Украсть богача - Рахул Райна

Гордыня.

* * *

Мне сказали, ее можно прооперировать. Но чтобы в государственной больнице? Все мы наслышаны, что там творится. Равнодушные санитарки, измотанные доктора, в коридорах толпы рассерженных родственников, которые держат за руки умирающих – эти скелеты, обтянутые кожей, – все сидят на тряпье и в тряпье, неисправные лампы-трубки то и дело жужжат и гаснут, и пахнет скисшими обещаниями социалистов.

Когда я пришел, она лежала в отдельной палате. Если ты белый, можешь рассчитывать на особые условия. Несколько минут я смотрел, как она спит. С месяц назад Клэр наконец-то сдала анализы, две недели ждала результатов, а когда узнала, позвонила мне. Далекий голос ее звучал слабо, скажет фразу – и переводит дух.

– Небольшой узелок на легком, – сообщил подоспевший хирург. Казалось, он сошел с телеэкрана: вылитый Джеки Шрофф[114]. Густые черные волосы с проседью. Ухоженные усы. Я всегда завидовал такой пышной растительности: у меня самого тогда только появился пушок над верхней губой и чуть-чуть на шее. – Правда, неизвестно, сколько придется ждать. Полгода? Год? За это время он, конечно, вырастет. – Он поглядел на спящую Клэр. Я понимал, что столько она не протянет. Он тоже это знал. Заметив мое отчаяние, он поманил меня в коридор. Я узнал этот взгляд. Отдельная палата, чистая палата – никакого старья и грязи. Этот разговор для коридоров, по которым ходят простолюдины. – Или я могу провести операцию частным образом, – добавил он. – Но это будет стоить недешево. Три лакха. Нет ничего дороже здоровья, бета.

Я воскликнул, что мне таких денег за всю жизнь не заработать, и он улыбнулся. Положил мне руку на спину и сказал доверительно, что операция в государственной больнице убьет Клэр, не дай бог соскользнет скальпель, заденет артерию – но он видит, как я люблю ее, и готов мне кое-что предложить.

Он богат, но у него есть совесть – я понял это, потому что это были первые его слова: «Я богат, но у меня есть совесть». Богачи обожают саморекламу.

У него частная клиника для богатых домохозяек, но он хочет что-то сделать и для народа – Индия старая и новая, традиции и благосостояние, ведическая карма и западный капитализм, рука об руку. Сейчас, наверное, руководит благотворительным фондом, ведет страницу в Инстаграме и публикует кучу селфи с белозубыми детишками.

Дьявол сперва всегда кажется безобидным. Я узнал это за долгие часы чтения Библии. Он сулит молоко и мед, уверяет, что грешить не страшно. Он уже разговаривал с сестрой Клэр. И она выложила ему все о себе и своем подопечном: какой он замечательный, какой особенный, как добился всего сам. Никогда не рассказывайте о себе лишнего, друзья. От этого одни неприятности.

Он взглянул мне в глаза, покрасневшие от слез, посмотрел на мой воротник, пожелтевший от целого дня погони за новостями, и сказал, что даст мне шанс, который бывает раз в жизни.

У Санджива Вермы, видите ли, есть проблема, и проблема эта – его сын. Мальчик хороший, только ленивый и глупый. А ему вот-вот сдавать Всеиндийские экзамены. Быть может, я смогу чем-то помочь?

– Позаниматься с ним? Я никогда раньше этого не делал, – ответил я.

Он рассмеялся, а следом почему-то и я.

– Не позаниматься, – поправил он и объяснил, что ему от меня нужно. Его красивое лицо оставалось невозмутимым, точно речь о простейшем и самом разумном деле. – А чуть-чуть притвориться. Одно утро побудете моим сыном. И считайте, что заплатили за операцию.

Я согласился.

Я пожертвовал своей пересдачей. Я способен на многое, чудесное и необъяснимое, но даже мне не под силу оказаться на двух экзаменах одновременно.

Я пожертвовал будущим ради Клэр, точно так же, как она пожертвовала будущим ради меня.

Ради его придурка-сына мне предстояло выучить кучу всего. Он был гуманитарий, так что сдавать ему предстояло историю, социологию, географию. Пришлось выучить еще и это, в дополнение к моему разумному выбору, экономике и финансам.

Я стал опаздывать на рабочие задания. Мистер Прем читал мне пространные нотации – я-де выставляю его дураком. Раньше он мной гордился, теперь злился на меня. По пятницам не подходил к моему столу, не предлагал лишнее кулфи[115]. Жена его тоже перестала меня угощать. Журналисты сердились – где фотографии, почему в документах столько ошибок? – но я был слишком загружен учебой. Коллеги смотрели на меня и думали: и как его только на работу взяли? Ох уж эти низшие касты, по-хорошему не понимают. От ночных занятий у меня слипались глаза: спал я пару часов от силы. Несколько раз я свалился с мопеда.

Я рыдал горючими слезами, умолял мистера Према дать мне второй, третий, пятый шанс. Разумеется, меня выгнали. Я собрал вещи, от стыда не смея поднять на начальника глаза.

Я представил, как он будет рассказывать: «Взял я как-то на работу парнишку из низшей касты. Жена попросила. Это был ужас!» – и почувствовал во рту привкус желчи и пепла из-за того, что подвел столько народу.

Сестре Клэр я ничего не сказал. И не собирался. Узнай она правду, больше никогда на меня даже не посмотрела бы. Я не сказал ей ни про операцию, ни про деньги, ни про то, что не стал сдавать экзамены.

Всю ночь я плакал. Я тогда сдуру решил, будто она заболела раком, потому что помогла мне, пожертвовала собой ради меня. А может, и правда так было.

Я сдал Всеиндийские.

Садился за парту и один за другим сдавал все экзамены. В это самое время я должен был быть в другом экзаменационном центре, в трех милях отсюда. Но Рамеш Кумар на экзамены не пришел. Очередной бедняк, который так и не появился.

В тот первый раз я боялся, что меня поймают.

Обливался ли я потом на тех первых незаконных экзаменах? Плакал ли? Я вытеснил это из памяти, как все, что происходило в те годы, кроме вымученной улыбки Клэр и фразы «Бог есть любовь».

Клэр спросила, как я сдал экзамены. Плохо, ответил я. Наверное, недостаточно занимался. Наверное, я не слишком умен. И расплакался. Взял ее руки в свои, уставился на нее честными глазами.

– Не плачь, дитя мое. По крайней мере, у тебя есть работа, – сказала она; ее сил хватило только на вздох. – Я уверена, ты очень старался.

Я вошел в тысячу лучших. Вот какой я умный. Верма исполнил обещание. Операция не помогла. Клэр стало хуже.

Карма, как говорят белые. Такова жизнь в этой стране, если у вас нет денег.

Она так и не оправилась. Сквозь пергаментную кожу просвечивали вены. Под