Избранное - Вильям Хайнесен

Аманда вернулась.

— Почему ты стоишь здесь? — спросила она. — Пожалуйста, войди в комнату.

Лива с мольбой посмотрела на старую женщину и тронула ее за руку.

— Аманда, — сказала она, — я не знала, что фру Опперман не совсем в своем уме. Я хочу сказать, что она немного заговаривается. Правда, Аманда? Она не в своем уме? Да?

Аманда вытаращила глаза, а рот у нее сделался совсем крошечным и круглым:

— Не в своем уме? Нет, она больна, но разум у нее в порядке. Фру Опперман, наоборот, очень, очень умна.

В глазах у Ливы потемнело. Она взяла себя в руки и сказала строгим голосом:

— А что за чепуху она говорит обо мне и Оппермане? А ты сама? Ты сказала, что видела нас вместе, но бог на небе знает, что это неправда! Понимаешь, Аманда? Это ложь, говорю я!

Аманда отвернулась, немного пригнувшись, словно боялась, что ее ударят. Она пробормотала про себя, но так отчетливо, что Лива слышала:

— Нет, это не ложь, совсем не ложь. У меня есть глаза. Да и Опперман не отрицал. А у фру голова яснее, чем у нас обеих вместе…

— Это ложь! — прошептала Лива и повторила так громко, что слышно было и в передней, и на лестнице: — Это ложь! Я заставлю Оппермана поклясться в том, что вы лжете. Вас привлекут к суду за клевету!

Аманда подошла к кухонной двери и взялась за ручку, жалкая улыбка блуждала в ее глазах, глаза бегали, и она все время бормотала как бы про себя:

— Опперман… Он, конечно, будет на твоей стороне, боже ты мой, еще бы… Но фру не глупа и не безумна, не думай этого, она даже не сердится на тебя, вот она какая.

Лива подошла к старухе, схватила ее за руки и заставила посмотреть себе в глаза.

— Неужели ты не понимаешь, как это ужасно и позорно для меня? — спросила она. — Я обручена и никогда ни с кем, кроме моего жениха, у меня ничего не было! У меня ничего не было с Опперманом, Аманда, ничего, ничего! Не разрушай мне всю жизнь сплетней! Может дойти до моего жениха, и что тогда? Он может умереть, Аманда, ведь он очень болен! Неужели ты не понимаешь, какой это грех?

Голос Ливы становился все более молящим:

— Верь моим словам, Аманда! Помоги мне! Убеди фру Опперман в том, что все это недоразумение! Слышишь! Ты видела у Оппермана кого-то другого! Я должна все выяснить, Аманда! Ты поверишь мне, если я все выясню?

Аманда в ужасе пыталась вырваться из рук Ливы. Лива внезапно отпустила ее, старуха быстро вбежала в кухню и заперла за собой дверь. Лива слышала, как она бормотала и бранилась. С мезонина фру Опперман послышался повелительный голос:

— Аманда, сейчас же иди сюда!

Лива схватила свой платок, упавший на пол, и вышла на дождь. Она вспомнила слова фру Опперман: «На тебе была красная шляпа в тот вечер». Фрейя Тёрнкруна из ресторана ходила обычно в красной шляпе. Может быть, Фрейя тайно встречалась с Опперманом. Конечно же, Фрейя! Она же путалась с каждым встречным.

Лива решила вернуться и убедить Аманду в том, что не она, а Фрейя встречалась с Опперманом. Но Аманда исчезла. Наверное, была наверху у фру Опперман. Да, Лива услышала их разговор, доносившийся сверху, возбужденный шепот Аманды. Ливе не хотелось идти к ним. Долго простояла она в передней, слушая, как шушукаются наверху женщины. И вдруг ее охватила ярость. Изо всех сил она крикнула:

— Это ложь! Это ложь! Я всех вас привлеку к суду!

И вышла снова на дождь. В глазах у нее было темно. Как покончить с этим кошмаром? Ей очень хотелось поделиться с кем-нибудь, кто бы ее понял. Например, с Магдаленой. Или с Симоном. Или с самим Опперманом… Почему бы не пойти к нему теперь же и не потребовать у него объяснения, заставить его признаться жене и Аманде, что в тот вечер у него была Фрейя Тёрнкруна.

Она быстро направилась к конторе Оппермана и застала его одного. Он встал из-за письменного стола и пошел ей навстречу.

— О Лива! — сказал он глубоко прочувствованным голосом. — Ты прийти здесь? Ты помнить, ты не нужно работать до после похороны? Но ты ужасно грустный, Лива! Ты хотеть говорить со мной?

Она ударила его по протянутым рукам и хрипло сказала:

— Я была у вашей жены! Они обвиняют меня в том, что я ваша любовница! Я этого не потерплю. Ваша любовница Фрейя или еще кто-нибудь! Признайте это, Опперман! Я заставлю вас признаться!

Опперман искоса взглянул на Ливу. Она была страшно бледна, от этого черные брови и ресницы казались накрашенными. Он наклонился над столом, приводя в порядок какие-то бумаги. Руки его дрожали.

— Милая, милая, — сказал он нежно. Наконец он сел, схватил нож для бумаги и все вертел его между пальцами.

— Лива, — наконец выговорил он, — ты — чистый совесть. Кто чистый совесть, бояться нечего. Правда будет известна. Фрейя управлять ресторан «Bells of Victory», Фрейя часто ходить сюда вечером, если есть время, она всегда очень много работы. Я часто говорить с Фрейя важные вещи, она любить говорить. Она нет моя любовница. У меня нет любовницы. Я знаю, Аманда подслушивать, о, очень подозрение, сплетничать моей жене, сплетничать все неверно. А моя жена сверхнервный, всегда лежать больная безнадежно, думать всегда я ее обманывать. То с одна, то с другая, о, много, много раньше тебя. Я привык к ее разговор, на меня это почти нет действовать. Она быстро снова забывать, Лива. Ей нужно занимать мысли, и потом она снова забывать. А Аманда очень, очень глупый, о! Я говорю ей: «Аманда, я сказать военным, ты лгать, и тебя расстрелять из пушки», и она так боится и говорит: «О, я не хотел!..»

Он отложил нож и слегка вздохнул:

— О, это паучья сети, Лива! Не беспокойся! Верь мне, я все уладить!

Лива почувствовала себя спокойнее. Опперман смотрел на нее без улыбки.

— Жаль, ты мучиться глупый разговор, — сказал он. — Тебе есть другие очень плохие вещи думать. Но я все уладить, Лива. Идти домой, не думать. Чистый совесть — лучшая подушка. Не сердиться, милый дитя, не огорчаться. Я все брать на себя.

О, мне очень, очень обидно за тебя!

— Я отказываюсь от места! — сказала Лива. — Я не могу больше здесь работать.

Опперман встал и заломил руки.

— О, нет, Лива! Не торопиться! Нет, нет, подумать до послезавтра… Ты видеть все будет о’кей! Добрая Лива не уходить. Приходить послезавтра, когда все обдумать!

Выйдя от Оппермана и направляясь домой под дождем, Лива почувствовала облегчение. Она вспомнила слова фру Опперман: «Он ужасен, но, может быть, он не злой человек, а, скорее, избалованный ребенок». В сущности, она права, Опперман может быть таким добрым и ласковым, может искренне стараться помочь.

Черт его разберет. Да и ее тоже. Хотя ее понять легче. Разве можно быть иной, если лежишь вот так, беспомощная, ни на что не способная и у тебя такой странный, такой непонятный муж! Лива решила навестить бедную женщину после похорон и добиться, чтобы она перестала ее подозревать. Это облегчит жизнь и фру Опперман, и самой Ливе. И она останется на работе у Оппермана. Нужно держаться за хорошее место, особенно теперь, когда Ивара больше нет.

4

День похорон выдался солнечный, с легким морозцем. Сам Опперман и его люди с раннего утра занялись украшением церкви. Алтарь и кафедру затянули черным, на стенах и дверях прикрепили черные банты и ленты, на хорах установили флаги, кадки с пальмами и другими растениями, а вокруг алтаря развесили гирлянды вечнозеленых веток и осенних пожелтевших листьев. Средств не жалели. Церковь напоминала пышный сад.

Все добрые души города помогали Опперману, в первую очередь дети и подростки из Союза христианской молодежи, умело руководимого Сигрун, золовкой Ливы. Гроб, стоявший на катафалке у алтаря, скрывала масса цветов и венков, а вдоль прохода стояли в ряд еще венки.

В церковь набилось полно людей, в трауре и в военных мундирах. Даже на паперти негде было яблоку упасть. Орган звучал иначе, чем обычно, на нем играл молодой англичанин, зять консула Тарновиуса, и под его руками он издавал целую бурю звуков. А директор школы Верландсен набрал хор из школьников и бывших учеников и разучил с ними псалом. Здесь же был и мужской хор военного гарнизона. Он не принимал участия в пении школьников, но был готов к самостоятельному выступлению.

Редактор Скэллинг с женой заполучили хорошее место наверху, на хорах, откуда можно было обозревать все происходящее.

— Боже, какое великолепие! — шептала фру Скэллинг. — Пожалуй, даже слишком великолепно, как ты думаешь, Никодемус?

Редактор не ответил. Он вспомнил, как лет двадцать тому назад хоронили старого консула Тарновиуса. Похороны были довольно пышные, но не шли ни в какое сравнение с этими. А ведь старый консул был человек важный, глава фирмы со множеством торговых филиалов, имел целый флот катеров и давал работу целой армии мужчин, женщин и детей, почти что все население фьорда кормилось за счет его предприятий.