После империи. Pax Americana – начало конца - Эмманюэль Тодд

Изоляционизм в XIX веке в действительности был только дипломатическим и военным, поскольку экономический рост Соединенных Штатов подпитывался за счет двух постоянных и необходимых потоков из Европы: капиталов и трудовых ресурсов. Европейские инвестиции и иммиграция высококвалифицированной рабочей силы были подлинными экономическими движителями американского эксперимента. Как и следовало ожидать, к концу XIX века Америка располагала не только наиболее мощной, но и наиболее самодостаточной экономикой планеты, производящей в массовых масштабах сырье и имеющей высокое положительное внешнеторговое сальдо.

В начале XX века Соединенные Штаты уже больше не нуждались в остальном мире. С учетом их реальной мощи их первые акции вмешательства в Азии и Латинской Америке были довольно скромными. Но, как уже стало ясно в годы Первой мировой войны, планета нуждалась в них. Соединенные Штаты противились недолго, точнее, до 1917 года. Затем они вновь вернулись к изоляционизму, отказавшись ратифицировать Версальский договор. Пришлось ждать Перл-Харбора и объявления Германией войны Америке, чтобы Соединенные Штаты заняли в мире по инициативе, если можно так выразиться, Японии и Германии место, которое соответствовало их экономическому могуществу.

В 1945 году американский валовой внутренний продукт составлял более половины мирового валового продукта, и последствия этого превосходства были чисто механические и немедленные. Да, к 1950 году сфера коммунизма охватывала сердцевину Евразии — от Восточной Германии до Северной Кореи, но Америка, мощнейшая военно-морская и военно-воздушная держава, стратегически контролировала основную часть планеты с благословения многочисленных союзников и клиентов, приоритетом которых была борьба против советской системы. Именно с согласия большой части мира укрепилась американская гегемония, несмотря на поддержку коммунизма со стороны значительной части интеллигенции, рабочих и крестьян тех или иных стран.

Мы обязаны признать, если хотим понять последующие события, что эта гегемония в течение многих лет была благотворной. Без признания в основном благотворного характера американского господства в 1950-1990 годы мы не сумеем оценить значение последующего перехода Соединенных Штатов из состояния полезности для мира в состояние ненужности, бесполезности и вытекающих из этого кульбита трудностей как для них, так и для нас.

Гегемония в 1950-1990 годах в некоммунистической части планеты почти заслуженно была охарактеризована имперской. Благодаря своим экономическим, военным и идеологическим ресурсам Соединенные Штаты обрели на какое-то время масштабы имперской державы. Превосходство либеральных экономических принципов в находившейся под политическим и военным руководством Вашингтона сфере привело к трансформации мира, к тому, что называется сегодня глобализацией. Но это затронуло также во временном и глубинном планах и внутреннюю структуру самой господствующей нации, ослабив ее экономику и деформировав ее общество. Поначалу процесс этот был медленным, постепенным. Не осознанные поначалу действующими лицами истории отношения зависимости возникли между Соединенными Штатами и сферой их господства. В начале 70-х годов появился дефицит в американском внешнеторговом балансе, ставший структурным элементом мировой экономики.

Крушение коммунизма повлекло за собой драматическое ускорение процесса формирования уз зависимости. За 1990-2000 годы американский внешнеторговый дефицит вырос со 100 до 450 млрд. долларов. Чтобы сбалансировать платежный баланс, Америка стала нуждаться в притоке капиталов извне в соответствующих объемах. Сегодня, в начале третьего тысячелетия, Соединенные Штаты не могут больше жить только за счет собственного производства. В тот самый момент, когда мир, находясь на пути стабилизации в области образования, демографии и демократии, открывает для себя, что он может обойтись без Америки, Америка начинает осознавать, что она не может больше обходиться без остальной части мира.

Дискуссии о глобализации частично не связаны с реальностью, потому что зачастую опираются на ортодоксальные представления о торговых и финансовых потоках, которые будто бы по-прежнему симметричны, однородны и в которых ни одно государство не занимает особого положения. Абстрактные понятия труда, прибыли, свободного движения капиталов скрывают новый элемент фундаментального значения: специфическую роль самой сильной нации в новой организации экономической жизни. Хотя Америка сильно сдала в плане своего относительного экономического могущества, она сумела существенно увеличить свои способности обогащения за счет изъятий из мировой экономики: объективно она стала хищницей. Как расценивать такую ситуацию: как признак могущества или как признак слабости? Ясно одно: теперь Америка вынуждена вести политическую и военную борьбу, чтобы сохранить свою гегемонию, ставшую необходимой для сохранения уровня жизни.

Эта инверсия отношений экономической зависимости является вторым мощным фактором, который в сочетании с первым — увеличением числа демократий — позволяет объяснить необычность международного положения, странность поведения Соединенных Штатов и растерянность планеты. Как управлять экономически зависимой, но политически бесполезной сверхдержавой?

Мы могли бы прекратить на этом становящийся путающим дальнейший анализ и успокоить себя, вспомнив, что в конце концов Америка — демократическая страна, что демократии между собой не воюют и что, следовательно, Соединенные Штаты не могут стать опасными для мира, не могут быть агрессорами и поджигателями войны. Можно предположить, что методом проб и ошибок правительство Вашингтона найдет в конечном итоге пути своей экономической и политической реадаптации к новому миру. А почему бы и нет? Но мы вместе с тем должны осознать, что кризис передовых демократий, который проявляется все отчетливее и вызывает все большую озабоченность, особенно в Америке, не позволяет нам больше считать Соединенные Штаты страной, мирной по своей природе.

История не стоит на месте: распространение демократии по всей планете не может заставить нас забыть, что самые старые демократии, в частности Соединенные Штаты, Великобритания, Франция, продолжают также эволюционировать.

Все указывает на то, что они постепенно трансформируются в олигархические системы. Понятие инверсии, полезное для понимания экономических взаимоотношений между Соединенными Штатами и планетой, полезно также и для анализа динамики демократии в мире. Демократия прогрессирует там, где она была слабой, но там, где она была сильной, она регрессирует.

Вырождение американской демократии и война как возможность

Сильная сторона анализа Фукуямы заключается в том, что он быстро обнаружил процесс стабилизации незападного мира. Но его понимание общества, как мы отмечали, остается под большим влиянием экономизма. Он не считает образовательный фактор главной движущей силой истории и мало интересуется демографией. Фукуяма не понимает, что массовая ликвидация безграмотности является независимой экспликативной переменной и находится в самой сердцевине отмечаемого им развития демократии и личности. Отсюда его главная ошибка: предсказание конца истории, исходя из повсеместного распространения либеральной демократии. Такой вывод предполагает, что демократическая политическая система стабильна, если не идеальна, и что ее история завершается с повсеместным формированием этой системы. Но если демократия является лишь политической надстройкой на определенном этапе развития культуры, для которого характерно начальное обучение, тогда продолжение развития образования с утверждением среднего и высшего образования может лишь дестабилизировать демократию там, где она появилась впервые, и как раз в тот момент, когда она утверждается в других странах, которые достигают этапа ликвидации массовой неграмотности (О деталях этого механизма см.: Todd E. L’illusion economique. — P.: Gallimard, 1998. — Chap. 5).

Распространение среднего и особенно высшего образования возвращает в ментальную и идеологическую организацию развитых обществ понятие неравенства. Получившие высшее образование после определенного периода колебаний и ложных угрызений совести действительно начинают считать себя «высшими». В развитых странах появляется новый класс, на который приходится (несколько округляя) 20% социальной структуры в количественном и 50% — в денежном отношении. Этот новый класс начинает все с большим трудом переносить ограничения, налагаемые системой всеобщего голосования.

Распространение грамотности возвращает нас в мир Токвиля, для которого развитие демократии представлялось «провиденциальным», следствием почти божественного промысла. Развитие высшего образования позволяет нам сегодня наблюдать другое «провиденциальное» и катастрофическое движение: движение к олигархии. Это поразительное возвращение в мир Аристотеля, где олигархия следовала за демократией.