Избранное - Вильям Хайнесен

Он закрыл глаза и ощутил легкое прикосновение ее пальцев ко лбу. Его дурманил аромат, исходивший от платья и кожи фру Свавы.

— Открой глаза, — приказала она. Она сидела напротив него на стуле, коса по-прежнему лежала у нее на коленях.

— Нет, — проговорила она, — я ничего не могу разглядеть. Кажется, ты уедешь далеко. Кто-то преследует тебя в своих мыслях днем и ночью. Женщина.

У Энгильберта вырвалось что-то вроде рыданья, казалось, он сейчас упадет.

— Она сильнее тебя? — спросил он.

Фру Свава молчала.

— Я во власти колдовских чар? — глухо спросил Энгильберт.

Прошло несколько мгновений, прежде чем фру Свава ответила. Наконец она проговорила:

— Потусторонние силы борются за тебя, Энгильберт. Больше я ничего не могу сказать.

— Ты поможешь мне? — прошептал он.

Не ответив на вопрос, она сказала улыбнувшись:

— Ты — начитанный человек, Энгильберт. Помнишь эти строки?

Еще есть слуги у меня,и, если я увижув высоком небе ведьм,танцующих свой танец колдовской,смогу я сделать так, что никогдаим в логово свое уж не вернуться.

— Стихи из саги «Речи Одина».

— Правильно!

Энгильберт слегка покраснел. Их взгляды встретились. Охватившее его чувство напоминало пережитое в ранней юности, когда впервые женщина посмотрела на него влюбленным взглядом и он ответил таким же взглядом.

Он схватил руку Свавы, прижал ее к губам, покрыл поцелуями.

— Ты очень возбужден, — мягко сказала она. — Выпей это.

Она накапала семь капель из пузырька в рюмку ликера.

— Вот, Энгильберт, — сказала она ласково и даже весело. — Выпей это, а потом иди домой и усни. А вот это тебе от меня.

Она дважды поднесла к губам косу, выдернула из нее длинный темный волос и протянула его Энгильберту:

— Береги его. Носи на себе. Он поможет тебе гораздо лучше твоего талисмана.

Энгильберт взволнованно поблагодарил. Он обернул волос вокруг мизинца и в молчаливом благоговении прижал палец к губам. Осушив рюмку, он глубоко вздохнул и сказал:

— Спасибо. Ты знаешь, что я ничего не могу дать тебе взамен, как бы я этого ни хотел.

Ноги у него подгибались, словно пьяный, он вышел из комнаты и спустился по лестнице, покрытой мягкой дорожкой.

«За твою душу идет борьба, Энгильберт», — сказал он себе.

По дороге он зашел к часовщику Понтусу и купил маленький дамский кошелечек из бисера. В лавке Масы Хансен он купил шпагат, разрезал его на три части, сплел косу и на ней повесил кошелек на шею.

Он всегда будет носить его на груди. Сняв волос фру Свавы с пальца, он положил его в кошелек, волос извивался, словно маленькая змейка, которая укладывается поудобнее в своем гнезде.

11

Весь день тучи, как огромные подвижные валы, нависали над горами. Но к вечеру ветер утих и густой, липкий туман окутал город и море.

«Мануэла» была почти готова к отплытию, пробитая рубка отремонтирована и обложена двумя рядами мешков с песком, провиант взят на борт, пулемет осмотрен и проверен специалистами. Ивар провел на судне весь день, ему не хотелось сходить на берег, и он попросил Фредерика пойти на хутор и попрощаться за него.

— Мне неприятно показываться людям на глаза после вчерашнего скандала, — сказал он.

— Лучше бы тебе пойти, — возразил Фредерик. — Твой отец и сестры будут очень огорчены, если ты не придешь. А в таком тумане тебя ни одна живая душа не увидит.

В конце концов пошли оба. У Ивара была с собой бутылка джина. Прежде чем свернуть с проезжей дороги и начать подъем по узкой тропинке к хутору, они выпили. Воздух был насыщен мельчайшими капельками, оседавшими на куртки. Вдоль тропинки светились цветы лапчатника и одуванчики. В одном месте цвела целая семья маргариток. Ивар сорвал одну.

— Они цветут здесь всегда, насколько я помню, — сказал он, чуть скривив губы в подобие улыбки. — И пижма — вон там. Мы рвали здесь цветы в детстве.

Да, — сказал Фредерик, — так устроены растения, зимой они погибают, а весной, черт возьми, появляются вновь. И через сто лет они, наверное, будут здесь цвести…

Фредерик, воодушевившись глотком водки, начал рассказывать о девушке, с которой он провел последнюю ночь. Необыкновенно умная девушка, она много читала и рассказывала ему — а он-то и не знал, — что вороны и попугаи могут дожить до ста лет и что где-то в теплых странах живет птица, которая, состарившись, летит в огонь, сгорает и выходит из огня молодой в новом облике.

— Это птица Феникс, — сказал Ивар.

— Да, так она ее и называла, — подтвердил Фредерик. — Феникс, значит, ты тоже знаешь.

— Да, Фредерик, только это не совсем достоверно, — сказал Ивар и улыбнулся.

— Конечно, может быть, это все чепуха и она надо мной подшутила, — согласился Фредерик. — Я так и не смог ее разгадать. Меня вообще девушки не любят, они не принимают меня всерьез. Может быть, во мне есть что-то смешное? А, Ивар?

— Да! — Ответил Ивар и отбросил маргаритку. — Мы, мужчины, всегда смешны и глупы в глазах девушек. Большинство из них — дряни. Им подавай хвалу, лесть, деньги. Они только себя и любят.

Из тумана выступила горбатая зеленая крыша хутора. Сырой воздух был наполнен запахом дыма.

— Не все они дряни, — рассеянно заметил Фредерик. — Можно встретить и настоящего человека. Ты еще найдешь себе хорошую девушку. А о той, в Абердине, забудь, такие не для тебя.

На хуторе только что уселись за ужин, девушки сразу же поднялись, уступая место морякам.

— Мы скоро пойдем, мы не хотим есть, — сказал Ивар. — Пришли попрощаться, уходим в море, и времени у нас мало.

Он протянул руку отцу, но в ту же минуту его чуть не повалила Альфхильд, обнявшая его сзади обеими руками за шею. Он попытался ласково вырваться, но тщетно: она висела у него на шее и что-то шептала.

— Нет, тебе нельзя с нами, пока война не кончится, — сказал Ивар. — А тогда мы все усядемся в самолет и полетим на Северный полюс.

— Ну-ну, Альфхильд, — Магдалена потянула сестру к себе, — попрощайся с Иваром и Фредериком. Не надоедай им. Вот твой ксилофон! Поиграй нам!

Альфхильд, улыбаясь, хлопнула сестру по спине, взяла ксилофон и уселась с ним на полу.

Ивара и Фредерика не отпустили, пока они не выпьют по чашке кофе. Ивар налил водки отцу. Старик пил маленькими глотками. Он крепко держал стакан, стараясь не пролить ни капельки, и каждый глоток сопровождал пожеланиями удачи, и счастья, и божьей милости, и благословения.

Ивар наблюдал за ним. Отец всегда был такой — слабый, беспомощный, женоподобный, богобоязненный, преувеличенно благодарил за всякую малость. Ивар подумал о матери, он хорошо ее помнил, хотя ему было всего пять лет, когда она умерла. Она была полной противоположностью мужу — крупная и сильная, добрая и терпеливая со своими детьми, но угрюмая и неприветливая с посторонними. Да, разные они были люди и по характеру и по происхождению. Он — сын бедняка, она — дочь богатого крестьянина. Но была счастлива их совместная жизнь. А плод этой жизни, плод их труда — хутор Кванхус, с его картофельным полем, лугом, скотиной. Мирный укромный уголок, счастливый уголок. Когда ты в море, он кажется раем.

Ивар схватил стакан и выпил. Почувствовал легкое прикосновение чьей-то руки к плечу, обернулся. Это была Лива. Наклонив голову, она прошептала:

— Пойдем со мной, Ивар, мне надо тебе что-то сказать!

Он поднялся и вышел за сестрой из дому. Лива, отвернувшись, тихо проговорила:

— Прости меня, Ивар. Мне давно хотелось поговорить с тобой, но я не решалась, не знала, как ты к этому отнесешься. Я так боюсь за тебя, Ивар, я часто молюсь, чтобы тебе было хорошо и чтобы ты обратился к Иисусу, пока не поздно! Близок час, мы должны быть готовы и держать светильники зажженными! Ты должен обратиться к нему! Слышишь! Я не хочу, чтобы мы были навеки разлучены, я не могу вынести этой мысли!..

«Этот парень сам свихнулся и доброй Ливе заморочил голову», — сердито подумал Ивар о пекаре Симоне. Он ответил пожатием на пожатие сестры и спокойно сказал:

— Не бойся за меня, Лива. Вернемся в дом.

— Не сердись, — сказала Лива. — Я должна была тебе это сказать. Я не могла не исполнить того, чего бог требовал от меня. Я буду по-прежнему молиться за тебя, за Фредерика, за вас всех…

Ивар ласково толкнул ее локтем.

— С нами все будет в порядке, старушка, — улыбаясь, сказал он. Лива сама не удержалась от улыбки. Она взяла брата под руку, и они вернулись в дом.

Фредерик наполнил стаканы, теперь уже на прощание. Лива и Магдалена немного проводили мужчин, они шли обнявшись, все вчетвером. Взошла луна. В мутном, туманном воздухе она казалась старой, бледной медузой. Магдалена развеселилась от вина, она поцеловала и брата, и Фредерика. Взяв их снова за руки, сделала несколько танцевальных па и запела: