Капитан госбезопасности. Ленинград-39 - Александр Логачев

У нее получилось, она смогла. Марина, оказавшись в советском Ленинграде, не провалилась. Она сумела перевоплотиться в советскую женщину, не вызывающую подозрения у окружающих. И даже удачно по ленинградским меркам решила жилищный вопрос, перебравшись из общежития в коммуналку. От нее начала поступать информация, конечно, уступающая в значимости донесениям агента «Виконт», но любопытная, часто наводящая на перспективные продолжения. И, конечно, Меландер рассчитывал, что Марина пригодится в будущем. Она и пригодилась…

А Марина сейчас думала о своей работе – о той, официальной. Которую придется бросить, и этого немного жаль.

Марина встроилась в советскую жизнь, став воспитательницей детского очага[23]. С одной стороны, место тихое и от всяких тайн предельно далекое. с другой – перекресток разнообразных новостей.

За детьми наряду с простыми женщинами заходили по вечерам жены военных, жены военспецов, инженеров, совслужащих и партийных работников. Многие женщины заводили разговоры с воспитательницей. Ну как не спросить про своего ребенка! Хорошо ли вел себя, хорошо ли кушал и все такое. Начинались-то разговоры с детей, потом же неизменно переходили на мужей. Редкая жена не упустит случая пожаловаться благодарной слушательнице на своего благоверного, особенно если муж военный и его то и дело посылают в командировки. Или задерживают на заводе на сверхурочную в связи со срочным оборонным заданием. Или грозятся перевести на Урал. Или еще что-то…

Часто и отцы заходили за своими отпрысками. Некоторые из них тоже были не прочь поболтать с молодой, привлекательной воспитательницей – правда, по несколько иным причинам. Вот именно из-за этих игривых разговоров Марину и невзлюбила заведующая, женщина немолодая и вниманием мужчин не избалованная. Одно время Марина беспокоилась, что от избытка злобы заведующая может и донос написать, как принято говорить, куда следует, но обошлось.

Еще немало полезной информации удавалось подчерпнуть из… разговоров детей. «Как же взрослые недооценивают наблюдательность детей, – всегда удивлялась Марина, – и их потрясающую память на все. Да, эти карапузы могут не понять некоторых слов, не проникнуть в суть многих вещей, но они запомнят эти слова, опишут, что увидят их глаза. Опишут своим детским языком, который взрослые склонны пропускать мимо ушей, не снисходя. А зря, товарищи взрослые. И еще детишки донельзя любопытны».

Марина вспомнила, как узнала про тот самый танк, за информацию о котором ее так хвалили:

Между Петей и Лемиром над картонным танком и оловянными солдатиками разгоралась нешуточная ссора.

– Ты не можешь подбить мой танк! – кричал Лемир.

– Я подбил его гранатами, – по голосу Пети Марина поняла, что тот вот-вот бросится Лемира с кулаками.

– Не можешь, не можешь, – твердил Лемир. – Это папин новый танк, а папа говорит, что новый танк ничего не берет. Не берет, не берет! Из пушек не подбить! У буржуев нет таких пушек. И танков таких у них нет.

– Я не буржуй! – взвился обиженный Петя. И вот уже мальчики, сцепившись, катаются по полу.

– А ну-ка, огольцы, в стороны! – раздался над вихрастыми макушками ее разгневанный голос. Но его одного не хватило, и воспитательнице пришлось растаскивать драчунов.

Мальчуганы стали наперебой убеждать Марину Афанасьевну, что «это он первый начал».

– Петя, ты первый бросился, я видела. Так, иди возьми воду и тряпку и протри подоконники. Понял меня?

Надув губы, Петя поволочил ноги к туалету, где под раковиной стояло хорошо известное всем нарушителям цинковое ведро с надписью «Д. Оч. № 8», а на батарее сушилась тряпка.

– Разве так можно, Лемир? – воспитатель присела на корточки и взглянула в глаза второму шалуну.

– А чего он говорит, что папин танк можно подбить?

Отец Лемира работал на Кировском заводе. В конструкторском бюро, как можно было заключить из рассказов мальчика.

– Любой танк можно подбить, Лемир.

– Нельзя, нельзя, папин нельзя, – он расплакался.

– Не реви! – приказала Марина и постучала пальцем по полу. – Если ты мужчина, а не плакса, то научись доказывать свою правоту словами, а не хныканьем.

– Я не плакса. Я мужчина, – Лемир вытер глаза. – Папин танк не подбить. Он придумал который с очень толстой броней, как у слона. Его ни одна буржуйская пушка не пробьет.

– Да ну? – удивилась воспитательница.

– Да. Он очень быстро ездит и везде пройдет. У буржуев нет таких танков. И никогда не будет.

– Ты же, Лемир, сказал, что папа уже полмесяца живет на заводе, а вам с мамой только звонит, и его домой не отпускают, потому что без него заводу не обойтись?

Да, Лемир говорил об этом, из чего Марина тогда заключила, что КБ, скорее всего, временно перевели на казарменное положение. Подобное практиковалось на оборонных заводах, когда требовалось срочно выполнить правительственный заказ.

– Их распустили домой, – Лемир широко улыбнулся, показав, сколько зубов не хватает во рту. Трех.

«Так, так. Казарменное положение для КБ на Кировском закончено. Это может означать, что работа выполнена. И даже не составляет труда догадаться, какая именно работа».

– Вот видишь, какой у тебя папа! А ты дерешься. Извини, Лемирчик, но играть сегодня ты больше не будешь. Не один Петя виноват, ты тоже. Но раз он первый начал, ему более суровое наказание, тебе – помягче.

Марина, взяв Лемира за руку, повела его в учебный уголок. Там стояло десять новеньких парт, их совсем недавно пробил для детского очага папа Ирочки Лахтиной, третий секретарь Сталинского райиспокома. Марина усадила Лемира за одну из них. Сняла с полки альбом и набор цветных карандашей «Буратино».

– Будешь рисовать.

Это для девочки рисование не могло служить наказанием, а для пацаненка сидеть неподвижно – уже это одно невыносимо. Тем более Лемир предлагаемое ему занятие не любил. Но покорно взялся за карандаши.

– А что рисовать?

– А что хочешь. Можешь даже танк. Если хочешь. Работай!

И Марина отошла, уверенная, что именно танк, он и примется изображать. Когда Марина вновь подошла к Лемиру и заглянула ему за плечо, то на альбомном листе увидела почти готовый рисунок. На синей траве с белыми ромашками стоял зеленый однобашенный танк. Рядом выстроился экипаж – пять скелетиков-человечков. На башне танка красным карандашом было выведено «КВ»…

Вот что вспомнила Марина.

Патефон зашуршал, иголка со скрипом съехала с дорожек и запрыгала, ударяясь о бумажный круг с названием песен. Марина встала, чтобы сменить пластинку. Навроцкий проводил ее взглядом.

Девушку Марину придется убрать. Таков приказ, отданный начальником финский разведки полковником Меландером. К приказу прилагалась просьба – сделать ее смерть мгновенной и безболезненной.

– Ты понимаешь, что иначе нельзя? – сказал полковник. – Хуже всего, что она будет знать тебя в лицо. А у тебя впереди большая работа. Что ее возьмут после твоего ухода, можно не сомневаться. С собой ты ее взять не можешь, самой ей не уйти. К тому же, чекисты ее все равно в живых не оставят. А прежде истязают пытками, вытянув из нее все, что она знает. И в первую очередь установят, на какую разведку она работала. Что совсем нежелательно.

Навроцкий понимал правоту полковника. Он и сам не считал смерть безусловным злом. И сейчас смерть спасет Марину от пыток в чекистских застенках…

В дверь постучали. Марина метнула вопросительный взгляд на гостя. Гость кивком разрешил. Пока девушка вставала, шла к двери, отворяла замок, проворачивая в нем длинный ключ, Навроцкий расстегнул помимо уже расстегнутой верхней пуговицы «толстовки» еще две, забросил нога на ногу и развалился на стуле в небрежной позе. Ни дать ни взять – старый бабник, уверенный в очередной победе.

– Мариночка, – уверенно шагнула в комнату, оттесняя девушку, рыжеволосая баба в меховой безрукавке, – ты говорила, у тебя есть запасная игла для примуса… Ой, извини, я не знала, что ты не одна. Здрасьте, товарищ!

Навроцкий кивнул ей, по-советски, по-быдловски не вставая при появлении незнакомой дамы. Его же в свою очередь быстро обежали глазами по видимым частям, цепко фиксируя детали с наблюдательностью опытного агента-нелегала. Теперь понесут информацию на кухню, обсуждать над скворчащими сковородками и булькающими чайниками. Будут обсасывать, что наша-то воспиталка польстилась на старого козла. Ну, он-то, понятно, на что польстился. Вот, мол, до чего одиночество доводит, будут качать головой одни. Другие, помешивая ложкой варево, будут возражать «а может она таких вот и любит, тянет ее к мужикам в возрасте». Третьи предположат «а может, он из начальников, двинет ее опосля выше».

– Иди ко мне, моя радость! – произнес Навроцкий громко, специально для той, кто наверняка приник сейчас к двери дереву в районе замочной скважины.

– Кстати, – добавил он тихо, когда Марина вернулась за стол, – согласно образу мы уже должны перейти на «ты».