Опыт восхождения к цельному знанию. Публикации разных лет - С. Гальперин

Но именно эта историческая идея и определяет основные особенности тысячелетнего развития русской материальной и духовной культуры. Общинному (мирскому) сознанию, отражённому в культурных символах, способах ведения хозяйства, межличностных отношениях, соответствует сакральное: Божественная благодать взаимной любви (соборность), эсхатологические ожидания (надежда на всеобщее спасение), синергия (соработничество с Богом).

И, естественно, свобода здесь никак не связана со всесторонним предпринимательством, но исключительно с творчеством, которое носит характер продолжения миротворения; мир представляет собой не мастерскую, но Храм; личность никоим образом не сводится к индивидуальности – начало её мистическое. Так раскрывается тайна нашей истории. Она незримо участвует в судьбе государства Российского, и пора узнать о ней каждому его гражданину: от школьника до президента.

Газета

«НЕЗАВИСИМАЯ ГАЗЕТА»

20.05.98

Уроки монаха Андроника

опубликовано под псевдонимом Серафим Галин

Памяти русского мыслителя Алексея Лосева

Десять лет тому назад в день св. Кирилла и Мефодия окончил свой без малого вековой земной путь Алексей Федорович Лосев – православный мыслитель-духовидец, оставивший неоценимое литературное наследие и тайну своей подвижнической жизни. Цель жизни, которую он наметил ещё в юношеское годы, определялась «необходимостью примирения в научном мировоззрении всех областей психической жизни человека: науки, религии, философии, искусства и нравственности, то есть преодоления западного секуляризма с его проповедью автономии разных сфер творчества. Сознательно войдя при этом в русло самобытной русской философии с её святоотеческими корнями, Лосев тем самым выбрал единственно возможный путь восхождения к истине: лествицу христианского подвига, свершаемого к тому же в мрачные годы богоотрицания. Это была жизнь (по его же выражению) «слабой философской индивидуальности, затерявшейся в необъятном море коммунизма, но мыслившей самостоятельно», внешне, конечно, мало напоминавшая классические жития православных святых. И лишь сейчас, когда Россия, вовлечённая в водоворот гибельных событий, начинает искать спасение в православной вере, явление Лосева обретает новый, до того неведомый смысл. К Лосеву нужно идти, и первые шаги – самые трудные.

Вместо рационализации христианства, начатого схоластическим богословием Римской Церкви и завершённого протестантством, в православии осуществлялась христианизация ума, насыщение мысли тайной, которая есть не скрываемый секрет, а свет неистощимый. Лосев говорит о ней так: «… она ощутима как тайна, без всяких надежд на разрешение, но зато со всяческой надеждой на оплодотворение ею всех проявлений разума и смысла вообще». Православное богословие различает в Боге три Ипостаси (лица), единую природу (сущность) и природные энергии – вечно изливающийся преизбыток Божественной сущности. Неприступный по Своей природе Бог присутствует в Своих энергиях; они неотделимы от Его сущности, но сообщимы человеку. Сам Бог непознаваем, но Своим проявлением, обращённостью, энергиями Он причастен сотворённому Им миру, то есть всему сущему, а это уже постигаемо. Таковы истинные позиции православного мыслителя.

Предметом постижения для Лосева стало имя – узел, который связывает человека с каждой вещью окружающего его мира и с самим Богом. Вера и знание образуют у Лосева нерасторжимый союз. Всякая вещь хранит тайный, сокровенный смысл (свою самость). Обращаясь к вещи по имени, мы проявляем этот скрытый смысл. И в этом нет ничего противоестественного – ведь весь тварный мир и всякая вещь в нём сотворены Словом (Логосом) – Абсолютной Личностью. Поэтому всякое бытие личностно и выражается также развёрнутым магическим именем – мифом. Следовательно, сама действительно мифична, и осознание этого – мифология. Таким образом, утверждения современной науки о том, что миф (и прежде всего миф религиозный) противостоит реальности, несостоятельны, поскольку представляемая наукой реальность также не что иное, как относительная мифология вещного мира. Выйти за пределы мифологии в поисках истины невозможно.

Так – шаг за шагом – осуществляет Лосев синтез богословия, философии, науки. Возникают контуры грандиозного учения, которое он, однако, не мог выразить сжато и ясно по одной простой причине: вокруг разворачивалась беспрецедентная, беспощадная борьба с религией, само упоминание о Боге (кроме его отрицания) делало всякую публикацию просто невозможной. И философ вынужден облекать содержание своих замечательных трудов в 20-е годы в сложную, замысловатую форму. Утверждая и развивая православное миропостижение, Лосев готов к научным дискуссиям, всестороннему обсуждению выдвинутых им идей, однако жизнь предлагает совершенно иные варианты.

Искореняющая всякое инакомыслие власть во всём видит политическую подоплёку. Это и предопределило дальнейшую судьбу профессора Лосева, которую, разделила с ним нежная и любящая супруга Валентина Михайловна, незаменимая помощница во всех делах. Вместе они участвовали в движении имяславцев, которые предупреждали, что Россия погибнет, если престанет почитать Имя Божие; вместе вели агитацию против сергианцев, раскалывавших Русскую Православную Церковь унизительным компромиссом с безбожной властью. Они всё больше убеждаются в дальнейшей невозможности жить церковно-свободно и начинают готовиться к уходу в монастырь. И хотя монастыри запрещены и разогнаны, Лосевы вопреки всему решаются создать монастырь в миру, дать монашеские обеты, жить в духовном браке, предавшись истинной цели христианской жизни – стяжанию Духа Святого Божия.

Однако стены монастыря в миру не смогли защитить монахов ХХ в. от произвола тоталитарного режима, чьим главным оружием было устрашение. Они оказались участниками «дела», сфабрикованного ОГПУ. Преданность православной вере обернулась обвинением в «антисоветской агитации и пропаганде», участие в кружках имяславцев превратилось в «деятельность во Всесоюзной контрреволюционной монархической организации „Истинно-православная церковь“…»

Два с половиной года провёл Лосев в заключении. Об этом периоде его жизни известно из лагерной переписки с Валентиной Михайловной. Лосев сполна испытал муки богооставленности и в камере-одиночке внутренней тюрьмы Лубянки, и в битком набитой сырой палатке Свирского лагеря Белбалтлага: «… такое отсутствие радости, ласки, молитвы, такая оставленность и безблагодатность…», «Не есть ли это ликующая победа злых сил над нами, а вовсе не какой-то промысел Божий?…», «Я лишён благодати уже давным-давно, и нет надежды на её возвращение». Будучи с детских лет приобщённым к церковной жизни, заключённый Лосев оказывается полностью отлучённым от неё: «Но позвольте, что же это за религия – без таинства, без наставления, без постов, без всякого элементарного указания на внешнее присутствие религии?» Ему, глубоко верующему человеку, трудно тем не менее смириться с посланным Богом испытанием: «…Бог требует отдать всякое, хотя бы простейшее понимание происходящего, и волей-неволей приходится его отдавать, ибо Христос выше и дороже понимания жизни и самой науки. Но, Боже мой, как всё это безрадостно! Как Ты, Господи, отнял у меня всю ласку жизни, как лишил радости подвига и утешения в молитве! Как презрел всю мою многолетнюю службу Тебе в разуме и поклонении святая славы!».

И всё же, несмотря на приобретённую в лагере тяжёлую болезнь глаз, которая позже приведёт к полной слепоте, на бессмыслицу лагерной жизни «в бестолковости и азиатчине распоряжений, порядков, «обычаев», и «устоев», он находит в себе силы написать: «Знаю и то, что страдания мои нужны миру и мировой истории… что всё это осмысленно и что я должен быть только послушным и смиренным». И наконец: «Благословляю жизнь, благословляю все свои страдания, и – благодарю за всё!.. Думаю, что всё во благо и что всё кончится великим, лучезарным концом».

Однако испытания не закончились с выходом Лосева на свободу и возвращением в Москву, в родной дом. Он остаётся в опале, с ним предпочитают не иметь дела; ведь его клеймил Каганович на съезде партии, ведь сам Максим Горький, процитировав на страницах «Правды» и «Известий» фразу Лосева: «Россия кончилась с того момента, когда народ перестал быть православным» и т.д., назвал этого профессора «малограмотным», «безумным» и вообще советовал ему «повеситься». Он оказывается под гласным надзором партийных идеологов, и они устанавливают рамки, в которых допустима его научная деятельность; на занятия философией и богословием наложен строгий запрет. До конца своих дней Лосев будет лишён возможности осуществлять своё, названное им самим предназначение: «Восславлять Бога в разуме, в живом уме». Труды, ранее им изданные, запрещены; те, что находятся в рукописях, увидят свет лишь после его кончины. Всякое, неосторожно вырвавшееся слово, попавшаяся на глаза бдительному редактору подозрительная фраза из работы, выполненной в «дозволенных» рамках, могут стать поводом для нового ареста. Будучи уже в весьма преклонном возрасте, профессор Лосев в минуту откровенности обронил: «Не знаю, может быть, теперешние кусачие выпады тоже ведут к высылке». Действительно, ведь официальное решение о реабилитации Лосева будет принято лишь через несколько лет после его ухода из жизни.