовые парусники с двумя каютами на верхней палубе. На носу, в междупалубном пространстве, оборудован кубрик. Такие люгеры, водоизмещением в шестьдесят пять — семьдесят тонн, обладают в открытом море хорошей устойчивостью. Иные из них плавают до острова Бурбон. Все они в ожидании отплытия стоят на якоре в устье Известковой реки с развевающимися на ветру флажками.

Едва было решено, что мы поплывем на паруснике, Антуан Букар заговорил о длительности путешествия и о возможности провести ночь на море, о тех неудобствах, которые могут из этого воспоследовать для пожилой особы, что заставило подскочить старую госпожу Букар.

— Пожилая особа! — вскричала она. — Разве я какое-нибудь ископаемое? Мне только семьдесят лет, Антуан, ты, кажется, забываешь это!

В самом деле, за исключением ее ненависти к лошадям и повозкам, она идет в ногу с веком. Ей все интересно. Она знает родословные всех семейств на Маврикии. Она помнит, что в 1730 году фамилия такого-то соседа писалась без апострофа, что перед фамилией другого не было той говорящей о дворянском происхождении частицы, которую он добавил на гробнице своего предка, а третий слил в одно целое фамилию, состоявшую из двух слов.

— Дворянство не любит высовываться, — говорила она, — а вот те, другие, знай выставляют себя напоказ.

Ей свойственна тонкая и язвительная ироничность, которая мне по душе. Не знаю пощады и я, и случается, что ее основательный здравый смысл, хотя и бичуя меня, помогает мне обрести равновесие и выйти из мрака на свет.

В ту неделю, что последовала за обсуждением нашего путешествия, она отправилась в гости к владельцу Фернея. Тот поспешил предоставить ей лучшее свое судно «Рыцарь», которое отплывало в Порт-Луи через три дня с грузом канифольного дерева.

Но пути из Фернея госпожа Букар остановилась у Изабеллы Гаст, откуда ее доставили в «Гвоздичные деревья». Рабы опустили ее паланкин у двери гостиной. По-моему, с этого дня и берет начало наша подлинная привязанность друг к другу и в какой-то мере наше взаимопонимание.

Удивительно, до чего нас прельщает мысль приписать любому событию какую-нибудь отправную точку. Вечно я натыкаюсь на эти границы! Все начинается, все кончается, и мы проходим. Вяхири, свившие гнездышко на этом большом тамаринде перед моим окном, вскоре — стоит их выводку лечь на крыло — снимутся с места и