Над пропастью юности (СИ) - "Paper Doll"

Джеймс почти был уверен, что, в конце концов, она приедет. Оливер был для неё слишком важным, чтобы она упустила возможность попрощаться с ним, увидеться в последний раз, прежде чем до конца жизни довольствоваться воспоминаниями, полагаясь на память, что была для этого мнимой. Она должна была приехать, во что верил и мистер Кромфорд.

Когда она позвонила утром и сообщила, что не смогла решиться сделать то, чего от неё ожидали, Джеймс даже пытался дать ей оправдание, что было глупым, лишенным смысла занятием, от которого лишь оставался осадок. Для неё это было пределом, и Фрея была откровенно честна в признании собственной слабости. Она не могла справиться со свалившейся на голову действительностью, но что больше всего огорчало Джеймса — не позволяла ему помочь ей с этим. Он не мог сделать большее, чем просто быть рядом, но, видимо, для неё это было чем-то запредельно невозможным, иначе она решилась бы приехать, хотя бы ради него. Он не испытывал затаившуюся на сердце обиду, всего лишь небольшое огорчение, что скоро должно было пройти.

Джеймс чувствовал себя чужим на похоронах собственного брата. Казалось, под крышкой гроба был кто угодно, но только не Оливер. Он должен был оставаться в школе, скучать в четырех стенах, дожидаясь летних каникул в Сент-Айвсе, где они безрадостно встретились бы. Оливер должен был оставаться в сотнях километров отсюда, неосведомленный в трагической смерти молодого парня, имя которого, должно быть слышал, но знаком с ним никогда не был. Джеймс и сам знал о том парне немного. Наверное, некогда они перекинулись парой-тройкой слов, не более, и потому он был здесь. Наблюдал за тем, как погребалась под землю ещё одна жизнь, прошедшая мимо него.

Мрачный вид матери, облаченной в чёрное одеяние, глаза которой были сухими, но красными, скорбяще уставшее лицо отца, который за последние несколько дней заметно осунулся и постарел, свидетельствовали о том, что ошибки не было. Безызвестный парень был Оливером Кромфордом, которого Джеймс знал с самого рождения парня, разделял с ним одну кровь, фамилию и кров.

— Ты не должен был этого допустить! Не должен был дать ему этого сделать, — как заведенная, повторяла мать. Она пришла в бешенство, стоило ей увидеть Джеймса, один взгляд в сторону которого был испепеляющим. — Почему ты не следил за ним? Почему позволил это сделать? — она громко и протяжно рыдала, вырываясь вперед, чтобы ударить его или же оглушить громкостью своего голоса.

Джеймс невольно поежился от того, насколько громогласными оказались слова женщины. Они проникли ему под кожу и заставляли её кипеть в пламени обличительной жестокости. Он не возражал ей, не противился, не пытался защитить себя, что было лишним. Напротив это задело бы её ещё сильнее, что было не к лучшему для него самого. Джеймс терпел мать, поскольку ничего другого не оставалось. Опустив голову вниз, как провинившейся ребенок, молча выслушивал её, кивал головой и крепко сжимал ладони в кулаки. Её обвинения были подобны крупному граду, что силой бил по голове, в лицо и грудь, сбивая с ног. Задержав дыхание, Джеймс терпеливо ждал, когда её буря уляжеться.

За него вступился отец, что было весьма неожиданно. При привычном положении дел он оставался бы в стороне или же непременно занял сторону жены, но в этот раз мистер Кромфорд терпеливо просил её успокоиться, чего та не была намерена делать. Кларисса Кромфорд была кроткой в своем отношении к мужу, прислушиваясь к его просьбам и требованиям, выполняя мелкие поручения, оставаясь послушной и внимательной к нему, но не в этот раз. Она будто не замечала его, не слышала и не видела — проодолжала наседать на Джеймса, атакуя его жестокими обвинениями и упреками.

— Кларисса, прекрати! — зарычал от нетерпения мистер Кромфорд, не выдерживая причитаний жены. — Мы двое виноваты в этом не в меньшей мере, чем Джеймс.

— Мы? — её усмешка была жестокой. — Утверждаешь, что мы виноваты в смерти нашего сына? Может, ещё хочешь сказать, что я была плохой матерью? Отвратительная хозяйка и омерзительная жена?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Не выворачивай мои слова наизнанку. Мы оба знаем, в чем наша ошибка, — мистер Кромфорд тяжело вздохнул. Достал портсигар и закурил посреди просторой гостиной, чего не имел привычки делать. Кларисса утверждала, что ненавидела запах табачного дыма, невзирая на то, что курила время от времени и сама. Тем не менее, зачастую мужчина курил у себя в кабинете, где чувствовал себя отрезанным от остальной части дома.

— Признаюсь, что даже не подозреваю, в чем была моя ошибка. Я окружала Оливера заботой и вниманием…

— Ты удерживала мальчика рядом с собой, — выдохнул вместе с табачным дымом. Теперь, когда внимание матери было сосредоточено на отце, Джеймс молча переводил взгляд с одного на другую, решив не вмешиваться в их перепалку, что было достаточно опасно.

— А ты не уделял ему и капли внимания, — поспешила возразить. — Ты ни для кого из нас не находил достаточно времени. Всё время в делах или разьездах. Мы были для тебя, как чужие, — она будто пыталась приобщить к своим заверениям и Джеймса, который словил на себе отстраненный взгляд отца, погрузившегося в глубокие раздумия, пока между пальцев продолжала тлеть сигарета. — Ты едва давал ему шанс почувствовать, что у него был отец. Отправил в чёртову школу, где у него даже не было друзей.

— В этой школе учился я. В конце концов, её вполне успешно окончил Джеймс, — ему едва удавалось сохранять привычное самообладание. Впрочем, все были на пределе. Даже затаившая дыхание и наострившая слух прислуга, собравшаяся у двери. — Оливер был слишком чувствительным и ранимым, привязанным к дому и твоей юбке, поэтому ему нужно было общение с мальчишками его возраста. Он должен был научиться жить.

— Как это сделал Джеймс? — она снова пустила в него ядовитую стрелу. — Карты, алкоголь и девушки легкого поведения — ты хотел того же для обоих наших сыновей?

— Твоя проблема в том, что в Джеймсе ты неизменно видешь меня, каким я был прежде. И в той девушке, ты видешь её. И не пытайся отрицать того, Кларисса, что ты всё ещё не сгораешь от ревности, — мужчина поднялся с места и потушил тлеющий окурок, глядя в упор на потупившую глаза вниз и поджавшую губы жену. Кларисса попятилась. Она знала, что и кого он имел в виду, как и Джеймс, застывший на месте. — Ты знала, что он будет таким, как я. Поэтому взяла под своё крыло Оливера и начала отравлять его жизнь своей навязчивостью. Вот только вместо него тебе нужен был я, — он подошел к жене впритык, вынудив посмотреть ему в глаза. Кларисса была уязвлена. Возразить ей было нечем.

— Так это только моя вина? — прошипела сквозь крепко стиснутые зубы.

— Нет. Моя вина заключаеться в том, что, в конце концов, я повел под венец женщину, которую никогда не любил, — произнес совсем тихо, словно сожалел и о том, что правду, в конце концов, пришлось признать.

Кларисса упрямо вздернула вверх подбородок, подняв на мужа глаза. Она будто пыталась узнать, действительно ли он имел в виду то, что только что сказал, или же ей это ненароком послышалось. В ответ мистер Кромфорд не был намерен отказываться от своих слов. Его молчание оказалось ещё более губительно жестоким, чем признание, к которому жена его принудила.

На несколько коротких минут Джеймс даже ощутил долю жалости к матери. Слова отца изобличили её, сделали жалкой и слабой, какой она старалась никогда не быть. Она обмякла на глазах, стала в разы меньше, чем была доселе, отчего парню стало не по себе. Покидая комнату, мать даже не подняла глаз, чтобы посмотреть на него. Прошла молча мимо, будто его не было на прежнем месте, будто не была его матерью, будто его вовсе не существовало.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Надеюсь, завтра буду иметь честь увидеть тебя в компании твоей прелестной невесты, — спокойно ответил отец, чтобы следом за женой покинуть комнату.

Джеймс знал наверняка, что мистер Кромфорд замкнеться в кабинете, а миссис Кромфорд закроеться в спальне. Они будут спать отдельно, а встретяться только следующим утром, чтобы надеть маски скорбящих родителей, которые были несчастными в большей мере из-за смерти сына, а не из-за того, что именно это событие изобличило их отношение друг к другу.