Можайский — 4: Чулицкий и другие - Павел Саксонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Дальше!
«Засел он у дяди Матвея. Смурной такой, беспокойный. Потом бумагу спросил и чорнила».
— А ты?
«Я рядом был: не отпускал он меня!»
— И? Что написал?
Мальчишка важно надулся и вельможно покачал головой:
«Грамоте не обучены, да-с!»
— Плохо, Вася! Очень плохо!
«Не Вася я!» — мальчишка сдулся и, кажется, обиделся.
Я его тут же подзадорил:
— Без разницы, Вася! Только что ты мог заработать еще два рубля. А теперь — дудки!
Масштаб трагедии произвел на беса подобающее впечатление:
«Чего надоть-то?» — вскрикнул он. — «Я сделаю!»
Я подавил усмешку:
— Написал он бумагу, а дальше?
«Мне отдал».
— А ты?
«На почту снес».
— Вот так, на почту? Без ничего?
«Почему это — без ничего? С пошлиной!»
Я потряс головой, думая, что ослышался:
— С какой еще пошлиной?
«Известно, с какой! На марки!»
— Так ты о плате?
«О ней».
— Адрес!
«Седьмая линия…»
— Да не почты, дурья твоя башка!
Мальчишка насупился:
«Сам дурак!» — немедленно парировал он.
Я — энергично — погрозил ему пальцем:
— Куда письмо отправлялось?
«Никуда!»
Глазки малолетнего шантажиста заблестели. Я понял, что вот это-то и было его главным секретом.
— Как — никуда? — прошипел я, делая к нему шаг и готовясь схватить его за грудки.
Мальчишка тут же отпрянул и взвизгнул:
«Монету гони! Сам обещал!»
«А ну как я сейчас, ваше высокородие!» — процедил надзиратель и стал обходить мальчишку с другой стороны.
— Стой! — остановил я надзирателя и снова достал из кармана бумажник. — Вот твои два рубля!
Шантажист молнией юркнул ко мне и схватил деньги.
— Говори!
«Закрыта была почта!»
Я обомлел: да что же это со мной? Как я сам не подумал об этом? Понятно ведь: и затемно уже было, когда дядюшка наш на вокзал помчался, и ждал он там около часа, и вернулся потом, и какое-то время в чайной провел, и только потом писать начал, и мальчишке, чтобы до почты дойти, уж никак не менее четверти часа потребовалось — если не больше… конечно же, почта уже не работала!
— Значит, письмо все еще у тебя? — с надеждой спросил я и протянул руку.
«Вот еще! Сам доставил!»
Я подскочил:
— Куда? Как? Ты же читать не умеешь!
«А вот так!» — мальчишка злобно хихикнул. — «Больно надо — пошлину возвертать!»
— Выбросил что ли? — ахнул я.
«Доставил!»
— Но куда?
«В адрес, понятно!»
— В какой адрес?
«Рубель!»
Я — прямо ему в физиономию — швырнул очередной рубль. Негодяй ловко увернулся и подхватил скомканную бумажку.
— Ну!
«Дядечка добрый попался», — пустился в объяснения он, — «старикашка совсем… ну, прямо как ты…»
Я проглотил.
«…на ребеночью слёзку падкий. Дядечка, дядечка, — плакал я, — а куда ж бумажечку эту снести-то нужно? Прибьет меня папка! Копеечку я потерял, с почты не могу отправить… Прочитал мне дядечка адрес. И копеечку дал!»
— Зачем же он дал? Почта закрыта!
«Так добрый ведь… а потом, что я — лопух какой, у почты спрашивать?»
Я закусил губу.
«Вот в адрес я и пошел. А там…»
Негодяй снова умолк, сверкая глазами.
— За адрес уже заплачено! — возразил я, понимая, впрочем, что это не поможет.
Так и вышло:
«За адрес! Но не за то, что в адресе было!»
— Адрес говори!
«Да как же я скажу, если не сказать и то, что было?»
— Просто адрес!
«Не можно!»
Я протянул «рубель»:
— Ну!
Мальчишка сунул рубль в карман и, наконец, начал выкладывать информацию:
«Девятая линия…»
Я насторожился: упоминалась уже девятая линия!
«…сорок шестой нумер».
Я побледнел.
«Училище там».
— Солнышков… — пробормотал я, невольно попятившись к выходу.
«Ась?»
— Ничего, ничего… — я взял себя в руки. — Продолжай.
«В третьем этаже».
— Да…
«В собственные руки!»
— Кому?
«Его превосходительству…»
— Кому?! — закричал я, снова теряя самообладание.
«Его превосходительству», — повторил сорванец, — «господину действительному стат… стат..»
— Статскому советнику?
«Статскому советнику!»
Я обхватил руками голову: только не это!
«Висватому!»
Я застонал.
Мальчишка явно остался доволен произведенным эффектом. Повернувшись к матери и взявшись пересчитывать «выручку», он нравоучительно произнес:
«Учитесь, мама!»
Я схватил надзирателя за рукав шинели и, волоча его за собой, бросился вон: из комнаты, из общежития, с Кожевенной линии!
— Поворот! — Кирилов фыркнул в усы.
— Не то слово! — отозвался Чулицкий с хитроватым прищуром. — Но это еще цветочки: ягодки впереди!
— Давайте уже свои ягодки, пока не перезрели!
— Минутку, — вмешался я. — Михаил Фролович, я правильно понял, что этот… гм… этот юный любитель рублей отослал вас к профессору Висковатову?
Чулицкий кивнул:
— Правильно.
— Но вы же не хотите сказать, что профессор…
— А вы послушайте дальше!
— Но мне же нужно знать, что записывать, а что — нет! — я помахал уже на добрых две трети заполненной памятной книжкой. — Если записывать всё, в этом потом сам черт ногу сломит!
— Сушкин! — Чулицкий нахмурился. — Пишите всё, если уж взялись. Или вообще не пишите. Мне-то какое дело?
— Но…
— Довольно!
Моя нога — уверяю вас, читатель, помимо моей воли — притопнула по паркету:
— Я — лицо официальное! — требовательно произнес я. — Всестороннее освещение произошедших событий…
Михаил Фролович, а за ним — Митрофан Андреевич и Сергей Ильич засмеялись. Михаил Фролович, отсмеявшись, позволил себе новую дерзость:
— Сушкин, видит Бог: вы — такое же официальное лицо, как посол государства Луны при дворе короля Людовика Четырнадцатого[53]! Если бы не Можайский…
— Кстати, обо мне, — перебил Чулицкого Можайский.
Михаил Фролович с подозрением воззрился на его сиятельство:
— А тебе-то что? — неласково спросил он.
Можайский тоже прищурился:
— Сущий пустяк: маленькое разъяснение.
— Какое еще разъяснение?
— Ну, как же, — веки его сиятельства почти совсем прикрыли улыбавшиеся глаза, — чайная.
— Чайная? — не понял Чулицкий. — А с ней-то что не так?
— Дядя.
— Какой дядя? Хватит говорить загадками!
— Дядя Некрасова, — глаза его сиятельства распахнулись, их страшная улыбка засияла в полную мощь.
— Можайский!
— Дядя Некрасова, Илья Борисович, — соизволил пояснить его сиятельство, — всю ночь провел неизвестно где. В комнату он не возвращался. Отправиться на ночь глядя к профессору он не мог. Где же он был? А главное — почему? Если же учесть то, что ты сам рассказал о содержателе чайной…
— Можайский! — похоже, Чулицкий взбесился. — Чем молоть несусветную чушь, просто позволь закончить рассказ!
— Значит, не в чайной он был?
— Нет!
— А где же?
— Может, послушаешь?
Его сиятельство оттопырил нижнюю губу и склонил голову к плечу:
— По всему видно, ты подготовил сюрприз!
— Ты замолчишь или нет?
— Убили дядю! Ай-я-яй!
На лице Чулицкого появилось выражение разочарования:
— Ты-то откуда знаешь?
— Нетрудно догадаться!
— Но…
— Не в чайной, говоришь, его… зарезали?
Чулицкий подпрыгнул едва ли не до потолка:
— Зарезали? Почему — зарезали?!
— Потому что вряд ли застрелили!
— Издеваешься!
— Ну… — странное дело, но вечная улыбка в глазах Можайского на мгновение куда-то пропала, и от этого, признаюсь, всем нам стало как-то особенно не по себе. Даже Михаил Фролович вдруг попятился. — Наверное, да: издеваюсь.
Глаза его сиятельства снова улыбались.
Чулицкий пришел в себя:
— Чтоб тебе! — воскликнул он, доставая из кармана платок. — Ты закончил?
Можайский кивнул:
— Ладно, продолжай. Раз уж этого молодчика зарезали не в чайной, то и черт с ним. А в чайную все-таки нужно будет наведаться: слыханное ли дело? Что это еще за дядя Матвей, которого я не знаю?
— Юрий Михайлович… — Гесс. — Суворовский участок[54] не в нашей компетенции…
Можайский — губами, то есть искренне — улыбнулся Вадиму Арнольдовичу:
— Ничего: Иван Дмитриевич[55] возражать не станет.
Чулицкий:
— Зачем он тебе сдался?
Можайский:
— Интересная у него «профессия» — с трупов одежду продавать!
— Гм…
— Ладно, — примирительно, — извини. Давай, рассказывай дальше!
Чулицкий потоптался, пожал плечами и, несмотря на еще одну мою попытку протеста, продолжил:
— Выбежали мы с надзирателем из общежития и, вскочив в коляску, помчались на почту…
