Пассажирка - Зофья Посмыш

Что я могу вам ответить на это, мистер Бредли? Не исключено, что многие немцы, может быть, их даже гораздо больше, чем предполагают судьи немецкого народа, такие, как вы и я, сказали бы в эту минуту или хотя бы подумали: «Нет, не то же самое». И это должно вас радовать. Ибо ваш сын, Бредли-младший, если уж ему придется погибать, погибнет, сражаясь не против нас, а вместе с нами…

— …ради вас.

Кречмер не заметил или сделал вид, будто не заметил выпада американца.

— …плечом к плечу, как говорится в таких случаях, против общего врага, который угрожает всему миру. И вам тоже, мистер Бредли.

— Чепуха! Чертовски старая и надоевшая всем выдумка, за которую мир уже поплатился десятками миллионов убитых. Американцы легко могли бы договориться с русскими о разделе сфер влияния и сидели бы за океаном, как у Христа за пазухой.

— Возможно. Я с вами согласен. Ибо, как вы, наверное, заметили, я изложил вам только определенную точку зрения, впрочем довольно распространенную в наши дни, сохраняя по отношению к ней нечто большее, чем просто дистанцию. Но независимо от этого вы совершили одну ошибку. То есть ваше правительство совершило ее за вас, а вы, американцы, не желая выражать свое отношение к ней, предпочли не заметить этой ошибки или на самом деле ее не заметили. Допускаю, что могло быть и так. Во всяком случае, нынешнее положение является следствием той ошибки. Создалась ситуация, когда можно задавать, собственно, только один вопрос: тот, который вы задали мне. Надеюсь, теперь-то вы понимаете, что обратились не по адресу. В результате той ошибки (давайте примем это определение, не вдаваясь в семантический разбор самого слова) ваш сын, мистер Бредли, получит возможность погибнуть смертью храбрых в крестовом походе против большевизма. Что и говорить, перспектива куда более почетная, чем та, которую имели вы, сражаясь против нас. Так решило ваше правительство, и заметьте, что его решение полностью совпало с мнением так называемого среднего немца, позиция которого вызывает в вас такое возмущение. Того самого немца, которому союз с Америкой до такой степени заслонил весь остальной мир, что через пятнадцать с лишним лет после окончания войны он уже забыл, как выглядит смерть. Вы, американцы, здорово помогли ему в этом, приодев костлявую гостью в новые наряды. А ведь она всегда одинаково отвратительна. Я не знаю, сможет ли Бредли-младший представить ее себе, идя на защиту своей родины, которая якобы находится в опасности. Вскоре, однако, если он обладает, как и его отец, даром мышления, его жизненная философия обогатится еще одним понятием: понятием бессмысленной смерти. И в отличие от вас, он пойдет проливать кровь в будущей войне с этим понятием. В отличие от вас, потому что вы не только верили, но и твердо знали: Германия угрожает вашей родине. Вы не могли не знать об этом, даже если бы хотели. Фюрер сделал все, чтобы каждый американец убедился в его агрессивных намерениях, к тому же его союзница Япония успела уже добраться до вас… Между тем ваш сын, если он придерживается тех же взглядов, что и вы…

— Я искал беседы с вами не для того, — Бредли уже не скрывал своего раздражения, — чтобы вы мне рассказывали, как будет умирать мой сын.

— Нет? — Вальтер изобразил на лице удивление. — А зачем же, разрешите вас спросить?

— Теперь, когда радио сообщает вести о важных событиях на вашей родине, я хотел бы знать, как относятся к этому немцы?

Молчание продолжалось так долго, что Бредли уже стало казаться, будто это и есть ответ Кречмера. Неожиданно и на американца начала действовать качка. Он взглянул на часы и встал.

— Минуточку, — проговорил Вальтер. — Мне бы очень не хотелось, чтобы вы ушли, полагая, будто я уклоняюсь от ответа. Вы спросили меня: «Как относятся к этому немцы?» — а такой вопрос требует ясного, прямого и полного ответа. Вот я и думал, возможен ли такой ответ и сумею ли я его сформулировать. Кроме того, мне казалось… что в каком-то смысле я уже ответил на него в нашем предыдущем разговоре. Но я могу выразиться яснее: если война начнется, немцы, мне кажется, увидят в этом перст судьбы. Кстати, это соответствует в какой-то степени вашей теории о немецкой душе, зараженной мистицизмом.

— А как относятся к этому сознательные немцы, даже если их всего единицы? Такие немцы, как вы?

— Благодарю за комплимент и одновременно прошу прощения, если выражусь несколько грубо. Эти сознательные немцы увидят в будущей войне естественный результат политики государства, гражданином которого вы являетесь, вину этого государства, мистер Бредли.

Вы смеетесь? Но если вы можете противопоставить моим словам только улыбку, согласитесь — это немного. А возразить вам нечего…

— Извините, герр Кречмер… Не принимайте мою улыбку за аргумент в споре. Я рассмеялся потому, что мне в голову пришла одна мысль: как изменяется угол зрения в зависимости от перемены позиции наблюдателя! Этот закон из области точных наук великолепно подтверждается и в психологии. Особенно в Германии. Если в сорок пятом году, слыша обвинения в свой адрес, немцы, как правило, молчали, то уже через три года они начали добавлять «но», стремясь переложить вину на Гитлера и его подручных. Все оказались виновными: союзные державы, Версальский договор, все, только не сами немцы. Я внимательно следил за послевоенными публикациями такого рода — теперь они встречаются очень редко, — и что же я обнаружил? Что даже лучшие, говоря о «виновности немцев», не могут удержаться от этого самого «но». Даже величайший и честнейший из немцев — Томас Манн говорит устами Цейтблома:

«Я говорю об этом сравнительно спокойно, так как в согласии со значительной частью нашего населения, даже наиболее тяжко пострадавшей и оставшейся без крова, полагаю, что мы получаем по заслугам, а если расплата за грех страшнее самого греха, то следует помнить: кто посеял ветер, пожнет бурю».

Видите, герр Кречмер: «Если расплата за грех страшнее самого греха». Хотя вряд ли можно определить достаточно страшную кару за те ужасы, за миллионы погибших, которыми Германская империя устилала свой путь к мировому господству. Только один человек говорил об этом, не добавляя «но». Доктор Штрайт. Он говорил о своей собственной вине и ответственности. Собственной ответственности, понимаете, герр Кречмер! Он, который большую часть гитлеровской диктатуры провел за колючей проволокой. Да, их было много, таких, как он, когда мы ворвались в Дахау. А теперь…

— Доктор Штрайт тоже начинает добавлять «но»?

— Нет, не то.

— А что же?

Бредли помолчал немного, потом сказал:

— Западная Германия снова сильна. И Штрайт в одиночестве.

— Послушайте, мистер Бредли. Я не совсем понимаю, куда вы клоните. Если вы хотите доказать мне, что немцы не изменились, то, ради бога, не употребляйте таких туманных аргументов. Я сам это знаю. Но тогда разрешите спросить вас: кто несет за все это ответственность, кто сделал так, что мы вновь стали могущественны? Ведь вы прекрасно знаете, кого благодарят миллионы немцев за стабилизацию и процветание, за то, наконец, что поражение превратилось в победу. Ведь сытую жизнь немцы ценят превыше всего и не видят, что под этим благополучием погребена самая главная возможность — возможность жизни. Да, да, мистер Бредли. Мы были побеждены полностью — морально и физически, мы были так слабы, так беззащитны в нашей духовной и физической нищете, что с нами можно было сделать все, что угодно. И хорошее в том числе. Все дело в выборе направления. Вы сказали: «Германия снова сильна», подразумевая, что немцы снова считают себя невиновными. Но кто помог нам стать сильными? Мы снова стали опасны, ибо убедились, что мир никак не может обойтись без нас, что наши так называемые преступления не столь уж преступны, коль скоро на них махнули рукой, а так называемые военные преступники — вполне порядочные люди, если вчерашние миссионеры и рыцари антигитлеровского крестового похода призвали их на службу новому порядку. И после этого вы еще удивляетесь, что немец, которого вы спрашиваете об этих «преступлениях», отвечает: «Не знаю». Вы пришли сюда, разыскали меня, одиноко сидящего в темноте и тумане, чтобы потребовать у меня, именно у меня, ответа на вопрос: почему ваш сын должен гибнуть за немцев и их грязные дела? Да потому, мистер Бредли, что этого хотело ваше правительство, а если отождествлять правительство с народом, как вы это делаете с немцами, то, значит, и вы сами этого хотели.