Капитан госбезопасности. Ленинград-39 - Александр Логачев

– Хорошая. В смысле не слышно.

– Дверь на ключ закройте, Марина.

Его вежливое приказание вернуло ее к входу в комнату. А гость прошел по ее узкой, пеналообразной комнате к окну, попутно оглядываясь. Марина провернула ключ в замке. Что теперь? Что, что, ужинать надо. Она прошла к комоду, чтобы достать из него свежую скатерть. Праздничную скатерть с кистями и вышивкой. Ведь сегодня и в самом деле праздник. Она ждала этого дня целую вечность. Уже почти потеряла надежду и вот… пришло… Ее так поразила эта запоздало окатившая мысль, что она опустилась на стул, положив скатерть на колени. Конец будням, похожим на бесконечного серого червя, темноте впереди, ночным слезам в подушку. Больше не придется выслушивать злобные бредни заведующей. Только расставаться с детьми жалко, привыкла к ним. Но скоро, даст бог, у нее будут свои…

Но надо же как-то… как-то сделать этот момент по-настоящему торжественным. Например, зачем, скажите, теперь беречь продуктовые запасы?

А Навроцкий смотрел из окна пятого этажа на двор новопостроенного дома. На детские качели, на вылизанные дворником дорожки и площадки, на домовую котельную, на дровницы, на голубятни. Двор имел форму замкнутого прямоугольника, с каждой из четырех сторон продырявленного аркой с воротами. На ночь ворота, конечно, запирались дворниками, а подъезды все выходят во двор. Да, ночным грабителям поставлен заслон. Двор придуман для людей, чего не скажешь о квартирах. О коммунальных квартирах, придуманных большевиками. Граф был наслышан, читал им посвященные очень недурные рассказы советского писателя Зощенко, ко всему, казалось, приготовился, но… Но был потрясен сообщенным ему Мариной по дороге фактом, что в квартире нет ванны и на всю проживающую прорву имеется всего одна раковина на кухне. Это хорошо, что ему не придется становиться в таких условиях любовником.

Марина выставляла из буфета на постеленную праздничную скатерть рюмки и тарелки, протирая полотенцем.

– Комната в четырнадцать метров на одного – не так уж и плохо по нашим меркам, – произнеся это, Марина удивилась сама себе – она словно бы извинялась.

А гость отреагировал на ее слова странно. Он быстро отошел от окна, не забыв запахнуть занавеску, приложил палец к губам. Плотно придвинув к столу древотрестовский стул, мешающий проходу между столом и буфетом, он подошел к Марине, приобнял ее. И хотя он не сдавливал ее хрупкие плечи, а всего лишь положил на них свои ладони, девушка почувствовала исходящую от них силу, обжегшую ее сквозь платье и готовую прилить к чему угодно по команде хозяина. Скажем, к рукам. И тогда захрустят ее косточки, как хворост. Боже, о чем она думает?

– Марина, – он заглянул сверху вниз в ее глаза, как будто нырнул в них, – разговариваем так, словно нас подслушивают, понятно? Считаем, что нас подслушивают. Считать недолго придется, всего несколько вечеров. Поэтому, Марина, никаких «ваших мерок», «наших мерок».

Ему удавалось не шептать, но говорить так тихо, что не приходилось сомневаться: не то что за дверью или за стеной, а, находись кто в комнате – не поднеся ухо к шевелящимся губам, не разобрал бы слов.

– Хотите сказать что-нибудь тайное, говорите на ухо или тихим шепотом. Не плохо бы, между прочим, музыку организовать для звукомаскировки. Опять же к нашему лирическому образу музыка была бы как нельзя кстати. У вас есть патефон?

– Да, патефон есть.

– Вот и отлично, давайте его слушать.

«Помню уплывающий вечер, наши первые встречи и лучи синих глаз…» – пела грампластинка. В рюмках темнело вино «Черные глаза». Оно же медленно, но покидало бутылку, стоящую на скатерти между рыбой по-польски и вазой с яблоками. Странно у них складывалось общение. Они большей частью молчали, но иногда обменивались фразами, в основном, вопросами-ответами и вновь погружались в свои мысли.

– Вы партийный? – спросила Марина. Говорила она, разумеется, шепотом.

– Нет, – Навроцкий понял, что она имеет в виду его легенду.

– Напрасно. На вашу должность беспартийного не взяли бы.

– Не додумали, – произнес он без тревоги, разламывая вилкой дымящуюся на тарелке картофелину.

– И кандидатской карточки нет?

– Нет.

– Плохо.

Они вновь замолчали. Марина думала о том, кого она увидит через несколько дней. Так же сильно он ее любит, как любил, как любит его она? Но, главное, она его увидит. И от этих мыслей ей становилось так легко и радостно, что хотелось расцеловать этого хмурого загорелого человека с глубокими складками у рта, с которым к ней пришло новое дыхание.

– Как плохо одеты у вас женщины, – вдруг прервал молчание гость. – Не пользуются хорошими духами, не носят украшений.

– Женщина, в первую очередь, работница и товарищ, – сказала Марина. Гость покачал головой. Сочувственно, наверное.

– Скажите, – девушка отпила немного вина из рюмки, – для таких как вы, тех, кто приходит оттуда, я и посылала эти смешные сообщения? Где что находится, как что называется, какие выражения употребляются?

– Да, для меня и таких, как я.

И опять в их вечере наступила пауза, которую каждый заполнял своими мыслями.

Навроцкий вспомнил то, что Меландер рассказывал ему об этой девушке…

Полковник встретил ее около двух лет назад в Таллинне, куда он прибыл для налаживания информационного обмена между финской и эстонской разведками. Они познакомились в Тоомпарке, где играл духовой оркестр городской пожарной команды, люди, прогуливающиеся по дорожкам, кормили голубей, а на одной из украшенных резьбой скамеек сидела девушка и читала книгу. Обложка книги была набрана русским шрифтом. Полковник купил у корзинщицы розы и подсел к девушке.

Хороший разведчик должен быть хорошим агентуристом, быть способным мастерски провести вербовку, для чего должен владеть умением быстро наводить мосты знакомства и располагать к себе. Те, кто профессионально сталкивались с Меландером, никак не смогли бы назвать его плохим разведчиком.

Полковник (тогда он еще не был начальником финской разведки) разговорился с девушкой, действительно оказавшейся по национальности русской, легко завязал обоюдоприятное общение. Хотя Меландер не знал ни русского, ни эстонского языков, но они все-таки нашли общий язык – немецкий. На нем оба говорили свободно.

Потом бродили по улочкам Нижнего города, заходили в уютные кафетерии и винные подвальчики. Она показывала ему, до того лишь раз бывавшему в Таллинне, этот игрушечный с виду столичный город. Они осмотрели ратушу, дворец Кадриорг, церковь Олая.

Девушка, очарованная своим новым знакомым, рассказала ему о себе. Марина была дочерью эмигрантов из России, их поздним ребенком. Родители дождались совершеннолетия дочери, оставили ей небольшой капитал и свободу самой сложить свою жизнь и сделали то, о чем мечтали с того дня, когда покинули Россию. Они вернулись. Марине, которая была отпущена ими в поездку с подругами на острова, они оставили записку. Родители объясняли ей, что хотят умереть на родной земле, но рассчитывают еще пожить, быть принятыми новой властью как не оказавшие активного сопротивления, принести пользу своему народу. С тех пор девушка никаких известий от родителей не получала. Но очень, очень хотела бы знать, где они, что с ними.

Только к вечеру того дня Меландер и Марина расстались – полковника ждали на совещании, где должны были присутствовать и офицеры абвера.

Полторы недели провел финский полковник в Таллине и почти каждый день виделся с русской девушкой. За эти дни он сумел влюбить в себя Марину и убедить ее работать на финскую разведку, стать нелегалом на территории Советского Союза. Меландер был женат, но Марина верила ему, когда тот говорил, что разведется и женится на ней. Но, объяснял девушке полковник, он лишится работы в разведке, если возьмет в жены русскую. Другое дело, если русская станет агентом финской разведки, докажет делом, на чьей она стороне. «Там, в России, – добавлял он, – вы сможете узнать о судьбе отца и матери, может быть, вам даже удастся встретиться с ними». Меландер умел убеждать и добился успеха и на этот раз.

Три месяца Марину обучали в одном из финских разведцентров под личным присмотром Меландера. В то же время готовили для нее легенду и документы. Шансов, что она не попадет в лапы НКВД, было немного. Обыкновенно эмигранты, имевшие о советской действительности лишь заочное представление, даже с хорошо разработанными легендами быстро проваливались. Им не удавалось врасти в советскую жизнь так, чтобы не выделяться и не привлекать внимания. Непосильным оказывался пресс тотальной слежки. Поэтому Марину, как и других, кого готовили для заброски, держали на расстоянии от тайн и секретов финской разведки. Не знакомили с подлинными именами и названиями, вместо них на всякий случай «закладывали» дезинформацию. Даже Меландера она знала не как Меландера, а как Сайво Лехтонена.