Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов - Михаил Сергеевич Трофименков

Между прочим, Джульет Стивенсон, сыграв Соню, – подругу Дианы, которая утешает принцессу в разодранных колготках и грязном пальто, рыдающую у нее на плече, – тут же сыграла Терезу в «Письмах» Уильяма Риада. Чует мое сердце, что не за горами и новый фильм об Эвите. Они возвращаются, причем возвращаются толпой.

Еще недавно казалось, что в биографическом жанре случился революционный прорыв. Финчер снял «Социальную сеть» (2010) о Марке Цукерберге. Кондон – «Пятую власть» (2013) о Джулиане Ассанже. Герои, не просто живые, но молодые и способные еще и начудить, и напугать, и разозлить, да вообще, почему бы и нет, даже старушку топором зарубить, – такого в кино еще не было. Не то чтобы живых героев не было вообще. Но, скажем, снять фильм о журналистах, раскрутивших Уотергейтский скандал и низвергнувших лжеца Никсона, можно было уже через четыре года после событий: понятно, что их звездный час состоялся, да и что такого может натворить в будущем какой-то журналист. О Нельсоне Манделе – тоже можно: он уже все совершил и ничем скомпрометировать себя не может.

Но канонизировать активных и нестарых опасно. А не канонизировать нельзя никак: таковы законы жанра. Так что мы обречены на возвращение проверенных мифологических персонажей: вечных Грейс, Терез и Диан.

Дневник горничной (Journal d’une femme de chamber)

Франция, 2015, Бенуа Жако

Прошедшая огонь, воду и медные трубы горничная Селестина, железная девка, овладевшая секретами парижского шика и кажущаяся принцессой на фоне своих провинциальных «хозяев», – такой же нарицательный персонаж французской культуры, как д'Артаньян или Тартарен из Тараскона. Роман Октава Мирбо, анархиста, антимилитариста, антиклерикала, в 1900-м вызвал нешуточный скандал. Писатель посмел взглянуть на «чистое общество» глазами субретки. И не просто взглянуть, а вынести ему устами Селестины не подлежащий обжалованию приговор, который проще всего резюмировать строкой Жака Бреля: «Буржуа подобны свиньям». Мирбо перевернул социальные роли, предписанные классической традицией. Прежде слуги разыгрывали грубые интермедии в паузах между благородными господскими страстями. Отныне мир слуг – держащих, по справедливому замечанию Селестины, в своих руках хозяйские жизни – с грозной брезгливостью взирал на господские выходки.

Набожная провинция, по Мирбо, – трагикомический ад, населенный в лучшем случае сатирами, брюхатящими безответную прислугу, в худшем – серийными педофилами. Общество охнет, только если насилие увенчается садистским убийством. Но Мирбо был не памфлетистом, а блестящим писателем, и прошел между Сциллой бульварной спекуляции на пикантной теме и Харибдой выжимания слез сочувствия к «униженным и оскорбленным».

Селестина давно отказалась от роли жертвы. Она – чертовски двойственная героиня: ее скрытая безжалостная сила не добра и не зла. И чертовски киногеничная: немудрено, что «Дневник» экранизировали Ренуар (1946) и Бунюэль (1964), у которых Селестину играли соответственно блестящие Полетт Годдар и Жанна Моро. Но текст Мирбо словно «жал» обоим гениям, и они его вполне хирургически переписывали.

Ренуар, получив возможность снять фильм своей мечты в голливудском изгнании, трезво оценил пределы местной творческой свободы, отказался от потуг на воплощение «французского духа», тайной которого владел как никто, и сделал ставку на предельный антиреализм. В пряничных павильонах его «Дневника» водили хороводы гротескные и потешные маски.

Бунюэль перенес действие в 1928 год, придав ему политическую актуальность. Конюх-садовник Жозеф, по-своему, по-мужлански предложивший Селестине руку, сердце и совместный бизнес со стартовым капиталом, украденным у господ, вырос из просто безжалостной твари и почвенного юдофоба, как у Мирбо, во вполне себе фашиста, час которого еще пробьет в годы оккупации.

Но главный «грех» Ренуара и Бунюэля в другом. Оба они – как старые анархисты – жаждали превратить Селестину в свою «союзницу», заставить ее «определиться», опровергнуть страшную правду, которую открыл долго присматривавшийся к ней Жозеф: «Мы с тобой – одинаковые». И потому они оба Жозефа «повязали кровью». У Ренуара он убил безобидного соседа-клоуна, отставного капитана, у Бунюэля – изнасиловал и убил девочку. Селестина же притворилась, что поддалась на его посулы, дабы разоблачить зверюгу.

Жако накопил достаточный опыт «аморальных» экранизаций – «Путешествия на край ночи» (1988) Селина, «Школы плоти» (1998) Мисимы, «Фальшивомонетчиков» (2010) Андре Жида, не говоря о биографии маркиза де Сада (2000), – чтобы не испугаться двусмысленности Мирбо. Его Селестина (Леа Сейду) не является в особняк бездушной стервы мадам Ланлер и ее похабника-мужа ниоткуда, из условного Парижа, как у Ренуара и Бунюэля. Ее анамнез восстановлен, как и в романе, через флешбэки. Вещная среда, о реконструкции которой Жако позаботился с педантизмом хронического экранизатора, усугубляет вонь грязи, в которой радостно барахтается «прекрасная эпоха». Селестина, с головой окунувшаяся в эту грязь с двенадцати лет, даже позволяет себе уронить пару слезинок над своей судьбой.

Ну да, Жако восстановил историческую справедливость: его Жозеф (Венсан Линдон) не заблуждается, разглядев в Селестине родную душу, или, точнее говоря, родное бездушие. Какими, однако же, романтиками кажутся Жако великие предшественники, рифмовавшие униженность и оскорбленность с благородством и честностью. Жако, конечно, прав: все так, но с одной крохотной оговоркой. Жако – не Ренуар и не Бунюэль. Его «Дневник» – отличная, честная в своей жестокости экранизация, но и только, а фильмы «наивных» гениев прошлого – живущие своей собственной жизнью, равноценной с жизнью романа Мирбо, но никак не подчиненной ему.

Дуэлянт

Россия, 2016, Алексей Мизгирев

Дождь заливает Петербург-1860, как Лос-Андже-лес-2019 в «Bladerunner»: грязь по колено, стройплощадки и много заброшенных особняков, в их залах бретеры, которым лень тащиться на Черную речку, выплачивают свинцовые долги чести. Дыни на уличных лотках – единственное яркое пятно в сумрачной вселенной, столь неуместное, что кажется галлюцинацией.

Эпоха романтиков канула в Лету, на дворе стоит сплошной Достоевский, но порождения романтической фантазии до сих пор чувствуют себя в кишащей миазмами атмосфере как дома. Новоявленный «граф Монте-Кристо», именующий себя дворянином Яковлевым (Петр Федоров), на одной дуэли за другой щелкает как орешки отпрысков лучших семейств: сам же, пройдя магические обряды алеутов, стал неуязвим, если не бессмертен. Дуэли между тем он терпеть ненавидит, но смертоносным даром грешно не воспользоваться, чтобы заработать изрядную сумму, необходимую для посмертной реабилитации некоего репрессированного дворянина. Но все его поединки лишь разминка перед встречей с инфернальным графом Беклемишевым (Владимир Машков).

В трех своих фильмах («Кремень», 2007;