Од - Дмитрий Владимирович Аникин

нам вольность обернется.

Одно понятно: чем угодно, только

не тихою свободой европейской,

прекрасной, долгой, светлой, нам чужой,

которой нам, по правде, и не надо.

Гурин

Старо, когда одно и то же семя

в одну и ту же землю мы бросаем…

Берсентьев (перебивая)

Наш агроном, следящий равнодушно,

какие всходы порождает поле,

напоминает старого крупье,

бросающего шарик на рулетку,

следящего мелькание цветов,

азартную гематрию цифири,

не тщась определить закономерность,

не тщась придать круженью тайный смысл.

Когда итог возможно просчитать,

тут шулерство, мошенничество, сговор.

Егерь

За Русь и за свободу пьем до дна.

(В его тоне чувствуется некоторая брезгливость, конечно же не по отношению к тосту; но кто будет пить под этот тост? Какой отвратительный интеллигентский сарказм приходится выслушивать.)

Гурин

Не думай, что тебя экзаменуем,

но правила есть правила: ты должен

нам рассказать спокойно, без утайки,

что привело тебя сегодня к нам.

Что сделано тобою ради блага

страны, и чем ты будешь нам полезен,

что думаешь ты, что на самом деле

тебя волнует? Бес противоречья

в тебе настолько громок и назойлив,

что собственный твой голос заглушает, –

поговорим спокойно и всерьез.

Мы слушаем, ты должен быть правдив.

Берсентьев

Вы говорите: бес противоречья,

вам кажется: я в пику возражаю,

верчусь, как флюгер, только против ветра.

Я не таков. И бес противоречья

мой не таков. Он суше и серьезней.

Вы знаете, что по образованью

я математик; занявшИсь из хлеба

ученьем этим, после ремеслом,

я странное в нем начал находить

успокоенье, наблюдая, что

как ни трудна задача, а решенье

всегда найдется, дайте только время.

Не сможем мы, так внуки разберутся.

Как ни были б запутанны условья,

ответ определенно существует,

единственный и правильный ответ.

Рядами стройных формул укрепил

я дух мятежный, я нашел опору

для всех своих дальнейших изысканий.

Гурин

Да в чем опору? Формулы, таблицы –

какой в них прок для жадного ума,

взыскующего настоящей пищи –

познания природы и людей?

А эти цифры только дразнят ум

щекоткою своею торопливой.

Берсентьев

Хотя математические знаки

есть чистое искусство человека,

но связаны природные явленья

такими же законами. Куда

ни кинешь взгляд, все в цифрах отразилось.

Их сочетанье отражает ход

светил небесных, руд подземный пласт,

к земле не прикасаясь, исчисляет.

Теченье вод и атомов роенье

в единые смыкаются законы,

в которых – точных, вечных, непреложных, –

казалось мне, и Промысел найдет

последнее свое истолкованье

и строго каноническую форму.

И как не попытаться всё расчислить?

Егерь

И получилось?

Берсентьев

Более того.

Расчислил я границы вычислений.

Знать, слишком верток бес противоречья,

чтоб в алгебры ворота не пролезть.

Я теорему Геделя прочел,

в ней толковалось о любых системах,

из коих математика, которой

учили в школе, лишь один пример

из множества возможных построений.

Таинственное есть у них сродство:

как ни были б различны аксиомы

(эвклидовы, иль новый Лобачевский

хитро переиначил, смысл отняв),

изъяны одинаковы, смертельны:

когда в системе нет противоречий,

то возникают, разум леденя,

непостижимые уму химеры –

высказыванья, мысли, положенья,

другие построения, к которым

понятье лжи равно неприменимо

с понятьем правды. Ангелам подобны

из сонма тех, кто меж добром и злом.

(Задумчиво выпивает рюмку водки.)

Но есть и выход: только допусти

противоречье, хоть одну возможность

кому-нибудь быть правым и неправым

(тот правду говорит, в которой ложь

не в самой сердцевине угнездилась,

но тленьем тронула по ободку,

и следы тленья углубляют правду

и плоскости ее дают объем;

другой заврался так, границ не зная,

что, не заметя, перешел на правду,

ее хитрейшим вымыслом считая);

лишь допусти – чудовища исчезнут,

о каждой вещи сможем мы судить:

вот это ложь, а тут прямая правда,

а тут и ложь и правда воедино,

достойные двойного приговора,

свежи и неслиянны пребывают.

Гурин

Не знаю ваших формул; может, верно,

а может, нет о них вы трактовали –

досуга не имею разбирать;

вовне математических конструкций

в них смысла нет – так пусть о них толкуют

ученые, а нам резону нет

с чужого пира маяться похмельем.

Где чисел нет, там формулы бессильны.

Берсентьев

И не надейся. Суть везде одна,

обща структура, ничего не прочно,

когда не врешь. Бери и то и это,

обеими руками, все дается

во благо – ложь и правда. Привыкай

к протеевой природе мирозданья.

Так я здесь для того, чтоб вы могли

судить страну, и время, и народ…

      ИНТЕРМЕДИЯ

Хор

Вот он – шутки, издевки

нижет, все врет, он врет,

не без шика, сноровки

разговоры свои ведет,

и ничего не свято

проходимцу ему,

смотрит подслеповато

в сумятицу, кутерьму

заради него. Прокатят

друга на вороных;

тут честных и глупых хватит,

здесь не надо таких.

Берсентьев резко обрывает хор.

      СЦЕНА 1 (продолжение)

Егерь

Мне ваши надоели разговоры,

дурное шутовство, нелепый тон,

и, не было б таких рекомендаций

от многих уважаемых людей,

иначе завершил бы нашу встречу.

Берсентьев (вздыхая)

Иначе не получится, дружище.

Егерь

Я против воли должен вас спросить:

желаете вы в Общество вступить?

Берсентьев кивает.

Вы приняты, и, хоть вы отказались

от Ритуала, предлагаю вам

осмыслить то великое деянье,

к которому вы призваны. Прощайте.

Берсентьев кланяется и выходит из комнаты, на его место заступает молодой человек в какой-то нелепой одежде. Напялено на него что-то вроде белой хламиды, сшитой из простынь. Берсентьев смотрит на входящего и смеется чуть не в голос. Этот, видимо, от Ритуала не отказался. Все нормально: это ведь карнавал с его обязательным, контролируемым безумьем.

Берсентьев (резко обрывая смех)

И эти вот – надежда для страны

последняя, за ними пусто. Как же

ты дожилась, Россия, до такого?

Исчерпаны судьбы твои. Ничто

не связывает с жизнью, время вышло;

они еще поборются с тобою

и за тебя. Они одни живые

средь общей мертвечины…

И сам хорош: кривлялся перед ними,

их забавлял отменным шутовством,

чуть-чуть не стал отплясывать,

что плел! Про Геделя! Почти что трезвый! Ладно,

не в счет перед такими униженья…

      ИНТЕРМЕДИЯ

Ритуал Посвящения, от которого Берсентьев отказался.

Хор

СТРОФА 1

Сдернут повязку –

яркий увидишь свет,

глаз не мигает,

в нем никаких слез нет.

АНТИСТРОФА 1

Тайное слово

сказано – за тобой

дело – успеешь

сделать в ночи земной.

СТРОФА 2

Смерти возлюбишь

пропасть, когда сойдешь

к ней, не жалея

теплую жизни ложь.

Прямо и свято

дело теперь твое;

с жизнию бывшей

острое лезвиё

связь пресекает;

на холоде, на свету

встань перед нами,

мира познав тщету.

Корифей

Теперь ты подчинен другим законам.

Вынут из бывшего круговорота жизни.

Сам плывешь или иными течениями движешься.

Старые связи с людьми разорваны, новые – прочны и святы.

Родина приняла твою жертву – ты не принадлежишь себе.

Хор

АНТИСТРОФА 2

Мы не из камня

строим – куда прочней

плоть человечья,

дело имеем с ней.

Наш до скончанья

века и дольше – на! –

страх оставляя,

чашу испей до дна.

Дело свободы,

ставши твоей судьбой,

преображает

всю твою жизнь собой.

Произнесение текста сопровождается разного рода аффектацией и даже плясками, производимыми участниками в той мере, в какой они правильно понимают масонскую или около того символику.

      СЦЕНА 2

Небольшой кабинет, производящий впечатление несколько безвкусной, старорежимной основательности. На стене висит исполненный в классической манере масляной живописи портрет некоего пожилого господина в дорогом коричневом костюме и с важным выражением породистого, брыластого лица. Это – основатель нашего тайного Общества Петр Луцкий. В кабинете трое: уже знакомый нам Гурин, который в непривычной обстановке нисколько не потерял в своей развязности, и два пожилых человека – Семенов и Шаповалов.

Семенов

Для расширенья нашего влиянья

необходима прочная основа:

не болтовня, но акции, счета,

недвижимость, ликвидные активы –

все это инструменты, без которых

не делают политику.

Гурин

Но Луцкий…

Шаповалов

Покойный Луцкий был идеалист,

такие на этапе становленья

необходимы для любого дела,

куда не лезут с трезвой головой.

Священное безумье привлекает

сторонников и делает свежей

замшелые, потрепанные догмы.

Но все это неясное томленье

должно перебродить и отстояться;

им размягченные, должны ороговеть

душа и мысль.

Семенов

Всему свой срок – колеблемое время

разбрасывает камни, собирает –

и горе тем, кто, сроки перепутав,

поспорит с ним, его чередованье

своей судьбой решит переиначить.

Ход времени