Парижское приключение - Элизабет Эштон

— Вот вы и приехали, Рени, — произнес он.

— Да, месье, — скромно сказала она и опустила глаза. Он улыбнулся; она хорошо помнила эту обезоруживающую улыбку.

— Вы нехорошо поступали, пытаясь увильнуть от своего обещания.

— Я сожалею об этом, но на то были свои причины. Возникли обстоятельства, которые не зависели от меня, — заговорила она, довольная тем, что ей удается отвечать холодно и небрежно. — Но сейчас я здесь, и, значит, упрекнуть меня не в чем.

— Вы уже посмотрели Париж? Почувствовали… как это говорится… атмосферу? Сейчас вы начнете работать, скоро у вас будет довольно много работы, а позже, наверное, даже слишком много. У меня есть платье, которое я разработал, вспоминая вас. Я назвал его Printemps, что означает «весна», поскольку вы, mademoiselle, как сама весна, — такая же свежая и юная. Я отошлю его к закройщикам, и когда они сделают toile, вы снова зайдете ко мне.

Он нажал на кнопку звонка, и в комнату поспешно вошла одна из ассистенток. Он отдал ей эскиз, к которому был прикреплен кусочек ткани нежно-зеленого цвета.

— Ступайте с Юветтой, — велел он Рени. — С сегодняшнего дня вы приступаете к работе.

Рени покинула кабинет со смутным чувством разочарования. Он вел себя совершенно бесстрастно и не допустил ничего такого, что могло бы оправдать бешеный стук ее сердца. Но чего же она ожидала? «Он с головой ушел в работу», как говорила Ава. Для него она просто инструмент. Их близость во время прогулок в Ла Боле стала делом давно минувших дней.

А затем началось то, что должно было стать ее повседневной работой: нужно было терпеливо стоять, пока портные подрезали, скалывали булавками wile, подгоняя к ее фигуре макет из сурового полотна. После того, как макет платья был одобрен, та же самая процедура повторялась с тканью и длилась до тех пор, пока выкроенные детали не доводились до совершенства, и тогда их можно было передать портнихе, а та проворными руками сметывала и сшивала их. Модель Printemps представляла собой свободное длинное одеяние из нежно-зеленого шелка, изящные рюши желтовато-коричневого цвета обрамляли шею, и Рени, увенчанная золотой диадемой, напоминала в нем цветок нарцисса. Это была первая модель для новой коллекции.

Джанин, которой приходилось демонстрировать костюмы и верхнюю одежду, завистливо сказала:

— Ты, конечно, знаешь, — осенняя коллекция будет показана в разгар июля. Тебе-то хорошо в твоих платьях для коктейля и вечерних туалетах, а мне, бедняжке, придется изнемогать от жары в твидовых костюмах, а то и в мехах!

Но июль, казалось, придет не скоро, и Рени все больше убеждалась в том, сколь скучна и утомительна ее нынешняя работа. Когда она представала перед критическим взором Леона, она слишком хорошо понимала, что он видит лишь создаваемую им модель. Он что-то говорил по-французски портным, смысл отрывистых фраз сначала был совершенно неясен ей, но со временем она начала немного понимать, о чем шла речь. Время от времени, пока женщины по его распоряжениям что-то переделывали, он скользил глазами по фигуре Рени, останавливал взгляд на ее лице и смотрел долго и вопрошающе. В эти моменты она чувствовала, что не выдерживает его взгляда, ее веки начинали дрожать, и она опускала глаза, не в силах скрыть свое смущение. Она не находила причин творившейся в ней сумятицы, а Леон, вздохнув, вновь обращался к платью.

Письмо Барри так и не было написано, и свитер остался недовязанным. По вечерам у нее хватало сил только на то, чтобы дотащиться до пансиона, и все, что ей было нужно — это положить куда-нибудь ноющие ноги. Не желая огорчать маленьких Рино, она продолжала играть с ними, но энергии на то, чтобы удовлетворить их запросы, у нее оставалось все меньше и меньше.

Так незаметно шло время, пока весна не охватила весь Париж, заполонив буйством красок его цветочные базары и прямые аллеи садов, а Елисейские поля — благоуханием распустившихся каштанов.

И Рени поняла причину своего беспокойства.

— Вот и весна, — вздохнула Джанин. — А у меня в Оттаве друг. Но одних писем недостаточно, правда? Думаю, что тебе тоже не хватает твоего парня. — Она взглянула на кольцо Рени, которое не оставляло сомнений в том, что у нее кто-то есть. Рени не стала разубеждать ее. Французские девушки постоянно болтали о своих поклонниках, и для двух иностранок помолвка была единственной уважительной причиной их молчания. Но вовсе не желание увидеть Барри мучило Рени.

Однажды в обеденный перерыв они, взяв с собой сандвичи, отправились в сад Тюильри подышать свежим воздухом. Сидя на неудобных стульях, за которые иссохшая Старуха брала плату, они смотрели, как дети пускали в пруду кораблики.

— А где живет месье Леон? — неожиданно спросила Рени. — В сущности, я абсолютно ничего не знаю о его жизни.

— Другие знают не больше твоего, — чуть помедлив, заговорила Джанин. — Разве ты не знаешь, что мужчины-французы стараются не афишировать свою личную жизнь, и частенько на то есть причины. Должно быть, у него квартира или, скорее всего, комната, а светская жизнь у таких, как он, обычно проходит в ресторанах.

— Да, но у него есть кто-нибудь? Или он женат? — продолжала расспрашивать Рени. — Я знаю, что его отец умер молодым, и это все, что мне известно.

— Он не женат, но возможно связан с какой-нибудь подходящей особой, которая принесет ему значительное приданое. Здесь именно так все и делается. — Она проницательно посмотрела на Рени и спросила.

— Голубчик, а что это ты вдруг заинтересовалась?

Рени вспыхнула.

— А-а! Можешь не объяснять. Ты вздыхаешь по нему!

— Разумеется, нет. Я… просто поинтересовалась.

Но слова Джанин подобно лучу света обнажили то, что она сама так долго не могла увидеть. Она была влюблена в Леона, ее тянуло к нему с момента их первой встречи, а ее попытки избегать его были вызваны инстинктом самосохранения. С тех пор как она приехала в Париж, ее чувство к нему с каждым днем становилось все сильнее. Именно поэтому ее охватывало смущение всякий раз, когда он смотрел на нее, и сердце начинало биться быстрее, когда она шла к нему в кабинет; вот почему беспокойство овладевало ею, когда его не было рядом, — она могла перечислять симптомы до бесконечности. Но что было действительно странным, так это то, что она так долго не могла распознать их. «Но как же это случилось со мной? — думала она. — Я ни разу не влюблялась. К Барри я не испытывала ничего подобного».

Но минуты озарения сменились чувством безысходной тоски. У ее любви нет будущего; Леон думает только о работе и не может забыть Туанет. Он источал обаяние, чтобы она работала на него, и совсем не подумал о том, что может разбить ее сердце. Вдруг, к своему великому ужасу, она почувствовала, как слезы навернулись ей на глаза, и она тщетно искала носовой платок, чтобы смахнуть их. Да, любовь — громадная сила, раз она смогла вывести ее из равновесия. Джанин обняла подругу за плечи: слова Рени не обманули ее.

— Голубушка, я с самого начала опасалась, что ты не устоишь перед ним, — мягко заговорила она, — и я не могу осуждать тебя. Он ужасно обаятельный, и все вокруг сходят по нему с ума. — Она кивнула в сторону салона. — Даже я должна признать, что у него есть все, хотя это и не мой тип мужчины.

— Да и не мой тоже, но, Джанин, неужели это так заметно?

— Нет, если не считать того, что ты краснеешь, когда он оказывается рядом. Но ведь многие люди легко краснеют, — успокоила ее Джанин. — Мы все заметили, что теперь ты его любимица, вот девушки и злятся на это.

— Это все из-за того, что я похожа на его любимую Туанет, — с горечью сказала Рени. — Для него я нечто среднее между призраком Туанет и вешалкой для платья.

— А твой парень? — нерешительно спросила Джанин. — Его ты тоже любишь? Он ждет тебя?

— Ну что ж, ты должна знать все, Джани. Мы поссорились и так и не помирились. Да я никогда и не любила его, теперь я это понимаю. — Рени смотрела невидящими глазами на какую-то полуобнаженную греческую статую. — Я избегала любви. Я думала, что не способна на такое глубокое чувство… как сейчас. И я всегда гордилась тем, что я выше этих сентиментальных глупостей.

— Ты была дурой! — резко сказала Джанин. — Любовь — это самое великое, самое сильное, самое прекрасное чувство в мире. Жить без любви значит не жить. Ты должна благодарить Леона Себастьена за то, что он вернул тебя к жизни.

— Но что же мне теперь делать? — всхлипнула Рени. — Я страшно боюсь, что он догадается. И все закончится моим унижением.

— Ты можешь поехать домой… Например, заболела мать… Отправь сама себе телеграмму о том, что тебе немедленно нужно ехать к ней.

Рени с сомнением посмотрела на нее. Мысль о том, что она не будет видеть Леона, была столь же невыносима, как и страх обнаружить свои чувства.

— Ты думаешь, я смогу?

Джанни засмеялась.

— Голубушка, надо пройти через это! Многим из нас приходится время от времени страдать от неразделенной любви, но жизнь на этом не кончается. А если говорить о Леоне, то я уверена, он считает, что ты по первому же зову прибежишь к нему. Он убежден в этом.