Русское оружие.Из записок генерального конструктора ракетных комплексов - Сергей Непобедимый

Шести лет отроду я, можно сказать, сам себя определил в школу. Без преувеличения скажу, что тогда все — и взрослые, и дети — ко всему, что было связано с учением, относились трепетно. Учёба воспринималась как некое священнодействие, а учителя почитались во всех слоях нарождающегося советского общества. По возрасту мне было ещё рановато постигать азы ученья, но я не мог отстать от своих старших товарищей и без приглашения увязывался за ними. Моя первая школа была за три километра от дома, в деревне под названием Длинная. Чтобы попасть туда, надо было пройти вдоль речки, перейти плотину, потом пройти по действительно длинной деревенской улице до старинного каменного одноэтажного здания. Школьники из Никольского шли, как правило, гурьбой, все вместе. И я вышагивал с важным видом, с холщёвой сумкой через плечо, в которой лежали бумага и карандаши, источавшие неповторимый запах этих нехитрых ученических принадлежностей.

Фамилия моей первой учительницы — Соглаева. Имени и отчества я, к сожалению, не помню за давностью лет. В одном большом помещении занимались сразу четыре класса начальной школы. Каждый из классов занимал один ряд. Вот среди этих рядов от класса к классу и ходила наша учительница, давшая нам самые первые систематические знания. В 1928 году, когда мне было семь лет, семья наша переехала в районный центр, город Щигры. Здесь отец поначалу заведовал автошколой, а потом возглавил местную артель металлистов. Мы жили на улице Красной, в доме № 41. Хозяйка дома недорого сдала его нашей семье, а сама уехала к детям в столицу. В этом доме мне предстояло провести все свои школьные годы, до отъезда на учёбу в Москву. Школа первой ступени находилась на другом конце города, идти туда надо было через весь центр, километра полтора. С пятого по седьмой класс все школьники учились в так называемой школе второй ступени, она уже была гораздо ближе к дому. А последние три класса я заканчивал в школе № 1, здесь до революции располагалась городская гимназия. Школьная территория и двор нашего дома были разграничены только красивой и длинной — метров пятьсот — аллеей из тополей. В детстве мы использовали её для спортивных тренировок.

Меня окружали добрые люди, хорошие товарищи, прекрасные учителя и замечательная природа. Теперь со всей определённостью могу сказать: формирование характера, отношение к делу, учёбе, нравственное и физическое воспитание дали мне семья, школа и городская среда.

В далёком 1938-м году пришло время расставания со школой. Экзамены были сданы, и я получил аттестат о среднем образовании. Весёлым и одновременно грустным был наш выпускной вечер в июне. Девочки в белых платьях, принарядившиеся мальчишки. Готовились к выпускному вечеру тщательно. Конечно, с помощью родительского комитета школы. Выпекались горы пирожков, делались бутерброды, на улице пыхтели самовары, по чашкам разливался крепкий ароматный чай. Замечу мимоходом, что в то время никто даже подумать не мог, чтобы на выпускной вечер принести алкогольные напитки для взрослых, не говоря уж о выпускниках. Традиции трезвого образа жизни в обществе, тем более в малых городах были ещё очень сильны. В актовом — он же спортивный — зале происходило главное торжество — вручение аттестатов, а потом там же танцы до глубокой ночи, хотя она в это время была очень светлой и короткой. К сожалению, разразившаяся через три года страшная война разбросала всех выпускников нашей школы с такой силой, что у нас не сложилась традиция встречаться с какой-то периодичностью, хотя и сейчас я помню лица многих моих одноклассников. А в тот незабываемый июньский вечер танцы, самодеятельные выступления продолжались почти всю ночь, а в предрассветную пору мы группами пошли в нашу любимую тогда дубовую рощу на окраине Щигров, где до наступления утра пели песни возле костра…

Пришло время выбора. К нему я был уже готов. Вызрело твёрдое решение поступать в Московский Краснознамённый механико-машиностроительный институт имени Н. Э. Баумана. В приёмную комиссию отослал все необходимые документы и вскоре получил вызов на вступительные экзамены. День отъезда подошёл незаметно. Проводов каких-то особенных не было. Попрощался с родными. Надел свой лучший, он же единственный костюм тёмно-синего цвета. Ботинок у меня не было. Только спортивные тапочки. Впрочем, такое сочетание тогда не было в диковинку, если учесть, что дефицит товаров лёгкой промышленности был повсеместным. Надо помнить, что в предвоенные годы обувью, отрезами или даже простыми галошами стимулировали передовиков производства и выдавали эти вещи в качестве премии тем, кто перевыполнял нормы.

Перед моим выходом за порог отец слегка обнял, приободрил меня и неловким движением вложил мне в руку тридцать рублей: это тебе, сынок, на первое время. Деньги по тем временам не слишком большие, но я-то знал, как они достаются.

Москва. 2-я Бауманская улица, дом 5. Расспросил о приёмной комиссии. Там разыскали в списке поступающих мою фамилию и вскоре разместили со многими, такими же, как я, в одной из институтских аудиторий. В группе абитуриентов, где я оказался, было 36 человек. В институте тогда было шесть факультетов — три гражданских и три военных. Такое соотношение вполне отражало то внимание, которое государство уделяло оборонному делу. Три военных факультета имели буквенную индексацию: «Е» — артиллерийский, «О» — бронетанковый, «Н» — факультет боеприпасов. На факультете «Н» я и сдавал экзамены по семи предметам. Сочинение по литературе, русский письменный, математика, химия, физика, иностранный язык, история ВКП(б) — вот перечень дисциплин, по которым шли испытания в течение целого месяца. Отбор, надо определённо сказать, был и строгим, и жёстким. В итоге из 36 поступили только четверо. В их числе оказался и я.

Учёба моя началась первого сентября 1938 года и потребовала с первых дней большого напряжения и времени. Мы готовились с однокурсниками к лекциям, делали домашние задания в читальном зале библиотеки института до его закрытия. После школы, более размеренной жизни в небольшом городке было трудно приноровиться к иному темпу жизни, к московским расстояниям. В общежитии мы поселились в комнате № 145. Третьим в комнате был мой сокурсник Довмонт Клименко, с которым у нас за все годы учёбы сложились товарищеские отношения. Студенческая жизнь факультета была бурной и в то же время подчинённой строгому распорядку. Впрочем, в её обычное русло порой вливались события, которые на какое-то время вносили весёлую или, напротив, драматическую ноту. Один анекдотический случай довольно долго ходил из уст в уста и вызывал у всех смех. Был у нас заведующий кафедрой «Детали машин» — профессор Михаил Алексеевич Саверин. Специалист высочайшего уровня. Нам говорили, что когда-то, ещё в двадцатые годы, его приглашали на работу в Германию главным инженером на один из крупповских заводов. Но он остался в России, впоследствии стал основателем учения о взаимозаменяемости деталей машин и технологии машиностроительного производства, организатором стандартизации советского машиностроения, был отмечен высокими государственными наградами, Сталинской премией. Предмет был не из лёгких. У Саверина почему-то сложилось стойкое убеждение, что женщина-инженер — нонсенс. И на этой почве он, как-то просматривая чертежи одной студентки, обратил внимание на несоответствие одной проекции другой. Он попросил девушку циркулем замерить проекцию. У студентки что-то не получалось, и она пыталась объяснить, что у неё в готовальне оказался плохой циркуль, что у него очень трудно расходятся ножки. Речь шла о чертёжном инструменте, но Саверин в запале произнёс тираду в адрес отличницы: «Что же вы, голубушка, дожили до двадцати лет, а ножки развести не можете…» Только когда сидевшие в аудитории на экзамене студенты взорвались от смеха, а девушка вдруг вспыхнула красным цветом, Михаил Алексеевич понял всю двусмысленность своей фразы. Подождал, пока смех поутихнет, потом строго кашлянул и невозмутимо продолжил экзамен с той же требовательностью. Студентке он поставил… тройку.