Украсть богача - Рахул Райна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Дайте мне поговорить с парнем. Я ведь теперь его менеджер, так?
– Помощник, – выдавил он.
Я посмотрел на него кротко и безмятежно, как низший на высшего: так смотрят коровы или посетители туалетов в ночном клубе.
– Лишь бы платили. Я хочу, чтобы у нас с вами были добрые отношения. Нам же всем нужно одно, не так ли?
Я протянул ему руку, испачканную в невидимой грязи. Он молча вышел и вернулся с сыном.
Парень принял новость спокойно. Его сейчас заботили главным образом женщины. Он потом сказал, что за неделю с ним в Тиндере пожелали познакомиться пять сотен девиц – на 499 больше, чем за всю предыдущую жизнь! Толпы красавиц заигрывали с ним, расспрашивали о жизни, пытались его соблазнить (разумеется, тексты за них писали родители). На что только люди не пойдут, лишь бы заполучить в зятья самого Рудракша Саксену!
На жалкие десять процентов Руди было плевать. В следующие несколько часов, пока я на правах менеджера Руди знакомился с собравшимися, его мать посылала мужу испепеляющие взгляды.
Я попросил у Саксены сто тысяч на расходы, просто для смеха, и мистер Саксена заплатил без вопросов, полез в карман, достал кошелек и дал мне деньги. Домой я ехал на такси – «Лексусе» с кондиционером и водителем в фуражке. Что за дивное место – Грин-Парк. Теперь он мой. Там и воздух чище, и люди услужливее, и полиция вежливее, и водители поаккуратнее – не хватало еще сбить сына какого-нибудь министра.
Так я стал менеджером. Саксена, не пикнув, перевели мне гонорар, и я в одночасье разбогател.
«Господи Иисусе, сестра Клэр, – думал я. – Все наши жертвы не пропали даром. Вы умерли не зря. Я чего-то добился. Уж простите за богохульство».
Мы победили!
Слышите ли вы меня там, на небесах? Мы победили!
Шесть
Я пытался ее спасти. Потому и занялся этим грязным делом.
Дхарам Лал развернул настоящую травлю. Хватит мне поганить собой школу. Изгнать меня можно было, только сломив Клэр. Что он и сделал.
Уроки в школе для бедных заканчивались в три, и я шел в монастырь Святого Сердца. Через пять лет мне предстояло сдавать Всеиндийские экзамены, а чтобы появилась хоть какая-то надежда поступить в колледж и получать стипендию, я должен был учиться отлично. Да и начал я гораздо позже своих ровесников. Так что нельзя было терять ни минуты.
Я привыкал к хорошим манерам. Я постепенно забывал хинди, переходил на ублюдочный хинглиш, на котором мы все теперь говорим.
После того как занятия наши заканчивались, я сидел и ел, а сестра Клэр рассказывала мне о детстве. А когда она говорила, у нее из прически выбивались темно-русые пряди, падали ей на лицо, и казалось, будто она вдруг помолодела на двадцать лет.
У нее было обычное детство: экзамены, ссоры с сестрами, мальчики, купание в маленьких заводях, соленое мороженое жаркими летними днями.
– Мальчишки… ох, как же мы спорили из-за них, с утра до вечера. Как они нас дразнили! Мы лезли из кожи вон, чтобы они в нас влюбились, чтобы бегали за нами, а потом…
– Что потом?
– Ничего! Мы от них прятались! – она кривила губы в улыбке.
Я никогда не дружил с девочками, и поэтому мне хотелось узнать о них побольше. Я знал, что женщины и мужчины сходятся, делают детей. Но все мои знакомые девчонки были шумные и капризные. Я понятия не имел, как или почему они превращаются в тех, кого мужчины хотят, из-за кого дерутся, проливают кровь, – как они становятся женщинами, которых покупает мой отец.
Клэр рассказывала мне о том, как повидала мир.
«Бог есть любовь», – часто повторяла Клэр. Она подавала нищим, толпившимся у школьных ворот, отправляла еду в городские больницы, а еще, к примеру, могла спасти сына одного торговца чаем, и приговаривала при этом: «Бог есть любовь».
Правда, порой эта ее любимая фраза требовала надавить на хозяина чайного лотка и вынудить повиноваться. Что ж, таковы пути Господни у христиан.
Я расспрашивал ее о семье. Эти истории мне нравились больше всего. Она рассказывала о путешествиях под парусом, о безлюдных бухтах, песчаных отмелях, морской пене, о том, как на Рождество у них гостили кузены, как потели прихожане во время полночной мессы, как жарили каштаны, как вился пар над кружками с какао, куда плеснули капельку бренди тайком от родителей, которые и варили им это какао, когда в летнем небе мелькали зарницы. Она выросла в краях, которые звали Бретанью. Там все улыбались, уважали и любили друг друга: мне даже не верилось, что в мире есть такие места.
Мне ее истории казались сказками. Не может же быть, чтобы кто-то так жил – окруженный любовью, не зная забот, жил, а не выживал изо дня в день. Я знал, что мне никогда не доведется этого испытать.
Дхарам Лал отравлял ей жизнь. Перед моим приходом она заставляла себя успокоиться и не плакать. Другие монахини стали ее избегать. Ей сократили число уроков. К ней приходили родители – правда, ничего не говорили, но все и так было ясно. Прогоните вы этого мальчишку. Он грязный, неопрятный. Зачем вам это нужно? Ваше дело – учить наших дочек. Это Индия, здесь ничего не изменится. Вы дарите ему ложную надежду.
О Клэр распускали слухи, сочиняли гадкие выдумки. Она не рассказывала мне, что именно о ней говорили, – всего лишь старалась не плакать. С каждым днем келья ее становилась мрачней. Усталое, осунувшееся лицо Клэр избороздили морщины. Историям о вязании и пирожных пришел конец.
Я довольно скоро сообразил, что проблема во мне. Проблема всегда во мне.
– Я могу учиться и в школе, – сказал я. – Мне вовсе незачем приходить сюда каждый день.
Теперь в моей жизни не останется никого, кроме отца. И я стану как он. Так я и знал. Каким бы умным я ни был, по словам Клэр, каким бы ни был способным, все равно я рано или поздно превращусь в него. И от этого я плакал горше всего.
Но Клэр отказывалась меня отпускать. Стоило мне лишь заикнуться об этом, как она обнимала меня крепко-крепко. «Со мной случались вещи и похуже. Мы их всех победим, petit»[111], – говорила она.
– Знаешь, сколько мне лет? – спросила она однажды.
– Вы еще очень молоды, – ответил я, и она погладила меня по голове.
– Я уже седая, – сказала она. – Мне пятьдесят три. Мать моя умерла в пятьдесят
