Древний инстинкт - Анна Данилова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Может, выпьете? – предложила Ольга. – У нас виски есть…
Бессонова покоробило от этого «у нас», но сказать ничего он не мог. Свиридов приехал ночью и застал в квартире их двоих – Дмитрия и Ольгу. Спрашивается, что Бессонову здесь делать, если у него свой дом есть? Еще Лене доложит как бы невзначай…
Ему не верилось, что какая-то там вдова Цыбина вот так просто взяла да и порезала Лену, а потом еще двух женщин.
– Лена знает?
– Нет еще. Говорю же, хотел позвонить Константинову, сказать, да не нашел его… Да, чуть не забыл. Домработница Цыбиной сказала, что он как будто скрывал эту связь, стыдился своей любовницы, прятал ее ото всех и что Алла, секретарша его, была лишь для отвода глаз…
– Домработница и про Аллу знала?
– Нет, она про Аллу ничего не знала, это я сам уже догадался, – разозлился Свиридов. – Так где ваше виски?
…Он проснулся от стонов. Открыл глаза и сначала не понял, что происходит. Он лежал на кровати, на той самой кровати в спальне Лены, но рядом с ним почему-то кто-то стонал… Он боялся повернуть голову, а когда повернул, то увидел Ольгу. Она лежала с закрытыми глазами, металась будто во сне, а под головой у нее была мокрая от крови подушка… А на подушке – ножницы!
– Оля! – Он кинулся к ней и приподнял голову. – Оля, да что с тобой!
Лицо у нее было в порядке. Никаких порезов, ничего такого…
И тут до него донеслось:
– «…увеличен рот, рассечены губы, обнажены десны, вытянуты уши, переломаны хрящи…»
– Оля, очнись!
Ножницы были в крови. Волосы с той стороны, что ближе к Дмитрию, были тоже в крови. И он все понял – у нее было отрезано ухо. Он посмотрел на свои руки и обмер – они так же были в крови…
– Я с самого начала знала, что это ты, Бессонов… – сквозь плач прошептала Оля. – И Лена догадывалась, потому и не хотела тебя видеть. Она боялась тебя, а я нет… Я не верила, не хотела верить… Кто еще мог спокойно войти в квартиру и рассечь ей губы? Ты болен, Дима… Срочно, срочно вызывай «Скорую», иначе я истеку кровью…
– Да, да, конечно. – Он вскочил и почувствовал головокружение. Его и прежде поташнивало, когда он сильно нервничал, но теперь, когда увидел перед собой Олю с окровавленным месивом вместо уха (он никак не мог вспомнить, как они вообще вместе оказались в постели), ему и вовсе стало дурно…
– Бессонов, – тихо позвала она. – А ты не боишься?
– Чего? – не сразу понял он.
– Да тебя же сейчас арестуют…
– И что теперь, ты должна умереть от потери крови? Мне это снится или нет, этот кошмар когда-нибудь кончится?
– Вызывай «Скорую», я скажу, что ты только что приехал…
– Но Свиридов, он же был здесь вчера вечером, я отлично это помню!
– Вот именно. Он еще как бы пристыдил нас, мол, мы вместе, в одной квартире… Скажем, что ты сразу же после его ухода уехал, а я позвонила тебе сейчас, утром, ты приехал и увидел меня… такую…
– Но почему ты это делаешь?
Его всего колотило. Перед глазами всплыло лицо Лены, девушки, которую он так любил и без которой жизнь его была пуста, бессмысленна, отвратительна. У нее была чудесная улыбка, и что же, он изуродовал ее лицо, выходит? Но почему?
Он вызвал «Скорую» и Свиридова, благо у него была его визитная карточка. Тот прибыл немедленно, словно только и ждал сигнала.
Ворвался в квартиру и бросился в спальню, будто заранее знал, какую картину застанет. Оля сказала ему о книге, которую кто-то подложил в ее сумку.
– Слушай, Бессонов, но ты же был дома, здесь, ты что же, ничего не видел и не слышал?
Дмитрий сидел с отсутствующим видом и курил. Он ничего не понимал. Прибыла «Скорая», но Свиридов еще какое-то время беседовал с Олей, расспрашивал ее о том, кто мог проникнуть в квартиру. Эксперты взяли роман Гюго, положили в полиэтиленовый пакет. Олю увезли, предварительно наложив на место уха повязку. Само же ухо нашли на полу под кроватью…
Бессонов сидел, курил и ждал, когда же наконец его арестуют. Он думал о Лене, что скажет она, когда узнает, кто ее порезал, кто порезал Татьяну Иранову, Тамару Фруман… Но зачем он это делал, должно же быть этому какое-то объяснение?! Он представил себе, как целая куча психиатров проводит судебно-психиатрическую экспертизу на предмет его вменяемости. «И что же это у вас такое стряслось, голубчик?» – «Я женщин уродую. Преимущественно тех, кто имеет какое-то отношение к моему соседу по офису, некоему Валерию Константинову. Знаете, что-то скучно стало жить, вот я и решил поразвлечься… Что натолкнуло меня на мысль? Книжку вот прочел Виктора Гюго, „Человек, который смеется“.» – «И как же вы их, дорогой, уродуете?» – «То, знаете, рот до ушей разрежу канцелярскими ножницами, а чего мелочиться; то щеки сначала разрежу, а потом зашью, вроде как исправлю содеянное; а то и ухо откромсаю…»
Это не я. Это кто-то другой. Я не мог. Я – нормальный человек. Я не болен. Я люблю Лену. Но тогда почему же она не пожелала меня видеть? Меня, самого близкого ей человека? Неужели догадывалась?.. Может, видела что, находясь в гипнотическом состоянии? Но когда у него проснулся этот дар, дар гипноза?
Свиридов перед тем, как уехать, предложил Бессонову выпить, чтобы прийти в себя. Добрый, славный человек этот Свиридов. Арестовал женщину, у которой нашел кучу романов Гюго, решив, что это ее рук дело, а тут вдруг такое, и его, Бессонова, никто не задерживает, даже сочувствуют и предлагают выпить, может, еще и водочку принесет, блаженный?.. Все-то у него развалилось, и женщину придется отпустить… А ведь кто-то подложил ей, этой женщине, тайной любовнице Константинова, те книги. Тот, кто и позвонил Свиридову, чтобы рассказать об этом. И этот «кто-то» – женщина. Хотя необязательно. Мужчина мог попросить позвонить женщину, чтобы голос по телефону был женский. Кто должен был стать крайним в этой игре? Любовница Константинова? Но зачем же тогда уродовать других женщин?
…Он продолжал находиться в квартире Лены. Ждал звонков. От Лены, от Ольги. От Свиридова… Но никто не позвонил. Зато приехала Оля. Вечером. Измученная, с перебинтованной головой. Сказала, что в больнице она не собирается оставаться. Она договорилась, что к ней будет приезжать медсестра и делать перевязки. Сказала еще, что ухо отрезано не все, а частично, и что потом, если она захочет, его можно будет восстановить путем пластики… Он слышать уже не мог о пластической хирургии.
– Сегодня здесь переночую, а завтра – домой, – сказала она.
– Ты это точно решила?
– С Собакиным я порву, хоть сейчас… Позвоню и скажу, что между нами все кончено. Я не жила в последнее время, скользила вниз, быстро, как по ледяной горе на санках… – Она с трудом улыбнулась. – А ты что будешь делать?
– Оля…
– Я ничего не знаю, и ты тут ни при чем. Я бы на твоем месте не стала лезть в петлю или тем более признаваться в чем-то Свиридову. Слишком много чести… Знаешь, а я понимаю Лену… Ты такой… такой…
Она вдруг подошла к нему, обняла и поцеловала в лоб.
– Не думаю, что ты способен еще что-нибудь сделать такое… Ты должен успокоиться, прийти в себя. И я тоже… Не понимаю, как вообще могло такое случиться, что я оказалась здесь, что попросилась пожить в чужой квартире, лишь бы видеть Собакина. Это ли не болезнь? Бессонов, я нравлюсь тебе?
На ней было короткое светлое платье и сандалии, украшенные маленькими подсолнухами. В зеленых глазах отражались малиновые точки заходящего солнца. Бессонов притянул ее к себе за руку и поцеловал. В губы. И испытал при этом такое облегчение, как если бы это была Лена и они провели в постели пару часов…
– Хочешь, я подскажу тебе, как поступить дальше? – услышал он голос Ольги, как колокольный звон, как громкие голоса церковных певчих. – Мы поедем сейчас ко мне домой, и ты останешься у меня. Только так мы спасемся от того наваждения, от тех болезней, что мучают нас. И я обещаю, что не стану тебя торопить. Тебе не обязательно любить меня… Только должна тебя предупредить. Я живу не одна… Сейчас с мальчиком няня… Ты женишься на мне, Бессонов?
– Женюсь, – ответил он, нисколько не задумываясь.
– Я буду заботиться о тебе, Дима, кормить, мыть тебя, как маленького, только не бросай нас, спаси меня от этого Собакина… Я и сама не знаю, как так вышло… Дурман, наваждение, говорю же тебе.
– И ты не боишься меня?
– Нет. Пойдем?
– А как же Лена? – Он вдруг вынырнул из теплой, обволакивающей волны, похожей на морскую, пахнущую солью и водорослями. – Как же она? Вдруг она вернется?
– Она все поймет… Ну а чтобы у нее не было обратного хода, дай ей денег. Пусть она вместо тебя получит деньги. Не скупись. Твоя свобода стоит недешево… А у нее серьезная операция, кроме того, психический срыв… Ей понадобится время и, разумеется, деньги, чтобы поправить нервную систему. Я сама могу взять на себя переговоры с Русаковым, чтобы он убедил ее взять от тебя деньги. Ты же понимаешь, что после всего, что произошло, она никогда не станет твоей.
