Еще один день на войне. Свидетельства ефрейтора вермахта о боях на Восточном фронте. 1941–1942 - Хайнц Килер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Днем к нам поступила русская студентка-медик с переломом от осколка гранаты. Ее привезли местные жители. Очень интеллигентная. Волнение делает ее еще прекраснее. Все на нее смотрят как на ангела, а Пунцель говорит, что она и есть наш рождественский ангел. Мы очень рады такому существу в нашем аду. Весьма тронут даже старик Рюм. Когда Кирхгофф поднимает студентку со стола и кладет на каталку, он говорит: «Такую малютку я бы тоже хотел подержать на руках». Да, мы порой становимся наивными как дети. К сожалению, скоро мы отдадим нашего рождественского ангела местным жителям, а они отвезут это нежное существо домой…
В этот день сделали несколько ампутаций. Мы становимся народом калек.
Оперируем только при свечах…
26 декабря
Лег спать прямо на операционном столе. Было около полуночи. Но потом вдруг… еще один раненый. Девятнадцатилетняя русская девушка, которую в темноте подстрелили с нашего блокпоста. Несколько пулевых ранений в нижней части живота. Операция невозможна, да и бесполезна, говорит доктор Нико. Мы перевязываем умирающую и укладываем ее у печи, потому что ее одежда намокла. Пусть согреется хотя бы в последнюю ночь. Не произносит ни слова, лишь иногда на ее лице мелькает улыбка. Позже она называет свое имя. Ее зовут Нина. Больше ничего узнать не удается. Ее одежда довольно необычная. Цветастое платье с красным шарфом. Золотая застежка в растрепанных волосах. «Партизанская невеста», – говорит Пунцель. Мы не знаем. Она просто человек, и мы ей помогаем, чем можем…
Сегодня утром явился молодой солдат, которому бронебойным снарядом разбило правую руку. Осторожно разматываю повязку и вижу, что здесь поможет только… «Я так и знал», – твердо проговорил ефрейтор. Доктор Нико не может сделать ему общий наркоз, только местную анестезию. Я держу его за руку. С ним беседует Готфрид, так как он, оказывается, из соседней деревни. Они хорошо знают друг друга. Когда Нико пилит руку, мы усиленно шаркаем ногами. Потом я выношу отпиленную конечность. После перевязки ефрейтор без посторонней помощи поднимается с операционного стола, оставшейся левой рукой жмет руку доктору и всем нам и искренне благодарит.
Приказ о выступлении. Мы должны покинуть лазарет. До завтра… Еще я слышу, что нам нужно сжечь несколько машин. Просто ад какой-то. Скоро вообще будет не на чем ехать. Мы сняли оружие с предохранителей. Да помилует нас Бог…
27 декабря
Приказ о выступлении отменен. Калуга окружена русскими. Пехота пытается пробиться из города. Мы ждем. Подходим к братской могиле. Пока шеф произносит прощальные слова в адрес погибшего курьера, над нашими головами свистят снаряды. «Хорошо, что братская могила еще не засыпана», – буркнул кто-то в строю…
28 декабря
В пути. После долгого марша (пешком!) вечером наконец остановились в деревне на ночлег. Когда мы покидали Калугу, в городе уже стояли тяжелые орудия. Прямо у нас на глазах большие здания взлетали в воздух, и от них оставались лишь горящие развалины (работа наших военных инженеров).
30 декабря
Снова в путь. Все дальше и дальше. Силы мои почти на исходе. Все время пешком. Сегодня протопали двадцать два километра по обледенелой дороге. Готфрид взял у меня из рук винтовку, зарядил. Потом взял и поясной ремень.
Сильвестр, канун Нового года. Остановились на квартире у одной работницы, в комнате у которой висит большой, очень красивый портрет Толстого. На стенах портреты Пушкина, Гоголя, Лермонтова…
Под самый Новый год заступил в караул. Жуткий холод. Думал о Родине…
1942 год
2 января
36 градусов мороза! Анна Шатохина пишет в моем дневнике по-немецки. Я учусь у нее говорить по-русски; она умная…
3 января
42 градуса мороза! Анна Шатохина рассказывает о своей жизни. Она сослана в эту деревню, раньше не была простой работницей. Женщина выглядит довольно удрученной, но ее глаза ярко светятся, и через них готово выплеснуться наружу то многое, что она в себе держит. В ней кипит русская страсть…
7 января
Сегодня русское Рождество. Анна дарит мне металлический православный крестик. Она приготовила чай, мы пьем и беседуем, я восхищаюсь ею. Может быть, я влюбился, а может быть, она полюбила меня, но мы не говорим об этом, потому что кругом война, а она русская. Русские летчики ежедневно обстреливают деревню, которая расположена рядом с большой автострадой между Калугой и Смоленском. Я беседую с Анной о немецких поэтах, некоторые из них ей знакомы, а она рассказывает о русских писателях прошлого, чьи произведения читала. Она христианка и встречает свое русское Рождество с молитвой. В эти дни я как будто обрел родину.
8 января
С Анной Шатохиной приходится расстаться, поскольку доктор Нико поручил мне особое задание. Нужно поухаживать за раненым товарищем после операции на слепой кишке. Ночую в доме у трех старух. Трогательные создания, они расположились в двух комнатах, одна из которых почти целиком увешана иконами. Перед ними женщины часто крестятся и кланяются. Мне выделили кровать, но я предпочитаю спать прямо на скамейке. Больной, естественно, лежит в постели. По ночам старушки по очереди дежурят рядом с ним, стараясь понять по глазам, чего он хочет…
9 января
Товарищи рассказывают, что горят почти все соседние деревни. С этой тоже так будет?.. Неужели они преследуют безобидных стариков? А как же Анна Шатохина? Что станет с ней?..
Каждый вечер небо озарялось пламенем. У меня сердце сжимается от ужаса… Благочестивые старушки сегодня целовали мне руки, надеясь, что мы их защитим.
10 января
Прощаюсь с тремя моими старушками, которые снова целуют мне руки и дарят в дорогу икону. Их сердца наполнены любовью, я чувствовал это со смирением и искренней благодарностью. Но теперь мы должны покинуть деревню, а что будет потом… да простит нас Бог. Об этом потом скажут: «Выжженная земля», а жителей выгонят в снежную пустыню. Так будет и с Анной. Я уже простился с ней, и на сердце у меня тяжело. Ей, наверное, тоже несладко, в ее глазах стояли слезы, когда я уходил, чтобы уже никогда больше не вернуться. Так было везде и всегда, так
