Дорожные работы - Стивен Кинг

— О Господи! — выкрикнул Эрни. — Он с требником! Вы видели? Собирается отходную прочитать… а может, он вообще уже мертв. Джонни!

В приемной сидели и другие люди: подросток со сломанной рукой, престарелая женщина с эластичным бинтом на ноге, мужчина с огромной повязкой вокруг большого пальца. Все они как по команде приподняли головы, посмотрели на Эрни и тут же потупились, уставившись кто на пол, кто в журнал.

— Вы не волнуйтесь, — тупо произнес он.

— Отпустите меня, — сказал Эрни. — Я должен знать…

— Послушайте…

— Отпустите меня!

Он разжал пальцы и выпустил брата Джонни. Эрни Уокер поспешно вскочил и кинулся по коридору за угол, куда скрылся священник.

Он с минуту посидел на жестком пластиковом стуле, не зная, что предпринять. Посмотрел на пол, испещренный грязными отпечатками подошв ботинок и черными разводами. Посмотрел на пост дежурной медсестры, где девушка в белом халате разговаривала по телефону. Посмотрел в окно и заметил, что снегопад прекратился.

Вдруг из коридора со стороны операционной донесся нечеловеческий вопль.

Все снова приподняли головы, на каждом лице была написана скорбь, перемешанная с ужасом.

Нечеловеческий вопль повторился, а потом кто-то громко, ну совсем по-щенячьи, заскулил.

Все опять поспешили уткнуться в журналы. Только подросток со сломанной рукой шумно вздохнул и шмыгнул носом.

Он встал и, не оборачиваясь, быстро направился к выходу.

При его появлении тут же сбежались работники прачечной; Рон Стоун даже не пытался их останавливать.

— Ничего не знаю, — сказал он. — Мне так и не удалось выяснить, жив он или мертв. Скоро узнаете. Не знаю я ничего — и все тут.

Он помчался наверх, смятенный и разбитый.

— Вам удалось узнать, как дела у Джонни, мистер Доус? — первым делом спросила его Филлис.

Он впервые заметил, что Филлис, несмотря на причудливо выкрашенные волосы, выглядит жутко старой.

— Дела хуже некуда, — ответил он. — Священник пришел читать над ним последнюю молитву.

Филлис всплеснула руками:

— Господи, какой кошмар! И надо же такому случиться, да еще перед самым Рождеством!

— Кто-нибудь позаботился о белье, что рассыпалось на перекрестке?

Филлис посмотрела на него с укоризной:

— Да, Том посылал за ним Гарри Джонса. Он уже минут пять как вернулся.

— Хорошо, — сказал он, хотя ничего хорошего тут и близко не было. Все обстояло прескверно. Будь на то его воля, он бы залил во все стиральные машины сильную кислоту, чтобы сжечь это поганое белье к чертовой матери. Вот это и вправду было бы хорошо.

Филлис сказала что-то еще, но он не расслышал.

— Что? Извините, я отвлекся.

— Я сказала, что звонил мистер Орднер. Просил вас перезвонить ему как можно быстрее. И еще звонил некий Гарольд Суиннертон. Просил передать, что патроны уже доставили.

— Гарольд… — И тут он вспомнил. Оружейная лавка Гарви. Хотя Гарви уже давно лежал в гробу. — Ах да, верно.

Он вошел в свой кабинет и прикрыл за собой дверь. На столе по-прежнему красовалась табличка с призывом:

ДУМАЙ ГОЛОВОЙ!

Возможно, познаешь новые ощущения

Он схватил ее и швырнул в корзинку для мусора. Плюх!

Усевшись за стол, он раскрыл папку с входящими бумагами и не глядя вывалил их все в ту же корзинку. Затем осмотрелся по сторонам. Стены кабинета были облицованы деревянными панелями. На левой стене висели два диплома в рамках: первый — колледжский, а второй — свидетельство об окончании курсов службы быта, которые он посещал летом в 1969 и 1970 годах. На стене за столом красовалась увеличенная фотография, на которой он сам пожимал руку Рэю Таркингтону по случаю открытия новой автомобильной стоянки. Оба они улыбались на фоне здания прачечной. Выкрашенная им труба до сих пор еще сверкала яркой белизной.

Кабинет этот он занимал с 1967 года, уже больше шести лет. Он въехал сюда еще до печальных событий в Кентском университете[3], до открытия знаменитого Вудстокского фестиваля[4], до убийств Роберта Кеннеди и Мартина Лютера Кинга, до избрания Никсона. Годы его жизни потрачены в этих четырех стенах. Миллионы вдохов и выдохов, миллионы сердечных сокращений. Он еще раз осмотрелся, пытаясь понять, чувствует ли хоть что-нибудь. Он испытывал лишь легкую грусть. И все.

Выпотрошив ящики стола, он отправил в корзинку личные бумаги и личные учетные книги. Написал на обратной стороне стандартного бланка прошение об отставке и опустил его в фирменный конверт с эмблемой «Блю Риббон». Всякую ерунду — скрепки, липкую ленту, чековую книгу и бланки — он оставил на столе.

Затем встал, снял со стены дипломы в рамках и швырнул их в корзинку. Стекло, прикрывающее свидетельство об окончании курсов службы быта, со звоном разбилось. На месте, где висели дипломы, остались два пустых квадратика, которые выделялись на более темном фоне стены. И все.

Зазвонил телефон, и он поднял трубку, думая, что это Орднер. Однако звонил Рон Стоун, снизу.

— Барт?

— Да.

— Джонни скончался полчаса назад. Похоже, он так и не пришел в сознание.

— Жаль парня. Извини, Рон, но я уже ухожу.

— Возможно, это и к лучшему, — вздохнул Рон. — Но только не достанется ли вам за это от наших боссов?

— Я больше не служу у наших боссов, Рон. Я только что написал прошение об отставке. — Вот. Проговорился. Значит, все — обратного пути нет.

На другом конце линии воцарилось мертвое молчание. Он слышал жужжание стиральных машин и гулкое шипение гладильного пресса. Человека, ненароком затянутого в этот агрегат, ждала примерно такая же участь, как беднягу, попавшего под паровой каток.

— Должно быть, я ослышался, — произнес наконец Рон. — Мне показалось, что вы сказали…

— Нет, Рон, вы не ослышались. Все кончено. Я был счастлив работать бок о бок с вами, Томом и даже Винни, когда он еще умел держать язык на привязи. Но теперь все.

— Но послушайте, Барт. Успокойтесь. Я понимаю, что вы потрясены…

— Это вовсе не из-за Джонни, — перебил он, сам не зная, правда это или нет. Может быть, он еще попытался бы схватиться за спасительную соломинку, чтобы сохранить то тягучее и бесцветное существование, под защитной завесой которого они с Мэри прожили последние двадцать лет. Но, увидев священника, который почти бегом кинулся по коридору в операционную, где умирал (или уже умер) Джонни, и услышав затем нечеловеческий вопль Эрни Уокера, он сдался. Наверное, подобное происходит, когда ведешь автомобиль по виражу, а в последнюю секунду выпускаешь из рук руль и закрываешь ладонями глаза.

— Да, это вовсе не из-за Джонни, — повторил он.

— Но послушайте, Барт… послушайте… — Рон казался совершенно удрученным.

— Рон, давайте поговорим позже, — предложил он, сам даже не зная, хочет того или нет.

— Хорошо. Но только…

Он тихонько положил трубку.

Затем выдвинул ящик стола, достал телефонный справочник и отыскал раздел «Оружие». Набрал номер оружейной лавки Гарви.

— Алло, лавка Гарви.

— Это Бартон Доус, — представился он.

— А, хорошо, что вы позвонили. Патроны вчера вечером доставили. Я же пообещал вам, что до Рождества успеем. Двести штук.

— Отлично. Вы знаете, сегодня днем я страшно занят. Вы вечером работаете?

— Да, вплоть до самого Рождества я закрываюсь в девять.

— Тогда постараюсь к восьми подскочить. В крайнем случае — завтра днем.

— Хорошо. Послушайте, вам не удалось выяснить у своего кузена — речь и в самом деле идет о Бока-Рио?

— Бока… — Ах да, Бока-Рио, куда собрался на охоту его кузен Ник Адамс. — Да, похоже, что он едет именно в Бока-Рио.

— Господи, до чего же я ему завидую. В жизни больше ничего подобного не испытывал.

— Зыбкое прекращение огня, — промолвил вдруг он. И внезапно представил голову Джонни Уокера, приколоченную в виде охотничьего трофея над камином Стивена Орднера с маленькой бронзовой табличкой внизу:

ХОМО ПРАЧЕЧИЕНС

Добыт на перекрестке возле «Дикмена»

28 ноября 1973

— Что-что? — озадаченно переспросил Гарри Суиннертон.

— Я сказал, что тоже ему завидую, — поспешно ответил он и зажмурился. К горлу вдруг подступила тошнота. Я разваливаюсь, подумал он. Это именно так и называется — разваливаться.