Епископ ада и другие истории - Боуэн Марджори

У него имелись собственные амбиции, но он держал их при себе в ожидании более безопасных времен: он не собирался делать блестящую карьеру, которая должна была окончиться гильотиной; но он также не был и пессимистом; лучшие времена, говорил он себе, конечно же, непременно последуют за нынешней неразберихой (он отказывался воспринимать текущий момент как нечто иное), которую можно было рассматривать только как муки рождения нового государства.

Поэтому, будучи молодым и спокойным, ничего не потеряв от потрясений в обществе, он ждал так, как, по его мнению, мог позволить себе ждать, пока снова не установится порядок. Ужасы, омывавшие морем грязи и крови его спокойное существование, едва касались его; то, что должно было случиться 12 декабря, впервые наполнило его существо страхом.

Страхом иррациональным, не поддающимся никакому объяснению.

Его главной причиной был пустяк, происшествие настолько незначительное, что, впервые услышав о нем, он выбросил его из головы, как нечто, не имеющее ровно никакого значения.

Один из депутатов Лилля выявил заговор в Департаменте Беарна, назвав несколько имен, до сих пор считавшихся именами добрых друзей Республики. Это не выглядело слишком серьезным, но требовало некоторой деликатности в расследовании. Заместитель начальника соответствующего департамента отсутствовал; до его возвращения, 12 декабря, никаких мер не предпринималось; в этот день Буше, как человек надежный и заслуживающий доверия, должен был доставить все бумаги, касающиеся предполагаемого заговора, к нему домой в Сен-Клу.

Поначалу молодой служащий не придал этому значения, но потом ему стало приятно, поскольку этой миссии придавалось хоть какое-то значение. В тот вечер, за ужином в маленьком кафе на улице Сен-Жермен, он думал об Амброзине, хотя мысли о ней давно уже стали для него запретной темой.

Она была актрисой в театре, дававшем представления в дни террора, — подобном ядовитому цветку, распустившемуся на куче разврата.

Она жила в маленьком домике по дороге в Сен-Клу, на берегу реки, уединенном и скромном на вид месте, хотя саму Амброзину нельзя было назвать ни невинной, ни скромной.

Клод Буше любил ее, и каждый вечер, когда непристойное, разнузданное представление заканчивалось, отвозил ее домой в маленьком желтом кабриолете, принадлежавшем когда-то какой-то светской даме.

Они были вполне счастливы; она, разумеется, любила Клода и, как он считал, была ему верна; у него имелись соперники, и ему льстило, что ему удалось восторжествовать над ними и сделать ее всецело своей, подчинявшейся ему почти во всем; и хотя она была всего лишь дитя сточных канав Сент-Антуана, но, вместе с тем, очаровательна и грациозна, привлекательна своей простотой и пылкостью, которые сохранила, несмотря на многочисленные пороки и обманы.

Ее нельзя было назвать красавицей, но у нее были темно-синие глаза и лилейно-белая кожа, а волосы — чудесными, не тронутыми ни краской, ни пудрой; светлые, густые, пышные, полные естественных извивов; она укладывала их в высокую прическу, такими фантастическими формами, какие только могла себе позволить; при этом часть их неизменно ниспадала на грудь и плечи.

Клод, сидя в кафе, вспоминал эти светлые волосы и то, как они развевались, когда она убегала со сцены, раскрасневшаяся, задыхающаяся, полуобнаженная, после танца, каким забавляла мужчин, заставляя их кровь вскипать.

Он подумал: «Чтобы взять бумаги, мне придется пройти мимо дома, в котором она жила…»

Он одернул себя, но тут же мысленно добавил: «И в котором она умерла…» — Амброзина была убита три года назад.

Как-то зимой она не появилась в театре. Поскольку ей предстояло исполнить новую песенку на злобу дня, в маленький домик у реки был послан вестник.

Он нашел ее в ночном халате, на полу спальни; ее тело было покрыто ранами и синяками. В домике царил беспорядок, все, представлявшее хоть какую-то ценность, исчезло.

Никто ничего не знал: дом стоял уединенно, Амброзина жила одна; старая женщина, выполнявшая домашнюю работу, приходила на несколько часов. Выяснилось, что у Амброзины не имелось ни друзей, ни родственников; никто не знал ее настоящего имени — она была просто бродяжкой из Фобур Сент-Антуана.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

В тот вечер Клод пришел к ней; они поссорились пару дней назад, и все это время он держался в стороне.

Она лежала на безвкусных шелках кровати под балдахином; кто-то заботливо укрыл ее покрывалом до подбородка, и ее лицо, покрытое синяками, с немного исказившимися чертами, напоминало лицо обиженного, испуганного ребенка.

Ее волосы были уложены над головой и напоминали пышную подушку; маленькие заостренные черты казались совсем незначительными рядом с этим неизменным великолепием.

Глядя на нее, Клод недоумевал, как он мог когда-то любить ее — существо, начисто лишенное красоты и бесхарактерное; его единственным желанием было забыть ее, потому что сейчас она казалась ему чем-то зловещим.

Он заплатил столько, сколько было нужно, чтобы ее не похоронили, как нищую, и вернулся в Париж, чтобы забыть. Забыть ее было нетрудно; случившаяся с ней трагедия никого не встревожила — слишком много ужасов происходило тогда во Франции. Воры, очевидно, убили ее из-за скудных пожитков; дело так и осталось нераскрытым, поскольку оно никого не заботило. Таких, как она, в Фобур Сент-Антуан было великое множество.

Какое-то время она продолжала обнимать Клода по ночам; вместе с темнотой приходил ее образ, не давая ему уснуть.

Но он всегда видел ее мертвой, с напряженными, полуоткрытыми губами, полузакрытыми, неподвижными глазами, тонким носом и острым подбородком, на фоне золотистых волос.

Только мертвой. Снова и снова он пытался вызвать в памяти ее живое лицо, ее движущуюся фигуру, но это ему не удавалось.

Он не смог вспомнить ощущения от ее ласк и поцелуев, зато ощущение холодной, мягкой мертвой щеки, — именно такой она была, когда он прикоснулся к ней, — оставалось с ним.

Впрочем, через некоторое время ему удалось избавиться от Амброзины, забыть ее.

Но теперь, когда его путь, 12 декабря, должен был пройти мимо ее дома, он вспомнил.

Не то, чтобы он испытывал какой-то страх перед домом или местностью, — просто после ее смерти он ни разу там не был. Вероятно, сейчас в доме живут другие люди, или он вообще разрушен, — но в любом случае, его путь лежал через пустынный парк.

Было бы абсурдным предполагать, что он боится этого дома или того пути, которым шел в последний раз, возвращаясь от ее смертного одра. Все было кончено, и он забыл об этом. Он старался уверить себя в этом, но, стоило только вспомнить Амброзину, его вновь охватывал неприятный страх.

Эта ночь стала началом ужаса.

Он поздно вернулся домой, в свою квартиру около кафе, и, заснув, увидел сон, по своей ясности не отличающийся от реальности.

Ему снилось, что сегодня — 12 декабря, и он едет в Сен-Клу с бумагами, которые должен передать депутату от Беарна.

Стоял холодный, хмурый день и, пока он ехал, его окружала сонная тишина.

Когда он добрался до больших железных ворот парка, его лошадь захромала. Он находился неподалеку от конечного пункта своей поездки и решил пройтись пешком. Оставив лошадь в маленькой гостинице, он направился через парк.

Он видел все совершенно отчетливо — огромные аллеи голых деревьев, дорожки, усыпанные опавшей листвой, пруды с карпами и фонтаны с грязными статуями и пустыми бассейнами, клумбы, на которых недавно цвели цветы, выглядевшие сейчас совершенно безжизненными; а справа от него виднелся бледный отблеск реки, проглядывавшей между деревьями.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Пока он шел, сумерки начали наполнять огромный парк тенями; и вдруг он почувствовал рядом с собой чье-то присутствие. Он не мог разглядеть лицо этого человека, постоянно скрытое тенями, зато мог видеть, что на нем был зеленый плащ с темно-синими лягушками.

Его сразу же охватил ужас. Он ускорил шаг, но тот, другой, с безжалостной точностью сновидения, не отставал. День потускнел, превратившись в нечто бесцветно-неподвижное, — самая подходящая декорация для появления призраков, — ветви на деревьях и трава были совершенно неподвижны, на воде не было заметно ряби.