Избранное - Вильям Хайнесен

Редактор Скэллинг был в затруднении: как писать о погибшем шкипере. Ивар Бергхаммер не так давно привлек к себе внимание как пьяница и драчун и вообще был сомнительной фигурой. То, что он — выходец из бедной семьи — сумел выбиться в люди, само по себе только похвально. Редактор Скэллинг был не из тех, кто ползает на пузе перед плутократами. Наоборот, он сам, будучи сыном умного и честного, но отнюдь не состоятельного судьи, сумел своим трудом добиться положения… не материального благополучия, видит бог, но все же довольно значительного общественного положения. Вскоре директор школы Верландсен уйдет на пенсию и Скэллинг, как второй учитель, займет его место, если справедливость существует на этом свете. Кроме того, редактор занимал пост председателя Союза консервативных избирателей, заместителя председателя городского муниципалитета, члена Совета по контролю над ценами, секретаря Союза предпринимателей и судовладельцев, почетного члена спортивного союза Змеиного фьорда, и только война помешала ему получить орден Даннеброга, который обещал ему сам амтман[7].

Да, у него есть ряд достоинств, например, он умеет писать. Как политический корреспондент он завоевал себе имя в консервативной датской прессе, да и на родине его ценят, во всяком случае настоящие знатоки, чье мнение имеет вес.

А памятник, этого тоже забывать не следует! Прекрасный памятник с именами погибших моряков, которые не вернулись на родину и никогда не будут покоиться в освященной земле. Этот памятник создан по его инициативе. Может, об этом уже забыли, ну и что ж. У него становилось тепло на сердце каждый раз, когда он бывал в этом заповедном месте и видел, как увеличивается число имен.

Но… вернемся к Ивару Бергхаммеру. Редактор Скэллинг не скрывал, что безотносительно к личности молодого человека он питал глубокое недоверие к самому типу таких людей. Ивар Бергхаммер — лишь один среди угрожающе растущего числа пролетарских выскочек, которых нынешние ненормальные времена вырвали из их обычной среды и вознесли. На свободу выпущены опасные силы, невозможно предвидеть, к чему это приведет, ведь у этих людей нет ни корней, ни культуры. Надвигается эпоха грубости и распущенности, эпоха кулачного права. С грустью вспоминаешь мирный период процветания, когда старый консул Тарновиус, окруженный всеобщим уважением, как истинный отец страны, сидя в конторе, твердой рукой держал бразды правления и повсюду сушилась треска и кишели работящие люди, веселые и трудолюбивые…

Но не об этом сейчас речь. Редактор поднял трубку, позвонил Опперману, чтобы получить кое-какие сведения о катастрофе для статьи.

Опперман мог бы — он так и выразился! — дать погибшему шкиперу наилучшую характеристику. Ивар был на редкость энергичен, смел, на него можно было положиться. Судя по голосу, Опперман был взволнован. Он даже сказал, что Ивар погиб геройской смертью. Ну, это уж слишком! Служба на корабле в нынешнее время — Дело доходное, и если всех многочисленных моряков, которые, к несчастью, погибают, называть героями, то получится бесконечно длинная галерея героев. Это понятие следует ограничить, включать в него только тех, кто жертвует жизнью для спасения других или во имя справедливого дела. А плавать для того, чтобы деньги текли в карман Оппермана — невелика заслуга, и никто бы этого не делал, не будь тут и личной выгоды в виде хорошего процента.

Вообще-то редактор ничего не имел против Оппермана. Он, конечно, выскочка, у него есть слабые и смешные стороны, но он чертовски толковый человек и нередко доказывал, что у него доброе сердце.

Ну что ж, у него на это есть средства. Но с другой стороны, Опперман не обязан заниматься благотворительностью. Это дело добровольное, дело сердца. Он не только помогает сиротам. Опперман внес большую сумму, когда проводился сбор на новый церковный орган. Он поддерживает спортсменов. Вообще, несмотря на свои странности, Опперман — ценный для общества человек. Поддерживает он и газету, у него постоянное место для объявлений на первой полосе, а иногда он дополнительно помещает объявления и на всей последней.

Редактор сожалел о гибели оппермановского судна. Да, суда гибнут, рано или поздно это может привести к оскудению источника, поддерживающего экономику, что будет роковым ударом для всех и вся.

Ведь именно на морских перевозках зиждется процветание общества и всеобщее благосостояние.

Проклятая война!

Но все же нельзя отрицать, что эта же самая война и платила за морские перевозки такую высокую цену. Не остается ничего иного, как смотреть на вопрос философски. Море дает, море берет…

Редактор схватил ручку. «Море дает, море берет. Снова Королевская гавань понесла тяжелую потерю. Наш флот лишился еще одного судна, прекрасной шхуны „Мануэла“, принадлежавшей одному из столпов общества, оптовику, консулу Опперману. Война, свирепствующая во всем цивилизованном мире и ежедневно требующая новых тяжких жертв почти во всех странах, потребовала и от нас дани — жизни наших молодых моряков».

Как всегда, когда он писал некролог, редактор Скэллинг пришел в волнение и разрешил себе некоторые лирические вольности. «Это произошло в предутренней мгле, как раз тогда, когда новый день должен был заняться над ввергнутым в войну несчастным человечеством. Молодому человеку было суждено в последний раз взглянуть на зарю, прежде чем погрузиться в вечную ночь, присоединиться к молчаливой и мрачной толпе павших моряков…»

Маленькая слезинка выползла из уголка редакторского глаза. Он вспомнил своего сына Кая, ровесника Ивара, ему тоже двадцать пять. Кай в свое время очень хотел стать моряком, но из этого, слава богу, ничего не вышло; к великому счастью, он удовлетворился работой бухгалтера у Тарновиуса. Но если бы он стал моряком, а потом, естественно, капитаном или штурманом? Подумать только, что Кай лежал бы сейчас вместо Ивара в морге, с грудью, прошитой пулеметной очередью!

Да, редактор мог понять тяжелое горе родственников. Некролог получился вдохновенный.

— Может быть, немного слишком торжественный, — сказал он наборщику Енсу Фердинанду Хермансену, протягивая ему рукопись. — Но в такой ситуации нужно проявлять великодушие. Ивар Бергхаммер к тому же первая из жертв моря, которая будет действительно покоиться здесь, в родной земле. Дай бог, чтобы она оказалась последней! — прибавил редактор, ретируясь со вздохом в свой маленький кабинет.

Наборщик пробежал статью.

— Какого черта этот паршивый холуй болтает о великодушии, — пробормотал он. — Везде одно и то же: сначала загоняют тебя в могилу ради того, чтобы самим снимать пенки, а потом валятся на задницу, растроганные тем, с каким великодушием они заметили, что ты сдох. Снова могила неизвестного солдата. Вот бы их всех и отправить в нее!

В дверь постучали. Енс Фердинанд вздрогнул; обернувшись, увидел Бергтора Эрнберга.

— Я очень хотел бы напечатать эту песню, вернее, псалом, — сказал Бергтор. — Союз молодежи «Вперед» исполнит ее на могиле Ивара.

Бергтор был серьезен и дружелюбен, он забыл о своей обиде. Пожав черную руку наборщика, он сказал, доверительно улыбнувшись:

— У нас была неприятная стычка у Марселиуса, Енс Фердинанд. Забудем ее. Перед лицом смерти мы все друзья, не помнящие обид и зла. — Он развернул напечатанный на машинке лист и положил его на наборную кассу. — Вот я написал стихотворение. На меня нашло вдохновение, когда я утром узнал о смерти Ивара. Мы не были друзьями, в сущности, даже были недругами. Как тебе известно, я простил Ивара и не дал хода делу. Разумеется. Вот еще! Ведь все произошло по пьяной лавочке. — Бергтор поднял голову, и грустная гордость промелькнула в его глазах.

— Но он умер, и он уже не просто Ивар Бергхаммер, а нечто большее, Енс Фердинанд, гораздо большее! Для нас в Котле он стал олицетворением многих смелых и бесстрашных моряков, которые жертвуют жизнью во имя родины… Они — фундамент нашего общества. Они представляют нашу страну в иностранных портах, они приносят ей богатство, они дороги нам, без них невозможно наше существование, они погибают на поле брани, Енс Фердинанд, и мы оказываем им всем такие почести, какие в наших слабых силах. Поэтому молодежь будет петь у могилы Ивара, на которой будет развеваться наш флаг!

Бергтор Эрнберг говорил так, словно уже произносил речь у могилы, грудь его высоко вздымалась, ноздри раздувались, верхняя губа была красная и припухла как будто от слез.

Енс Фердинанд недоверчиво пробежал глазами стихотворение. Ну, конечно же, напыщенная болтовня, наглая и насквозь пустая, идиотская игра в патриотизм, написанная на мотив известной песни «На прекрасных просторах Шэлунда».

— Ну и дерьмо же у тебя получилось, — резко сказал он. — Оно не украсит памяти Ивара.