Везунчик - Сергей Борисович Ильин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это немного обидно, и я пытаюсь придумать, что сказать в ответ, но он не дает мне времени:
– Где ваш настоящий паспорт?
– Кажется, в рюкзаке…
– Хорошо!.. Других документов при вас… быть не должно… Телефона тоже… Иначе могут быть… серьезные проблемы!..
Я покорно отдаю ему телефон.
– Часы?!
– Что?
– У вас есть… часы?.. Современные… Фитнес-трекер?.. Что-то в этом роде?..
– Нет…
– Хорошо, – говорит он. Потом секунда нерешительности, и он неожиданно толкает меня в машину времени. Почему-то мне кажется, что в этот последний момент я должен оказать сопротивление, и я упираюсь изо всех сил … Но он уже опередил меня: импульс, энергия, инерция – законы физики… Я влетаю в иконостас… какие-то фотографии падают… Я делаю шаг назад, но Болдырев удерживает меня руками на месте… Потом еще раз толкает, и я вижу яркую вспышку… Все, Болдырева уже нет… Я понимаю – началось!.. Я лечу в Брежневскую эпоху… в эпоху Застоя!.. Номенклатура, разрядка, диссиденты, карательная психиатрия, гребаный пломбир… Или я просто помер?.. Напоследок я вспоминаю, что читал про Брежнева: «на войне был политработником… пулеметный расчет растерялся… Брежнев физически воздействовал на пулеметчиков и заставил открыть огонь…» Очень напоминает действия Болдырева… Кстати, а он сказал, как вернет меня обратно?..
На что похоже путешествие во времени?.. На рождение. Или смерть – когда боль уже позади… Может быть, сон… Или как будто тебя и все вокруг засыпает снегом, а потом… р-р-раз! Свет, звуки, запахи!.. Тянет блевать… Так, по крайней мере, работала машина Болдырева. Его иконостас времени.
Вот с какой целью я туда отправился.
Болдырев был молодец. Занимался альпинизмом, несмотря на хромоту. В учебе особенно звезд с неба не хватал, но был оставлен на кафедре, а потом неожиданно раскрылся: написал очень дельную книгу по истории архивов. Книга сразу вошла в список обязательной литературы, и даже я, когда сам учился, должен был, по идее, с ней ознакомиться. Но несмотря на нашу внешнюю схожесть – у меня даже хромота есть (правда, на другую ногу) – я всегда был очень плохим студентом, его сочинение не прочел, и, конечно, так и не раскрылся… Черты лица у нас обоих были крупные, рост – чуть выше среднего, волосы – прямые, густые и светлые. И если это имеет какое-то значение, он – еврей, а я нет.
В декабре 1981 года Болдырев работал в архиве над новой книгой. Дела и микрофильмы приносила тихая девушка в большущих очках – разумеется, выпускница нашего института. Вскоре Болдырев узнал, что ее зовут Лера и что она из провинции. После работы она играла в любительском театре. В феврале и марте он провожал ее из театра до общаги на Янгеля, а в апреле она переехала в его комнату на Цветном бульваре. Здесь они провели остаток весны, все лето и сентябрь. В октябре он сорвался в горы. Были последние хорошие дни для похода, и она не стала его удерживать. Прощаясь с ним на вокзале, она едва могла стоять, а голова, казалось, сейчас разорвется. Болдырев был благодарен ей, но всю дорогу не находил себе места. Во Владикавказе он по ошибке сел на другой автобус и оказался в какой-то маленькой деревне. Внезапно повалил снег, и Болдырев застрял там на две недели. Вернувшись в город, он получил телеграмму, что Лера умерла в больнице.
Свою поездку в горы он теперь считал предательством. А я, по его мнению, должен был отправиться в прошлое, пробраться в больницу и провести с Лерой ее последние дни, уверяя ее в своей, то есть, на самом деле, его, любви. В ее состоянии она вряд ли бы заметила разницу между нами.
– А как же эффект бабочки? – спросил я Болдырева, когда мы еще сидели с ним в аудитории точно полуночники с картины. Я был немного ошарашен его рассказом – довольно слезливым, честно говоря.
– Что? – переспросил Болдырев и хлюпнул носом.
– Ну, бабочки… меняешь одно – меняется другое… Рэй Бредбери еще… с раздавленным насекомым – помните?
Он замялся, но потом был вынужден сказать:
– Насколько я понял врача… Лера бы… все равно… умерла.
Я стоял около своего института и едва не блевал. Рукой я опирался о стену. Вокруг сновали люди и пердели машины. Я даже понятия не имел, что машины так могут пердеть! Очень тяжелый запах!.. И люди… они тоже воняли будь здоров!
– Будь здоров, Сенька! – хлопнул меня по плечу высокий парень, – Ба-а-атюшки!.. Ну, ты и наклюкался вчера!.. А всего-то – день студента!..
Я посмотрел на него… Господи Исусе! Это был мой ректор! Только моложе… Те же уши и манера морщить нос! Он почти не изменился со временем…
Потом меня осенило: Время?!… Время?!… Ах, мать твою!.. Значит, и вправду… Значит, я тут… Значит, он думает, что я – это он!.. Что я – это Болдырев…
– Ну, и рожа у тебя, Шарапов! – снова обратился ко мне ректор (хотя он ведь еще не ректор?! Кто он сейчас вообще? Препод… Чего?), – Но ты хотя бы побрился – это хорошо!
Он сморщил нос, и на секунду я подумал, что он тоже из будущего и чувствует эту вонь вокруг. Но он, кажется, ничего не чувствовал. Он посмеивался. Солнце светило на него ярко.
Я попытался взять себя в руки. Промычал что-то, и мы вошли внутрь института. Здесь воздух был чуть лучше – старое здание хранило запахи столетий и это немного успокаивало.
– Может, воды выпьешь? – спросил «ректор», – или…– он хитро подмигнул мне, – покрепче?
Я снова попытался спрятаться за мычанием, но тут мне в голову пришла идея получше, и я почти прокричал ему:
– Партия сказала: «надо»! Комсомол ответил: «есть»!
С этими словами я быстро сжал ему локоть и, шатаясь, рванул вверх по лестнице. С высоты я видел, что он покачал головой. А еще через несколько ступенек я понял, что лопухнулся – мой голос выдавал меня!
Я спрятался в туалете… Господи!.. Никогда не забуду этот запах… Он не такой, как сейчас, не такой, к которому мы привыкли. Конечно, дерьмо всегда остается дерьмом, но нюансы присутствуют…
Меня выворачивало в кабинке, однако пойти мне больше было некуда. Мне надо было подумать, собраться с мыслями…
Прежде всего, решил я, надо убираться из универа. Здесь меня могут еще раз узнать. И о чем-нибудь спросить… Но вот
