Мемуары. 50 лет размышлений о политике - Раймон Арон

Разрыв с атлантизмом, произошедший между 1962 и 1966 годами, не вызвал во Франции громких дебатов. Замена администрацией Кеннеди принципа «массированного возмездия» на «гибкое реагирование» касалась самой сущности европейской безопасности и значимости американской гарантии 241. Формула национальной независимости, автономной обороны льстила самолюбию французов. Им было хорошо известно, что американцы сохраняли свои войска на Старом Континенте; таким образом, защищенные Америкой, они тешили себя иллюзией, будто ничего никому не должны.

Что же думал сам Генерал? Я не раз в те годы ставил этот вопрос. Мне казалось очевидным, что «независимость», в смысле свободы маневра суверенного государства, была для него средством, но в еще большей степени самоцелью. Поскольку участие в НАТО умаляло или якобы умаляло эту независимость, он не нуждался ни в каком другом мотиве для разрыва. Франция должна была вернуть себе «независимость», какими бы ни оказались последующие цели. Что до этих последующих целей, то здесь каждый давал свободу своему воображению.

В 1966 году генерал де Голль широко развернул свое дипломатическое наступление на Восточную Европу, заговорил о согласии и равновесии Европы от Атлантики до Урала, не упоминая Соединенные Штаты; а потому комментаторы принялись размышлять о великом проекте: состоял ли он в том, чтобы ликвидировать последствия минувшей войны, а именно раздел Старого Континента на две части, образующие военные блоки и противопоставляющие друг другу свое оружие и свою решимость? Генерал при каждом удобном случае настаивал на коренном различии уз, связывающих между собой европейцев, и уз, объединяющих их с американцами. Германскую проблему предстояло решить европейцам, прежде всего соседям «срединной страны». Следовало ли понимать, что конечная цель Генерала — устранить присутствие Соединенных Штатов на Старом Континенте и расширить независимость Франции до европейской независимости, основанной на «добром старом союзе» с Россией? Верно ли, что, попытавшись сбросить «американское иго» при помощи альянса с Бонном, Генерал преследовал теперь ту же цель на совершенно ином пути — русско-французского альянса?

Может статься, что именно таким и было голлистское представление об умиротворенной и избавленной от железного корсета двух блоков Европе будущего. Но, как я уже говорил выше, возражая Андре Зигфриду, мне никогда не удавалось убедить себя в том, что Генерал желал роспуска Атлантического союза или НАТО, по крайней мере в ближайшей перспективе. Да, он неоднократно заявлял, что взаимное устрашение двух великих держав, пришедшее на смену одностороннему устрашению Советского Союза Соединенными Штатами, радикально меняет мировую обстановку. Отныне никто не может знать, послужит ли ядерное оружие Соединенных Штатов защите Европы и когда это случится. Он говорил о возможности войны, которую две великие державы вели бы на территории третьих стран, например европейских, взаимно оберегая собственную территорию. Однако я с трудом мог поверить, что стратегическая ядерная сила первого поколения — «Миражи-IV», уязвимые как на земле, так и в воздухе, — затыкали дыры «ядерного зонтика» Соединенных Штатов. Я полагал, что генерал де Голль хочет отнять у Соединенных Штатов привилегии, приобретенные в первые послевоенные годы, уничтожить любую форму или видимость вассалитета по отношению к защитнику, заявить во всеуслышание о независимости Франции и при этом сохранить безопасность, которую обеспечивало ей присутствие германо-американской армии между советской империей и французскими границами.

Эти комментарии на тему голлистской дипломатии чрезвычайно раздражали ее мастера. Я не занял раз навсегда позиции «за» или «против»; часто я одобрял политику, критикуя вместе с тем аргументы официальных представителей власти. В качестве примера возьму статью от 1 декабря 1964 года, написанную по следам парламентских дебатов по поводу второго военного программного закона: я констатировал, что приоритетные усилия направлялись в область ядерных вооружений и что в 1970 году «смогут быть модернизированы, самое большее, две или три дивизии». Я не критиковал это распределение военных расходов, но выявил их подлинное значение, независимо от официальных объяснений.

«Между единственной державой, обладающей атомным оружием, чьей агрессии можно опасаться, и французскими границами лежит территория Федеративной Республики Германии, на которой стоят американские и немецкие дивизии. Обстоятельство, позволяющее Франции обходиться без дивизий, оснащенных классическим оружием, состоит не в том, что, как сказал один депутат большинства, отсутствие обычных средств делает более правдоподобной угрозу применения атомного оружия, а в том, что наши союзники выставляют „щит“. Даже если завтра Франция вышла бы официально из Атлантического союза, американо-германская армия не перестала бы ее защищать». Далее велся спор о собственных возможностях устрашения, которыми обладали французские силы: «Когда г-н Месмер заявляет, что при малейшей агрессии французское правительство, достойное этого названия, должно без колебаний ответить атомными репрессиями, он не пугает никого, даже французов, чье достойное этого названия правительство ускорило бы общую гибель, будь отдан роковой приказ… Советских правителей будет устрашать термоядерная машина Соединенных Штатов, по крайней мере до тех пор, пока присутствие американских войск на Старом Континенте будет свидетельствовать об обязательстве, которое французские „эксперты“ могут притворно ставить под сомнение, но которое люди в Кремле весьма мудро принимают всерьез».

Что касается эффекта стратегических ядерных сил, то я спрашивал себя, какие советские инициативы могли бы быть остановлены французской угрозой, если их не остановит американская мощь. Не отрицая того, что французские силы создают дополнительную неуверенность, я утверждал, что «пройдет много лет, прежде чем французские силы смогут заменить американские. А потому в интересах Франции, чтобы Федеративная Республика Германии старалась укрепить связи некоторых европейцев с Соединенными Штатами, в то время как французская дипломатия может создать впечатление, разумеется неверное, что она хочет их ослабить».

Иронический тон этого замечания объясняется тем, что Франция резко выступала тогда против многосторонних сил и любого германского участия в ядерных делах. Я обосновал слова «неверное впечатление», предположив у Генерала мысли, казавшиеся мне очевидными: «Да, именно неверное. Генералу де Голлю известно, что французская безопасность покоится на американской мощи; но, следуя своей концепции отношений между государствами, он не видит никакой причины платить за то, что обстоятельства вынуждают Соединенные Штаты предоставлять ему бесплатно». Я делал заключение, которое должно было показаться — разумеется, неверно, — агрессивным: «Если допустить, что нет никакой опасности войны и что одни из наших союзников обладают обычным оружием, а другие — основными силами устрашения, военная политика Франции, истолкованная в чисто дипломатическом ключе, вполне оправданна» (3 декабря 1964 года).