Апостол Смерти (СИ) - Щербинина Юлия Владимировна

Только тогда я и заметил, что в воздухе стоит едва заметный голубоватый туман, а некоторые горожане прикрывают лица в попытке спастись от кислого привкуса серы во рту и щекотания в горле, вызывающего сухой кашель. За это я и не люблю центральный район. Завод по выработке облаков здесь всегда работает исправно.

Электронный циферблат на здании управления комбината показывал мне приближение вечера и четыре градуса по Цельсию со знаком минус.

А вокруг голоса и обрывки разговоров.

— Сегодня что, двадцать второе?

— Двадцать третье. Суббота.

— Точно! С этим дурацким графиком работы вообще выбило из жизни…

Я остановился. Из всех разговоров вокруг меня я расслышал обрывок именно этого.

Двадцать третье мая. Я не подсчитывал в уме — цифра сложилась сама, будто бы мой мозг был калькулятором, и я осознал — сегодня сорок первый день после того, как меня не стало. Выбило из жизни.

Минуло ровно сорок дней, и вот, я снова здесь. Почему? Зачем? Вряд ли все усопшие возвращаются по истечении религиозного срока, ведь тогда бы весь православный мир был заполнен душами мёртвых, а я здесь один.

Я стал оглядываться по сторонам, пытаясь убедиться, что меня окружают исключительно живые. Несколько раз становился на пути людей, и они проходили сквозь меня, как через пустое место, коим я в какой-то степени и являлся, и ни одна живая душа не поразилась этому зрелищу.

Умиротворение начало покидать меня. Мысли судорожно забили кулаками по черепной коробке, едва не затмив мой мёртвый рассудок. Ведь так не может продолжаться вечно. Не бывает так, что дух умершего блуждает по миру живых до скончания веков, прекрасно осознавая всё, что происходит вокруг.

Или бывает? Мои представления о не упокоенных душах ограничиваются только фрагментами фильмов ужасов, и ни в чём оставаться уверенным я не могу.

Что я знаю о сорока днях? К своему стыду, почти ничего. Я не крещённый, но слышал от кого-то, что по окончанию этого срока происходит взвешивание грехов и добродетели усопшего, а затем решение дальнейшей судьбы его души. Какой же приговор вынес мне Отец Небесный? Я мог бы предположить, если бы только знал, что происходило со мной все эти дни, но память была чиста. Этот период просто вырезали из моей истории остро заточенными ножницами, вот только кому принадлежала держащая их рука, Богу или дьяволу, мне оставалось лишь гадать.

— Это не важно, — сказал я сам себе, пока несколько человек проходили сквозь меня. — Не важно.

И медленно побрёл дальше. В никуда.

— Важно одно — зачем я здесь. Для чего был возвращён, и что должен сделать, чтобы пойти дальше, куда бы это «дальше» меня ни привело. Ничего же не происходит просто так, значит… Это определённо что-то значит.

Я рассуждал вслух, пусть в своих рассуждениях и топтался на месте. Просто собственный голос действовал успокаивающе, создавал иллюзию жизни, как будто бы я оставался частью этого мира, и мысль о том, что в нём нет для меня места, уже почти перестала напоминать о себе.

А вообще, это оказалось даже приятным — болтать с самим собой посреди оживлённого города и не бояться, что кто-то примет за психа. Давайте откровенно — кому не надоело ущемлять себя ради того, чтобы люди, до которых вам нет никакого дела, не приведи Господи, косо на вас не посмотрели?

Вдруг меня начал распирать смех, и впервые в жизни я даже не подумал его подавить. В жизни! Я расхохотался во весь голос, истерично замахал руками, как крыльями, стал орать на прохожих, но всем было плевать.

— Кому-нибудь вообще есть дело?! Ты меня слышишь? — Защёлкал пальцами перед лицом проходящего мужчины. — А ты? Эй! — Рявкнул в лицо болтающей по телефону женщины. — Да пропадите вы пропадом! Почему-меня-никто-не слышит?!

— Вот псих!

Я застыл с раскрытым ртом и резко обернулся.

Первое, что я увидел, был чёрный гроб с перевёрнутой звездой в круге. А потом, приглядевшись, понял, что это рюкзак-торба на спине удаляющейся девушки.

Она… это мне?!

— Эй, — ошарашено выдохнул я. — Эй, подожди!

И бросился догонять её. Хотел схватить за руку, но моя ладонь вновь словно бы окунулась в воду. Я обогнал девушку и загородил ей дорогу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— А ну-ка стой!

Девушка остановилась и враждебно уставилась прямо на меня. Её лицо было обильно покрыто пудрой, глаза обведены чёрной подводкой, под ярко алыми губами красовался блестящий шарик пирсинга. Стразы на шапке — конечно же, чёрной — изображали череп и две скрещенные кости.

— Молодой человек, дайте пройти! — и вежливо, и грубовато заявила она, хотела обойти меня, но я снова не дал.

— Подожди! Ты… — Я замялся, не зная, что сказать в такой дурацкой ситуации. — Ты живая?

— А ты больной! — огрызнулась она, но явно начинала меня опасаться.

— Нет, я здоров. То есть… Как это сказать…

Пока я думал, она опять попыталась меня обойти, но не тут-то было.

— Слушай, я… я щас милицию вызову! — попыталась она меня запугать, хотя у самой уже подрагивал голос.

— Я боюсь, сейчас милицию вызовут на тебя, — заметил я.

— Да с чего бы?!

— Кроме тебя, меня никто не видит. Всем кажется, что ты стоишь посреди улицы и разговариваешь сама с собой.

Девушка в конец растерялась и стала озираться в поисках поддержки. Люди обходили её стороной, держались как можно дальше, недоумённо поглядывали на неё, а на меня не обращали абсолютно никакого внимания. Она не могла этого не заметить.

— Слушай, — отрезвляюще сказал я. — Уйди на безлюдную улицу, чтобы не привлекать внимания…

— Уйти на безлюдную улицу? Что ещё? Раздеться и в кусты?!

Одна пожилая женщина схватила за руку ребёнка и торопливо прошагала мимо, злобно покосившись на девушку и проворчав что-то про милицию. Женщина с телефоном, которой я орал в лицо, умолкла на полуслове и вытаращила глаза. Не на меня, а на мою новую знакомую. Та стала бледнее смерти.

— За музеем, где первый дом Норильска. Знаешь такой экспонат? Там обычно никого, но стоят жилые дома и колледж искусств. Кто-нибудь, да увидит тебя в окно, так что, можешь не раздеваться, — заверил я её и сразу пошёл в назначенное место. Она придёт. Почему-то я знал это точно.

* * *

До музея было не больше пяти минут ходьбы. Я добрался за две, вошёл внутрь сквозь дверь и, побродив по первому этажу, сделал для себя новые открытия. Как я хожу по земле, так и могу подниматься по лестницам, не проваливаясь в ступени. Потрогать какие-либо предметы возможно, а взять или передвинуть их не получается. Зато опереться на стол или рассесться в компьютерном кресле могу спокойно. Правда, мебель не подстраивается под моё эфемерное — или как это теперь называется? — тело, обивка не прогибается, не появляются складки, спинка не опрокидывается, как бы я ни пытался развалиться поудобнее. Если быть слишком упорным, можно случайно пропустить её через себя и свалиться на пол, но на первый раз меня пронесло. А вот на второй не очень, и я искренне порадовался, что невидим окружающим.

Никогда не отличался особой пунктуальностью, но сейчас опаздывать чревато. Выйдя к чёрному входу, провёл руками по стене, надавил посильнее, и бетон поглотил мои руки. Ощущение было в какой-то степени приятным. Как в детстве, когда подолгу сидишь в ванне, гладишь ладонями влажную щекочущую поверхность и медленно погружаешь их в остывшую воду, проверяя её плотность.

Она была здесь и шарахнулась в сторону, когда я появился из ниоткуда прямо за её спиной.

— Только не пугайся!

— Ты откуда взялся? Что тебе надо?! — всё же испугалась она, пятясь к древнему деревянному домику.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Не кричи. Я хочу понять.

— Что понять?

— Как бы так объяснить…

— Прямо!

Я пожал плечами.

— Ну, прямо так прямо. Я недавно в аварии разбился. На смерть. А сегодня вышел из могилы и хожу теперь по улицам, но никто меня не видит и не слышит.

— Ты меня за дурочку держишь?