После империи. Pax Americana – начало конца - Эмманюэль Тодд

Борьба против «Аль-Каиды», которая могла бы институционализировать легитимность Соединенных Штатов, если бы она велась с умеренностью и разумно, выявила, напротив, во много раз возросшую безответственность. За несколько месяцев облик Америки, самовлюбленной, возбужденной и агрессивной, пришел на смену облику нации униженной, симпатичной и необходимой для нашего равновесия. Такова ситуация сегодня. Но что же происходит на самом деле?

Ведь самое тревожное в нынешней ситуации — в том, что по сути отсутствует удовлетворительная модель объяснения мотиваций поведения Америки. Почему «одинокая сверхдержава» не предстает, согласно установившейся после Второй мировой войны традиции, в основе своей страной разумной и добронравной? Почему она стала так активна, порождая нестабильность? Потому что она всемогуща? Или, напротив, потому, что она чувствует, что нарождающийся новый мир ускользает из-под ее контроля?

Прежде чем приступить к выработке мотивационной модели поведения Соединенных Штатов на международной арене, нам следует избавиться от стандартизированного образа Америки, у которой будто бы есть одна проблема — проблема избытка могущества. От профессионалов антиамериканизма нам в этом деле никакой пользы не будет, а мыслители истеблишмента могут послужить весьма надежными проводниками.

Патентованные американофобы предлагают привычный ответ: Америка, порочная по своей природе, — государственное воплощение пагубности капиталистической системы. И сегодня для закоренелых ненавистников Америки, будь они почитателями мелких провинциальных деспотов типа Фиделя Кастро или нет, осознали ли они безусловный крах плановой экономики или нет, наступил праздник. Ибо они могут наконец говорить, не вызывая улыбки, о негативном вкладе Соединенных Штатов в равновесие и благополучие планеты. Но не будем обманывать себя: соответствие взглядов этих структурных критиков Америки реальностям и нашему времени — это соответствие остановившихся часов, которые все же дважды в сутки показывают правильное время. Кстати, самыми типичными среди них являются сами же американцы. Читайте публикации Ноама Чомски. Вы не обнаружите там никакого понимания перемен в мире. После, как и до исчезновения советской угрозы, Америка у него остается все такой же милитаристской, притесняющей других, и так же ложно либеральной сегодня в Ираке, как и четверть века тому назад во Вьетнаме (См.: Chomsky N. Rogue States. The Rule of Force in World Affairs. — L.: Pluto Press, 2000). Но Америка, по мнению Чомски, не только порочна, она еще и всемогуща.

В качестве более современного и более сконцентрированного на вопросах культуры примера можно привести книгу «Джихад против Мак-мира» Бенджамина Барбера, который рисует нам картину мира, опустошенного войной между презренной американской инфракультурой и не менее ненавистными пережитками трайбализма (Barber B.R. Jihad vs. Mc World. How Globalism and Tribalism are Reshaping the World. — N.Y.: Ballantine Books, 1995.). Но объявленное им торжество американизации свидетельствует о том, что и Бенджамин Барбер, вопреки своей критичности и не сознавая сам это полностью, является американским националистом. Ведь он тоже переоценивает могущество своей страны.

В том же регистре переоценки мы обнаруживаем понятие «американское гипермогущество». Какое бы уважение ни внушала внешняя политика, проводившаяся Юбером Ведрином во времена, когда он был министром иностранных дел, мы должны признать, что это понятие, которое ему столь нравится, скорее ослепляет аналитиков, нежели освещает им путь.

Все эти рассуждения не помогают нам понять сегодняшнюю ситуацию. Они заранее предполагают преувеличенные представления об Америке, иногда в измерении зла и всегда в измерении могущества. Они не позволяют нам проникнуть в тайну американской внешней политики, поскольку ответ надо искать в сфере ее слабости, а не могущества. Блуждающая и агрессивная, напоминающая походку пьяницы стратегическая траектория «одинокой сверхдержавы» может быть удовлетворительно объяснена только на пути выявления нерешенных или неразрешимых противоречий и вытекающих отсюда чувств неудовлетворенности и страха.

В этой связи чтение трудов аналитиков американского истеблишмента проливает больше света на реальность. Несмотря на все противоречия между ними, у всех: и у Пола Кеннеди, и у Сэмюэля Хантингтона, и у Збигнева Бжезинского, и у Генри Киссинджера, а также у Роберта Гилпина — мы обнаруживаем выдержанное, спокойное видение Америки, которая, будучи далеко не непобедимой, должна жить в условиях неумолимого сокращения своего относительного могущества во все более населенном и развитом мире. Анализ американского могущества носит многоплановый характер: экономический — у Кеннеди и Гилпина, культурный и религиозный — у Хантингтона, дипломатический и военный — у Бжезинского и Киссинджера. Но везде мы встречаемся с обеспокоенностью недостаточной силой Соединенных Штатов, мощь которых в мире представляется уязвимой и находящейся под угрозой.

Киссинджеру, не говоря о его верности принципам стратегического реализма и восхищении своими собственными умственными способностями, сегодня явно не хватает обобщенного видения. Его последняя работа «Нуждается ли Америка во внешней политике?» представляет собой не что иное, как каталог локальных трудностей (Kissinger H. Does America need a Foreing Policy? Toward a Diplomacy for the 21st Century. — N.Y.: Simon and Shuster, 2001.). А в работе Пола Кеннеди «Взлет и падение великих держав», опубликованной еще в 1988 году, мы находим весьма ценное описание американской системы, испытывающей угрозу «имперской протяженности», дипломатическое и военное сверхрасширение которой по классическим законам является результатом спада относительного экономического могущества (Kennedy P. The Rise and Fall of Great Powers. Economic Change and Military Conflict from 1500 to 2000. — L.: Fontana Press, 1989 (первое издание — 1988 г.)). Сэмюэль Хантингтон издал в 1996 году книгу «Столкновение цивилизаций и перестройка мирового порядка», представляющую собой развернутый вариант его статьи, опубликованной в 1993 году в журнале «Форин афферс» (См.: Huntington S.P. The Clash of Civilizations and the Remarking of World Order. — L.: Touchstone Books, 1998 (первое американское издание — 1996 г.)). При чтении его написанной в удручающей тональности книги часто создается впечатление, что перечитываешь стратегическое подражание «Закату Запада» Шпенглера (в русском переводе «Закат Европы». — Прим. ред.). Хантингтон дошел до того, что стал оспаривать универсализацию английского языка и рекомендовал Соединенным Штатам больше концентрироваться на западноевропейском альянсе и католико-протестантском блоке, отвергая восточноевропейских «православных» и бросая на произвол судьбы два других столпа американской стратегической системы — Японию и Израиль, отмеченные печатью инокультурности.

Видение Роберта Гилпина сочетает экономические и культурные характеристики. Оно по-университетски ученое, очень осторожное, очень умное. И поскольку Гилпин верит в сохранение государства-нации, он в своей «Глобальной политической экономии» показывает виртуальные американские экономические и финансовые слабости и угрозы, появляющиеся в результате «регионализации» планеты: если Европа и Япония создадут свои собственные зоны влияния, то станет бесполезным существование американского центра в мире, появятся всевозможные трудности, которые повлекут за собой при такой конфигурации пересмотр экономической роли Соединенных Штатов (См.: Gilpin R. Global Political Economy. Understanding the Intrnational Economic Order. — Princeton University press, 2001.).

Но наиболее проницательным, несмотря на недостаточное внимание к экономике, проявил себя Бжезинский, который в 1997 году опубликовал книгу «Великая шахматная доска» (Brzezinski Z. The Grand Chessboard. American Primacy and its Geostrategic Imperatives. — N.Y.: basic Books, 1997). Чтобы хорошо представить его понимание вещей, надо покрутить перед собой глобус и осознать чрезвычайную географическую изолированность Соединенных Штатов: политический центр мира на самом деле расположен далеко от мира. Бжезинского зачастую обвиняют в том, что он упрощенный, высокомерный и грубый империалист. Его стратегические рекомендации могут вызывать улыбки, в частности когда он утверждает, что Украина и Узбекистан должны быть объектами особой заботы Америки. Но его интерпретация проблем населения и экономики мира, сконцентрированных в Евразии — в Евразии, воссоединившейся после падения коммунизма и забывающей о Соединенных Штатах, изолированных в своем новом мире, — представляет собой нечто фундаментальное, блестящее проявление интуиции относительно подлинной угрозы, нависшей над американской системой.

Если мы хотим понять тревогу, которая подтачивает американский истеблишмент, то должны основательно подумать о стратегических последствиях для самих Соединенных Штатов гипотезы конца истории, выдвинутой Фрэнсисом Фукуямой. Появившаяся в 1989-1992 годах, эта теория немало позабавила парижских интеллектуалов, пораженных упрощенным, но легкоусвояемым способом, каким Фукуяма использует Гегеля (Fukuyama F. The End of History and the Last Man. — L.: Pinguin Books, 1992 (французский перевод: La fin de l’histoire et le dernier homme. — P.: Flammarion, 1992)).