Еще один день на войне. Свидетельства ефрейтора вермахта о боях на Восточном фронте. 1941–1942 - Хайнц Килер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
11 января
Икона трех благочестивых женщин и металлический крестик, который подарила мне Анна, теперь станут для меня прекрасными воспоминаниями. Весь день мы шли к Юхнову по обледенелой дороге, в жуткий холод, от которого стыли сердца. Словно черные километровые столбы, на дороге лежали трупы расстрелянных русских… Пленники рубили себе мясо из конских туш. А я то и дело вспоминал маленькую деревушку, которая, возможно, уже пылает в огне. Вспоминал об Анне, а потом снова о родине.
Это был уже не марш… Двадцать километров, тридцать километров… Бесконечный путь, а надо мной странное, призрачное небо. Теперь мы в какой-то деревне, и я снова пишу, пишу… Товарищи поговаривают о возвращении домой, они хотят точно знать, что на подходе свежие войска, генерал Бласковиц со своими дивизиями. Я больше не могу надеяться на земное.
Это дает мне силы на божественное…
12 января
Прибыли в Юхнов. В городе нет свободного места, все занято нашими. Расположились в деревне под Юхновом. Тридцать пять человек в одной избе! Там едва можно протиснуться. Но стоит такой убийственный холод, что мы благодарны и за такое жилье. Лошадей вынуждены оставить на открытом воздухе, так как все конюшни и без того переполнены. Стою в карауле на сорокаградусном морозе. Лошади выдерживают холод, хотя на спине и животе у них висят сосульки. В эту ледяную ночь светит луна. То и дело в небе проносится русский самолет и сбрасывает небольшие бомбы, но пока все мимо цели. Сейчас сижу в караулке, и есть время что-нибудь написать. Думать невозможно, кажется, что даже мозг замерз. Есть лишь одно желание: наконец прекратить этот бесконечный бег, хоть на какое-то время укрыться где-нибудь, отдохнуть, почитать письмо. Кстати, давно уже не получал…
Когда сегодня после марша я снял сапоги, изнутри они были покрыты льдом. Щеки уже наполовину замерзли. Ты здесь словно комар, навсегда застывший в ледяном космосе. Только сердце еще теплое. Слава богу…
13 января
Готфрид взял меня с собой на богослужение в Юхнов. Нам пришлось долго искать дом, в котором священник вермахта проводил богослужение перед большой иконой, стоящей на ящике. Перед ним – группа солдат. Пение. Проповедь. Очень короткая, без пафоса, мужская, но не без надежды. После этого священник каждому подал руку.
Что он сказал? Мысленно я не везде за ним поспевал. Слишком много пережито за последнее время. Но он проповедовал с точки зрения, которая мне и, наверное, всем остальным довольно близка и понятна. Жесты – то, как приветствовал каждого (со словами из Евангелия, которые и сейчас вполне состоятельны), – произвели на нас впечатление. После этого мы молча вернулись в деревню. По дороге видели на домах в Юхнове большие плакаты с изображением фюрера в мундире фельдфебеля и с надписью по-русски: «Гитлер – освободитель».
14 января
Забыл отметить, что поезд с многочисленными ранеными, которых мы погрузили в Калуге незадолго до нашего отхода, шел очень медленно. Далеко не всем хватало одеял и соломы, да и печи едва ли спасали от холода, поэтому, как мы с ужасом узнали вчера, многие насмерть замерзли в пути. Среди них оказался и молодой пастор с ампутированной рукой. У меня в голове до сих пор звучат его слова: «Никогда еще не чувствовал такой поддержки», и никто не осмеливался подойти к нему со словами утешения. Наоборот, когда он благодарил нас оставшейся у него левой рукой, было похоже, скорее, что это мы получали от него утешение. «В своем роде он тоже был героем», – сказал Готфрид. Теперь его остывшее тело лежит под землей, а раздробленная рука – далеко, в той самой братской могиле возле нашего бывшего перевязочного пункта…
И в этой деревне тоже висит пропагандистский плакат «Гитлер – освободитель». Но когда я думаю обо всех руках и ногах, которые были принесены в жертву ради этого освобождения, о партизанах, погубивших столько наших товарищей, о преследующих нас миллионах русских солдат, о тех неописуемых страданиях, которые мы вынуждены платить за такое освобождение… Ради чего, собственно?
15 января
Сегодня снова в карауле. Ничего нового. Пароль – отзыв, пароль – отзыв… Бласковиц в пути, нас скоро сменят, и тогда новая армия скоро захватит Москву. Но все как-то очень нервничают. И много спорят. Очень тесно, еды мало, не движемся ни вперед, ни назад, нет никакой более или менее реальной надежды. Думать и читать невозможно. Горе тому, кто сейчас заболеет. Но, по-моему, мы все закалились, в том числе и душевно…
16 января
Остаемся на том же месте. Говорят, автострада частично перерезана русскими, так что нам придется подождать. Настроение паршивое, с каждым днем становимся все более раздраженными. Активность русской авиации – истребителей и бомбардировщиков – возрастает.
17 января
Шоссе, кажется, должны были уже очистить. Может быть, завтра продолжим свой марш. Сейчас мы все словно замерли («ледяные комья», кто-то сказал вчера). Лошади уже едва передвигают ноги, так как получают очень мало корма. Да и откуда его взять? И все-таки эти несчастные животные такие живучие…
Водители постоянно ругаются, потому что у них промерзают моторы. Разморозить их удается лишь с большим трудом.
19 января
Вчера наконец отправились дальше. Тридцать два километра пути в сорокаградусный мороз! А ночью яростный обстрел на автостраде. Русские буквально везде. То тут, то там на белой снежной глади лежат мертвецы, которых никто не хоронит. Ужасная картина на самой автостраде: у дерева застыл убитый солдат, в вытянутой обледенелой руке которого – табличка с надписью: «На Москву».
20 января
Остановились в деревне. Есть время немного отдохнуть. Проходили мимо группы русских пленных, расчищавших дорогу от снега.
Чтобы предотвратить эпидемию, была подожжена изба, где лежали больные тифом, за которыми никто не захотел ухаживать. Но я не знаю, были ли это немцы или русские – и кто это сделал. Изба уже сгорела, и трупы засыпало снегом…
Ребенку, который играл в снегу, осколком артиллерийской мины сильно повредило левую руку. Доктор Нико немедленно взялся оперировать мальчика. Снова взрыв, и мы все, как один, ввалились в дом. Но Нико остается на месте, он, кажется, ничего не слышит и не видит перед собой, кроме раненого ребенка. Он вытащил осколок из плеча и поднял его в тот момент, когда
