Путь Базилио - Михаил Харитонов

Попандопулос тем временем начал постанывать. Кот понимал, что козлу очень плохо, а через некоторое время будет ещё хуже: перестройка организма без анестезии была крайне болезненной. Но крики могли привлечь какое-нибудь зверьё — или, того хуже, разумных. Базилио пошёл искать какую-нибудь тряпку, пригодную для изготовления кляпа — заодно вспомнив, что забыл свой тактический жилет на поле.

В конце концов он сорвал с мёртвого шерстяного рейтузы — кстати, прорезиненные — и обнаружил под ними бязевые кальсоны. Их он скомкал и запихал козлу в пасть. Потом сходил за жилетом — ему ничего не сделалось — и пристроился в кустиках покемарить.

Кот устал и переволновался, так что провалился в забытьё очень быстро. Ему снился огромный очковый медведь, который проповедовал, что Вселенная находится у него в голове и сотворена из опилок, и если счесть точное их число, то можно овладеть стихиями и приказывать ангелам. Кот принялся считать опилки, каким-то непонятным образом досчитал до минус шести миллионов, начал пересчитывать, и получил то же самое число, но мнимое. От ощущения абсурда он проснулся.

Поспал он хорошо, крепко. День склонялся к вечеру. Вокруг было тихо, благостно. Козёл не стонал и вообще не издавал звуков. Кот пошёл его проведать — как он там, болезный, перестраивается.

Выглядел Попандопулос импозантно. Голова его приобрела форму изящной чаши или кубка с двумя изогнутыми ручками, в которых кот с трудом опознал свернувшиеся рога. Чашу покрывала блестящая, искрящаяся шерсть. Она едва заметно шевелилась — чуть вздымалась, чуть опадала. Короче, козёл был жив и даже здоров — хотя уже не тот.

Всё же нужно было убедиться в полном успехе. Баз осторожно приблизился к чаше и негромко спросил:

— Септимий? Ты как?

Чаша чуть вытянулась. Потом откуда-то снизу зазвучал голос — тоненький, но чистый, без обычных козляцких обертонов:

— Обойди справа, я тебя не вижу.

Базилио на всякий случай обошёл чашу слева.

На другой стороне чаши он увидел нечто вроде самоварного краника. Снизу его украшала козлиная бородёнка. Длинными белыми волосами поигрывал ветерок.

Краник вздёрнулся, раздулся, с усилием что-то пропихивая через себя — и наконец вытолкнул наружу глазное яблоко. Оно покрутилось-повертелось, и, наконец, вперилось в Базилио.

— Здоровья и добра, — вежливо сказал кот.

— Ни пука, ни хера, — чаша как будто зазвенела от усилия, потом что-то булькнуло. — Спасидо, что-ли. Так бы я сдох… Теперь я кто по основе? — краник вопросительно изогнулся, глаз блеснул на солнце.

Базилио внимательно осмотрел чашу и даже осторожно потрогал её в разных местах, пытаясь вытащить из упирающейся памяти знания о беспозвоночной эпифауне.

— Похож на губку какую-то, — наконец, заключил он. — Вот насчёт материала не уверен. И губки всё-таки водные… да и вообще вода… У тебя корни есть?

— Вроде того, — сообщил козёл, мелодично позвякивая чем-то внутри. — Какие-то трубочки. Прорастают, чешутся очень. Ещё иголки костяные проросли. Зудят.

— Иголки-то понятно, — пробормотал Баз, — а вот корни… Гм, а внутри что?

— Вот, полюбуйся, — предложил обновлённый Попандопулос и приглашающе раскрылся перед котом.

Внутри чаша была покрыта шевелящимися ворсинками, покрытыми мелкими росяными каплями. На дне блестела жидкость.

Кот очень осторожно наклонился и понюхал.

— Желудочный сок, — определил он. — А сверху эта штука закрывается. Понятно. Небось, птичек приманивать? Или мошек?

Из чаши неожиданно брызнул фонтанчик. Базилио отшатнулся — под ехидный козлиный смешок.

— У меня ещё и щупальца есть, — похвастался Септимий и горделиво поднял вверх несколько тонких, червячно-розоватых отростков.

— Да это у тебя, кажись, от гидры, — заинтересовался кот. — Стрекавятся?

— Должны, чувствую, — подтвердил козёл. — Извини за такую просьбу… а на тебе проверить можно? Они вроде не особо ядовитые. Просто хотелось бы знать, на какую добычу рассчитывать.

— А вот этого не надо, — быстро сказал кот. — Кровь имеется?

— И сердце, — подтвердил бывший козёл. — Но это всё там, под землёй. Глазной нерв очень вытянулся, немножко побаливает. Ничего, привыкну. А вот лёгких вроде как нет. Дышу через какую-то фигню вроде сифона… В общем, там вода, — из-под чаши раздалось вполне убедительное бульканье.

— Ну, значит, у тебя всё хорошо, — успокоился кот, чувствовавший что-то вроде ответственности. — Я пойду поем.

— Погоди, — сказал Попандопулос. — Во-первых, когда доешь — объедки положи в меня, пожалуйста. Мне расти надо. А то какой-нибудь слоупок припрётся, а я маленький такой… — чаша как будто присела и даже поёжилась.

— Без проблем, — согласился кот.

— Потом… посмотри по кустам, там где-то моя трость валяется. Красивая вещь, жалко оставлять.

— Угумс, — сказал кот, ещё до того решивший осмотреть поляну повнимательнее.

— И вот ещё: возьми, что-ли, — чаша дрогнула и снова раскрылась. Судя по запаху, внутри на этот раз была вода. На самом дне поблёскивало что-то длинное, металлическое.

— Ценная вещь, — сказал бывший козёл. — Меня из-за этой штуки чуть не убили.

— «Гвоздь» теллуровый? — догадался кот.

— Он самый. Бери.

Кот подумал. Септимий вёл себя дружелюбно, но совать лапу в чашу почему-то не хотелось.

— А как ты от костей избавляться будешь? — спросил он.

— А вот так, — сказал Септимий и из чаши плеснуло водой. Баз едва успел отскочить. Зато ценная вещица оказалась на земле. Кот её поднял и неожиданно заметил рядом золотую монетку. С присущей ему рачительностью он прихватил и её, засунув весь хабар в подсумок.

— Ладно, у меня ещё твои яйца не надкусаны, — сказал он и пошёл обратно к бивуаку.

— Приятного аппетита, — вежливо сказал Попандопулос, побулькивая.

Следующие полчаса кот старательно набивал желудок. Септимий тоже не скучал: за это время он успел подманить птичьим криком зуйка, потом поймал и застрекавил мышь-полёвку, и, наконец, чем-то — запахом, что-ли? — привадил к себе муравьёв, которые буквально облепили чашу, так что кот даже забеспокоился.

— Чего это они к тебе лезут? — спросил он, подходя к чаше с объедками в руках.

— Я их на гнильцо маню, — Септимий глубокопочвенно чмокнул, из зева пахнуло тухлятиной. — Они ки-и-исленькие… Давай, что-ли.

Кот ссыпал объедки в чашу. Та тут же закрылась и забулькала.

— А я ничего был, душистый такой, — заметил козёл. — Хотя, конечно, грустно всё это. Я когда прорастал, больно было — аж жуть. Потом отпустило, хорошо стало. Я как-то даже о жизни задумался.