Над пропастью юности (СИ) - "Paper Doll"

Он не хотел оставаться дома, где обстановка была слишком угнетающей. Ему не составило бы труда подняться в свою комнату, где продолжали храниться некоторые его вещи, да и к тому же всё напоминало о детстве и юношестве, но Джеймс не чувствовал, будто нуждался в воспоминаниях. Ему нужна была только Фрея.

Небольшая прогулка вместо того, чтобы очистить мысли, помогла прийти к неожиданному умозаключению. Прокручивая в голове разговор родителей, вспомнив найденное в выдвижном ящике стола отцовского кабинета фото и рассуждая о теплом отношении отца к Фрее, Джеймс увидел в далеком прошлом родителей нечто знакомое, что было особо близко ему. Четко, будто так и было на самом деле, вообразил на месте отца себя, а на месте матери — Марту. Вот как должна была выглядить их жизнь, сложилось бы всё иначе.

Может быть, Джеймс позволял бы себе больше фривольностей, пренебрегал бы сдержанностью и приличиями, в отлчии от отца. Марта не была бы столь терпелива и послушна, как его мать. Что было бы угодовано Фрее, ему не хватало воображения представить. Она бы не согласилась стать его любовницей, но в то же время увидеть её в качестве чьей-то жены Джеймс тоже не находил возможным. Поэтому они должны были оставаться вместе, не создавать других развитий событий и других препятствий на пути к общему будущему.

Оказавшись в гостиннице, Джеймс не медлил, чтобы позвонить Фрее. В его комнате был телефон, поэтому он беспрепятственно набрал номер квартиры, где жил с парнями, в надежде что она окажеться там в компании Алиссы и Дункана, в чем не прогадал.

На половине разговора их отвлек стук в дверь. Джеймс не ждал гостей, к тому же никому и не рссказывал, где намерен был остановиться и что вовсе был в городе. К собственному удивлению, обнаружил мать, которая уверенно ворвалась в комнату, как к себе домой. Разговор с Фреей пришлось прекратить. Он бегло ей что-то ответил и, прежде чем дождаться ответа, бросил трубку.

— Как ты нашла меня? — удивленно спросил, когда мать заняла место на стуле у письменного стола. — Ты следила за мной? — Джеймс продолжал завороженно наблюдать за тем, как мать достала пачку сигарет, что курил и он, зажала одну между пальцев и подожгла, сделав глубокий вдох.

— Я ожидала, что она скорее охомутает Оливера, чем тебя, — она проигнорировала его вопрос, кивнув в сторону умолкнушего телефона. — Сперва, я и не знала, чьей дочерью она была, поэтому не возражала их странной дружбе. Милая девочка с красивым лицом и приличными манерами. Таких, как она, было полно — тихая, ничем непримечательная скромница. Они во многом были похожи с твоим братом. Когда всё же я узнала её фамилию, то оказалось слишком поздно, чтобы разлучать их, — на выдохе произнесла женщина, прежде чем сделать глубокую затяжку.

— Ты пришла, чтобы поговорить о Фрее или вспомнить об Оливере? — Джеймс сложил руки впереди себя, оставаясь стоять. Ему нравилось смотреть на мать свысока, словно это давало ложное чувство контроля над ней. Выпускать её из виду, давать волю было слишком опасно. Перенести скандал из дома в полную посторонних людей гостинницу было излишеством.

— Ты ведь с ней только что говорил по телефону? — она подняла голову вверх, чтобы выдохнуть густой табачный дым, за облаком которого невольно скрылась. — Потому-то и вспомнила, — пожала плечами, мол ничего в этом странного не было. — Он сделал это из-за неё? Он был в неё влюблен? — мать продолжала говорить с напускным спокойствием, но дрожь в голосе выдавала волнение. Она задавала вопросы, на которые сама предопределила ответы, коих не ждала от сына.

— Он был влюблен в Марту Каннингем. Просто до безумия влюблен, — произнес Джеймс, тяжело вздохнув. В конце концов, и он достал сигареты. Общество матери немало отягощало и напрягало. Она будто была большим сгустком отрицательной энергии, что медленно забирал жизненные силы, наполняя разум и сердце взамен зияющей пустотой, в которой утопали все чувства, эмоции и мысли. Женщина и сама была внутри пустой, но у её пустоты были очертания пожизненной скорби за жизнью, которую она хотела устроить, но так и не смогла.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Мать подняла на него глаза, полные удивления, но в то же время недоверия. Она была предубеждена, что Джеймс намеренно обманывал её, запутывал, водил вокруг пальца, только бы отвлечь внимание от Фреи.

Любовь сына к девушке выдавалась Клариссе тошнотворной. То, как он защищал её, говорил о ней, даже смотрел на неё, было ей незнакомо. Мистер Кромфорд или любой другой мужчина никогда не удостаивали её подобной чести, потому она и изнывала. Она никем не была обожаема и любима в отличие от старой подруги, за любовными приключениями которой не без живого интереса наблюдала. Ей не нужны были признания, ухаживания, подарки от многих мужчин. Достаточно было, чтобы на неё обратил внимание хотя бы один. Поэтому когда Джеральд Кромфорд после нескольких безуспешных попыток сойтись с Ванессой Певензи обратился к ней сходу с предложением, она перепутала это с любовью, которой так сильно всегда жаждала. В конце концов, если она и не была той, которую он хотел, Кларисса усердно старалась стать ею, что было безуспешно. Дело было не в том, кем она была, а в том, кем стать не могла.

Фрея стала её проклятием. Сперва, Кларисса терпела дружбу девушки с младшим сыном, когда затем она влюбила в себя старшего. Если за Оливера у неё были основания переживать, в силу его мягкого поддатливого характера, то на счет Джеймса, она была предубеждена, что между ними не могло быть чего-либо серьезного. Ей даже была упоительно приятной мысль, что Джеймс разобьет девушке сердце, погубит, оставит ни с чем, но её власть над ним оказалась намного прочнее ожидаемого.

— Ты врешь, — вместе с дымом она выпустила из легких хриплый нервный смешок. — Это бред, в который ты не заставишь меня поверить, — женщина потушила сигарету, прежде чем откинулась на спинку кресла, приняв обреченный вид.

— Твоё право верить мне или нет, но Оливер появился в городе из-за неё. Ему было важно узнать обстоятельства её смерти…

— Поэтому он и убил себя? — мать подскочила с места, будто её кто ужалил. Голос стал вызывающе громким, вернув себе привычный прохладно суровый тон, к которому Джеймс привык ещё с детства. — Можешь дурачить отца, но меня даже не пытайся. Я не хочу видеть тебя завтра или когда-небудь в компании этой девушки, — Джеймсу казалось, если ненароком он увидет язык матери, тот будет раздвоенным, как у змеи. Она шипела, сычала, говорила с ним сквозь плотно сжатые зубы, но ядом отравляла лишь себя.

— Что если я ослушаюсь тебя? — выдохнул ей в лицо кольца дыма, вздернув вверх подбородок.

— Тогда я буду знать, что потеряла не одного сына, а сразу двух, — произнесла четко и ясно, без намерения выслушивать возражения, к которым Джеймс был готов в любую секунду прибегнуть. — Подумай, что для тебя важнее — семья или очередная вертихвостка, которых у тебя было и будет ещё полно.

— В скором времени она станет частью семьи, — ему нравилось наблюдать, как глаза матери загорелись нездоровым блеском. Она поджала губы и продолжала смотреть на него в упор, будто ожидала, что в любую секунду он признаеться, что это была лишь шутка. Вопреки её ожиданиям, Джеймс не намерен был этого делать. — Отец дал свое благословение. Мы поженимся, и что ты ответишь на это?

— Что ты самый большой дурак из всех, кого я встречала, — мать покачала головой, что казалась тяжелой. Опустив глаза вниз, нахмурилась, словно задумалась о чем-то на доли минуты, а затем сама же отмахнулась от этой мысли, не найдя в ней смысла. — Ты стал разочарованием всей моей жизни, Джеймс. И я хочу, чтобы ты не забывал об этом, — она похлопала парня по плечу, когда у того, наверное, впервые не нашлось слов, чтобы ответить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Она не стала упиваться его озадаченностью. Молча развернулась и тихо ушла, оставив одного. Джеймс и сам не мог ожидать, насколько сокрушительными окажуться для него эти слова. Мнение матери никогда много для него не значило. У него вошло в привычку упрямиться, препираться и возражать ей, будто только в этом и был смысл его жизни. Порой намерено, а иногда и случайно, парень действовал женщине назло, играя с её самообладанием, что помалу давало трещину, что разрослась, пока наконец-то вовсе не разрушила всё. Это должно быть был предел её терпения, с которым она и доселе едва справлялась. Теперь же мать поставила между ними преграду, невзирая на невидимость которой, уже нельзя было разрушить.