Поэты 1840–1850-х годов - Борис Бухштаб

15. ДВОЙНЫЕ РАМЫ

Ich aber lieb’ euch all’:Rose, Schmetterling, Sonnenstrahl,Abendstern und Nachtigall!

H. Heine [42]

Примета скучных зимних дней,Снегов, морозов предвещанье,Двойные рамы здесь!.. СкорейПошлю я лету взор прощанья!

Теперь в окно издалекаНе слышу шум реки ленивой,Лесные звуки, песнь рожкаИ листьев шорох торопливый.

Двойные рамы вложены!..И одиночества страданьяЕще живей средь тишиныНенарушимого молчанья.

Отныне слеп и глух наш дом,Нет с жизнью внешней сообщенья…Он загражден — как будто в немКто дал обет уединенья.

Под мертвой тяжестью зимы,Без воздуха, в глуши печальнойМне веет сыростью тюрьмы,Затвором кельи погребальной.

И как здесь мрачно, как темно!..Хоть солнце в небе загорится,Сквозь стекла тусклые оноКо мне лучом не заронится.

Хоть улыбнется ясный день,Гость мимолетный, запоздалый,Он не рассеет мглу и теньВ моей светлице одичалой.

Ни щебетанье воробья,Ни песни иволги пустыннойДостичь не могут до меня,Чтоб сократить мне вечер длинный.

Со всей природою разрывМне на полгода уготован,И только дум моих порывНе замедлён и не окован.

Октябрь 1839 Село Анна

16. ДВЕ ВСТРЕЧИ

Петру Александровичу Плетневу

Es gibt im Menschenleben ewige Minuten…

Bouterwek [43]1

Я помню, на гульбище шумном,Дыша веселием безумным,И говорлива и жива,Толпилась некогда Москва,Как в старину любя качели,Веселый дар Святой недели.Ни светлый праздник, ни веснаНе любы ей, когда онаНе насладится Подновинским,Своим гуляньем исполинским!Пестро и пышно убрана,В одежде праздничной, онаСлила, смешала без вниманьяСословья все, все состоянья.На день один, на краткий часСошлись, друг другу напоказ,Хмельной разгул простолюдинаС степенным хладом знати чинной,Мир черни с миром богачейИ старость с резвостью детей.И я, ребенок боязливый,Смотрела с робостью стыдливойНа этот незнакомый свет,Еще на много, много летМне недоступный… Я мечтала,Приподымая покрывалоС грядущих дней, о той весне,Когда достанется и мнеВкусить забавы жизни светской,—И с нетерпеньем думы детскойЖелала время ускори́ть,Чтоб видеть, слышать, знать и жить!..

Народа волны протекали.Одни других они сменяли…Но я не замечала их,Предавшись лёту грез своих.Вдруг всё стеснилось, и с волненьем,Одним стремительным движеньемТолпа рванулася вперед…И мне сказали: «Он[44] идет!Он, наш поэт, он, наша слава,Любимец общий!..» ВеличавыйВ своей особе небольшой,Но смелый, ловкий и живой,Прошел он быстро предо мной…И глубоко в воображеньеНапечатлелось выраженьеЕго высокого чела.Я отгадала, понялаНа нем и гения сиянье,И тайну высшего призванья,И пламенных страстей порыв,И смелость дум, наперерывВсегда волнующих поэта,—Смесь жизни, правды, силы, света!В его неправильных чертах,В его полуденных глазах,В его измученной улыбкеЯ прочитала без ошибки,Что много, горько сердцем жилНаш вдохновенный, — и любил,И презирал, и ненавидел,Что свет не раз его обидел,Что рок не раз уж уязвилБольное сердце, что манилЕго напрасно сон лукавыйНадежд обманчивых, что славаДосталася ему ценойИ роковой и дорогой!..Уж он прошел, а я в волненьиМечтала о своем виденьи, —И долго, долго в грезах снаИм мысль моя была полна!..Мне образ памятный являлся,Арапский профиль рисовался,Блистал молниеносный взор,Взор, выражающий укорИ пени раны затаенной!..И часто девочке смиренной,Сияньем чудным озарен,Всё представал, всё снился он!..

2

Я помню, я помню другое свиданье:На бале блестящем, в кипящем собранье,Гордясь кавалером, и об руку с ним,Вмешалась я в танцы… и счастьем моимВ тот вечер прекрасный весь мир озлащался.Он с нежным приветом ко мне обращался,Он дружбой без лести меня ободрял,Он дум моих тайну разведать желал…Ему рассказала молва городская,Что, душу небесною пищей питая,Поэзии чары постигла и я,И он с любопытством смотрел на меня, —Песнь женского сердца, песнь женских страданий,Всю повесть простую младых упованийИз уст моих робких услышать хотел…Он выманить скоро признанье успелУ девочки, мало знакомой с участьем,Но свыкшейся рано с тоской и несчастьем…И тайны не стало в душе для него!Мне было не страшно, не стыдно его…В душе гениальной есть братство святое:Она обещает участье родное,И с нею сойтись нам отрадно, легко;Над нами парит она так высоко,Что ей неизвестны, в ее возвышение,Взыскательных дольних умов осужденья…Вниманьем поэта в душе дорожа,Под говор музы́ки, украдкой, дрожа,Стихи без искусства ему я шепталаИ взор снисхожденья с восторгом встречала.Но он, вдохновенный, с какой простотойОн исповедь слушал души молодой!Как с кротким участьем, с улыбкою другаОт ранних страданий, от злого недуга,От мрачных предчувствий он сердце лечилИ жить его в мире с судьбою учил!Он пылкостью прежней тогда оживлялся,Он к юности знойной своей возвращался,О ней говорил мне, ее вспоминал.Со мной молодея, он снова мечтал.Жалел он, что прежде, в разгульные годыЕго одинокой и буйной свободы,Судьба не свела нас, что раньше меняОн отжил, что поздно родилася я…Жалел он, что песни девической страстиДругому поются, что тайные властиВелели любить мне, любить не его, —Другого!.. И много сказал он всего!..Слова его в душу свою принимая,Ему благодарна всем сердцем была я…И много минуло годов с того дня,И много узнала, изведала я, —Но живо и ныне о нем вспоминанье;Но речи поэта, его предвещаньеЯ в памяти сердца храню как заветИ ими горжусь… хоть его уже нет!..Но эти две первые, чудные встречиБезоблачной дружбы мне были предтечи,—И каждое слово его, каждый взглядВ мечтах моих светлою точкой горят!..

Декабрь 1838, 1839 Село Анна

17. СЕЛО АННА

Deserted is my own good hall,My hearth is desolate!..

Childe-Harold, Canto 1 [45]

Зачем же сладкою тревогой сердце бьетсяПри имени твоем, пустынное село,И ясной думою внезапно расцвело?Зачем же мысль моя над дикой степью вьется,Как пташка, что вдали средь облаков несется,Но, в небе занята своим родным гнездом,И пестует его и взором и крылом?..Ведь прежде я тебя, край скучный, не любила,Ведь прежде ссылкою несносной был ты мне:Меня пугала жизнь в безлюдной тишине,И вечных бурь твоих гуденье наводилоУнынье на меня; ведь прежде, средь степей,С тоской боролась я, и там, в душе моей,Невольно угасал жар пылких вдохновений,Убитый немощью… Зачем же образ твойМеня преследует, как будто сожаленийТы хочешь от меня, приют далекий мой?..Или в отсутствии немилое милее?Иль всем, что кончено, и всем, чего уж нет,В нас сердце дорожит? Иль самый мрак светлее,Когда отлив его смягчит теченье лет?Так память длинных дней, в изгнаньи проведенных,Мне представляется, как радужная цепьДум ясных, грустных дум, мечтаний незабвенных,Заветных, тайных грез… Безжизненная степьМоею жизнию духовной наполнялась,Воспоминаньями моими населялась.Как тишь в волнах морских, как на пути привал,Так деревенский быт в отшельнической кельеСуществование былое прерывалИ созерцанием столичное веселье,Поэзией шум света заменял.От развлечения, от внешних впечатленийТогда отвыкнувши, уж я в себе самойДля сердца и души искала наслаждений,И пищи, и огня. Там ум сдружился мойС отрадой тихою спокойных размышленийИ с самобытностью. Там объяснилось мнеПризванье темное. В глуши и тишинеБедна событиями, но чувствами богата,Тянулась жизнь моя. — Над головой моейЛюбимых призраков носился рой крылатый,В ушах моих звучал веселый смех детей;И сокращали мне теченье длинных днейИголка, нитки, кисть, подчас за фортепьяномВолненье томное, — когда былого сон,Мелодией знакомой пробужден,Опять меня смущал пленительным обманом…И много счастливых, восторженных минут,Сердечной радостью волшебно озаренных,Прожито там, в степях… О, пусть они живутНавеки в памяти и в мыслях сокровенных!..А ты, затерянный, безвестный уголок,Не многим памятный по моему изгнанью,—Храни мой скромный след, храни о мне преданье, Чтоб любящим меня чрез много лет ты могЕще напоминать мое существованье!

Июнь 1840 Вороново

18. КАК ДОЛЖНЫ ПИСАТЬ ЖЕНЩИНЫ