Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков

ложился, чтобы через минут тридцать или сорок возобновить то же самое – раздевание, молитва, одевание. Представления о времени, по-моему, у него не существовало, ибо он проделывал это с той же методичностью и ночью. Я искренно его сожалел, о дальнейшей судьбе этого глубоко несчастного человека я не знаю. Я никогда не предполагал, что контузия может так отозваться на нервной системе человека. В моей памяти, с полувековой давностью, с необычайной силой и яркостью встает суровая и жуткая эта картина. Потерял и я счет дням, силы меня постепенно оставляли, я ничего не ел и был бесконечно рад, что ко мне никто не пристает, – меня как будто бы забыли. Но в одно прекрасное утро сестра насильно заставила съесть чашку горячего бульона и маленький кусочек курицы. Иногда я с большим трудом поднимался, но перед моими глазами все кружилось, и рад был, когда опять валился на солому. В последний день пребывания в станице, после обеда, сестры были чем-то обеспокоены, о чем-то шептались, искоса поглядывая на нас. И вдруг пришла зловещая новость – Корнилов убит. Только и было слышно – Корнилова с нами нет. Что дальше?! Позже сестра сообщила приказ генерала Алексеева о том, что в командование вступил генерал Деникин. Признаюсь откровенно, в то время это имя ничего не говорило ни моему уму, ни сердцу; хотя и знал, что такой генерал у нас в армии есть. Синонимом глубокой веры, нашей непобедимости было имя генерала Корнилова, и вот этот стержень был вынут из души армии. Известие о гибели генерала Корнилова на меня произвело большое впечатление, но не вырвало веры. Я думал, что мы переживем и это большое постигшее нас горе, не было у меня и никакого сомнения в том, что победить нас нельзя, на то мы – корниловцы. Вечером сестра объявила нам, что кто может двигаться без посторонней помощи – должен собираться для погрузки на подводы. Я поднялся, с трудом добрался до двери, но вспомнил, что карабин и патроны остались под соломой, пришлось вернуться и забрать их. При выходе во двор, после больничного спертого воздуха, меня обдало прохладой свежей ночи, у меня закружилась голова, и я прислонился к стене. Подоспевшая сестра отвела меня к подводе. В ней уже кто-то лежал. Помогла мне взобраться в нее, и я улегся рядом с лежавшим, причем его ноги были перед моим носом, положила рядом карабин и патроны, после чего мы медленно двинулись в ночную темноту. После выезда за станицу, подводу начало немилосердно швырять из стороны в сторону. Мой сосед по несчастью стонал и ругал меня, что мои ноги толкают его в рану и чтобы я их убрал. На его неудовольствие и ругань я совершенно не реагировал, а только думал, что ты так же мешаешь мне, как и я тебе. Самочувствие у меня было плохое, ехали мы томительно долго. О! Господи! Когда же будет конец этой тряски?! Впоследствии я познакомился со своим соседом. Он оказался казачьим офицером, Партизанского полка, был ранен в грудь под городом Екатеринодаром. В Великую войну он, оказывается, был вместе в одном полку с моим отцом на Западном фронте и прекрасно его знает. После нашего знакомства мы стали с ним большие друзья и проделали вместе путь до станицы Дядьковской. По прибытии в Немецкую колонию разыскали меня мои друзья, первым пришел мой друг Николай. Его рука покоилась на перевязи, а кисть руки вся забинтована, он был ранен под городом. Рассказывал мне о боях, как он был ранен, кто убит и кто ранен. От него я узнал, что наш доблестный командир полка полковник Неженцев убит, взводный командир поручик Мяч ранен, фельдфебель убит. В общем, от роты остались рожки да ножки. Пришли Иван и Митрофан, Иван, как всегда, что-нибудь да притянет, не изменил себе и на этот раз, принес почти пол-окорока, но из него я оставил себе маленький кусочек, а остальное вернул ему. Рассказывал и он о боях под городом, но они на него не произвели такого большого впечатления. Он всегда сравнивал с боями на западном фронте и заканчивал «вот це были бои». Митрофан же, наоборот, был печален и в подавленном настроении, бои под городом отразились на нем. Большие кровавые потери полка наложили отпечаток на его переживания. Пожелав мне скорого выздоровления – ушли. В колонии стояли мы целый день, красные беспрерывно нас обстреливали беспорядочным артиллерийским огнем. Снаряды ложились везде, редкий из них достигал цели. Под вечер картина резко изменилась, огонь их усилился, снаряды ложились уже более метко. Было отдано распоряжение обозу вытягиваться в походную колонну. Дошла очередь и до нас, когда почти стемнело. Не успели мы и выбраться из колонии, как справа послышалась ружейная стрельба, а за ней крики «Ура!», после чего наступила тишина. Здоровье мое не улучшалось, а, наоборот, шло к худшему. Перед рассветом впереди начался бой, но короткий, а на заре мы переехали железнодорожный переезд. Слева от него стояла черная махина подбитого паровоза. На станцию Медведовскую въехали рано утром и, не останавливаясь в ней, двинулись дальше. Силы меня совершенно оставили, и я был в полузабытьи. Смутно представляю, что где-то остановились, куда-то вели и уложили. После обеда сестра с карандашом и листком бумаги в руке обходила раненых и спрашивала, кто хочет остаться в станице. Дошла очередь и до меня, и я изъявил свое согласие остаться. Я чувствовал, что дальнейшей тряски не выдержу. Кажется, на другой день у моего изголовья появился наш начальник хозяйственной части, сейчас не помню его чин, если не изменяет память, был, кажется, штабс-капитаном. Спросив, добровольно ли я остаюсь, и, получив утвердительный ответ, он на листе бумаги написал расписку о получении мною жалованья в размере трехсот рублей за два месяца. Подписав это подтверждение, он сказал, что эти деньги будут оставлены сестре, которая остается с нами. Сперва я был рад, что наконец я могу лежать спокойно и меня не будут тревожить. В этот день, впервые за время моей болезни, я с большим аппетитом поел и крепко уснул. Как долго спал, не знаю, но отлично помню, что когда проснулся, то узнал, что армия ушла и мы оставлены. Теперь только понял трагичное мое положение, и меня обдало холодным потом. Я решил, что если оставлен, то ни в коем случае не оставаться здесь, а собрать все свои силы, выбраться отсюда и найти убежище в первой же казачьей хате. Вспомнил о своем карабине, но его