Цветы зла - Шарль Бодлер

le français

КАРТИНЫ ПАРИЖА[82]

LXXXVI

ПЕЙЗАЖ

О, если б мог и я, чтоб петь свои эклоги,Спать ближе к небесам, как спали астрологи;У колоколен жить, чтоб сердцем, полным снов,Впивать торжественный трезвон колоколов;Иль, подпершись рукой, с мансарды одинокойЖизнь мастерской следить и слушать гул далекий,И созерцать церквей и труб недвижный лес, —Мечтать о вечности, взирая в глубь небес.

Как сладко сердцу там, в туманной пелене,Ждать первую звезду и лампу на окне,Следить, как черный дым плывет в простор клубами,Как бледная луна чарует мир лучами.Я жажду осени и лета и весны.Когда ж придет зима спугнуть уныньем сны,Задернув шторами скорее мрак холодный,Я чудные дворцы создам мечтой свободной;Увижу голубой, широкий кругозор,Сады, фонтанов плач, причудливый узорБассейнов; резвых птиц услышу щебетаньеИ нежных, жарких уст согласное слиянье…Опять идиллию мне греза воскресит;Пусть вьюга яростно в мое окно стучит,Не подниму чела, охвачен сладкой страстью —Опять вернуть к себе Весну своею властью,Из сердца жаркого луч солнца источитьИ ласку теплую мечты кругом разлить.

le français

LXXXVII

СОЛНЦЕ

В предместье, где висит на окнах ставней ряд,Прикрыв таинственно-заманчивый разврат,Лишь солнце высыплет безжалостные стрелыНа крыши города, поля, на колос зрелый —Бреду, свободу дав причудливым мечтам,И рифмы стройные срываю здесь и там;То, как скользящею ногой на мостовую,Наткнувшись на слова, сложу строфу иную.

О свет питательный, ты гонишь прочь хлороз,Ты рифмы пышные растишь, как купы роз,Ты испарить спешишь тоску в просторы свода,Наполнить головы и ульи соком меда;Ты молодишь калек разбитых, без концаСердца их радуя, как девушек сердца;Все нивы пышные тобой, о Солнце, зреют,Твои лучи в сердцах бессмертных всходы греют.

Ты, Солнце, как поэт нисходишь в города,Чтоб вещи низкие очистить навсегда;Бесшумно ты себе везде найдешь дорогу —К больнице сумрачной и к царскому чертогу!

le français

LXXXVIII

РЫЖЕЙ НИЩЕНКЕ[83]

Белая девушка с рыжей головкой,Ты сквозь лохмотья лукавой уловкойВсем обнажаешь свою нищету                 И красоту.

Тело веснушками всюду покрыто,Но для поэта с душою разбитой,Полное всяких недугов, оно                 Чары полно!

Носишь ты, блеск презирая мишурный,Словно царица из сказки — котурны,Два деревянных своих башмака,                 Стройно-легка.

Если бы мог на тебе увидать яВместо лохмотьев — придворного платьяСкладки, облекшие, словно струи,                 Ножки твои;

Если бы там, где чулочек дырявыйЩеголей праздных сбирает оравы,Золотом ножку украсил и сжал                 Тонкий кинжал;

Если 6, узлам непослушны неровным,Вдруг обнажившись пред взором греховным,Полные груди блеснули хоть раз                 Парою глаз;

Если б просить ты заставить умелаВсех, кто к тебе прикасается смело,Прочь отгоняя бесстрашно вокруг                 Шалость их рук:

Много жемчужин, камней драгоценных,Много сонетов Бело[84] совершенныхСтали б тебе предлагать без конца                 Верных сердца;

Штат рифмачей с кипой новых творенийСтал бы тесниться у пышных ступеней,Дерзко ловил бы их страстный зрачок                 Твой башмачок;

Вкруг бы теснились пажи и сеньоры,Много Ронсаров[85] вперяли бы взоры,Жадно ища вдохновения, в твой                 Пышный покой!

Чары б роскошного ложа таилиБольше горячих лобзаний, чем лилий,И не один Валуа[86] в твою власть                 Мог бы попасть!

Ныне ж ты нищенкой бродишь голодной,Хлам собирая давно уж негодный,На перекрестках, продрогшая вся,                 Робко прося;

На безделушки в четыре сантимаСмотришь ты с завистью, шествуя мимо,Но не могу я тебе, о прости!                 Их поднести!

Что же? Пускай без иных украшений,Без ароматов иных и каменийТощая блещет твоя нагота,                 О красота!

le français

LXXXIX

ЛЕБЕДЬ[87]

Виктору Гюго

I Я о тебе одной мечтаю, Андромаха[88],Бродя задумчиво по новой Карусель[89],Где скудный ручеек, иссякший в груде праха,Вновь оживил мечту, бесплодную досель.

О, лживый Симоис[90], как зеркало живоеТы прежде отражал в себе печаль вдовы.Где старый мой Париж!.. Трудней забыть былое,Чем внешность города пересоздать! Увы!..

Я созерцаю вновь кругом ряды бараков,Обломки ветхие распавшихся колонн,В воде зацветших луж ищу я тленья знаков,Смотрю на старый хлам в витринах у окон.

Здесь прежде, помнится, зверинец был построен;Здесь, помню, видел я среди холодной мглы,Когда проснулся Труд, и воздух был спокоен,Но пыли целый смерч взвивался от метлы,

Больного лебедя; он вырвался из клеткиИ, тщетно лапами сухую пыль скребяИ по сухим буграм свой пух роняя редкий,Искал, раскрывши клюв, иссохшего ручья.

В пыли давно уже пустого водоемаКупая трепет крыл, все сердце истомивМечтой об озере, он ждал дождя и грома,Возникнув предо мной, как странно-вещий миф.

Как муж Овидия[91], в небесные просторыОн поднял голову и шею, сколько мог,И в небо слал свои бессильные укоры —Но был небесный свод насмешлив, нем и строг.

II Париж меняется — но неизменно горе;Фасады новые, помосты и леса,Предместья старые — все полно аллегорийДля духа, что мечтам о прошлом отдался.

Воспоминания, вы тяжелей, чем скалы;Близ Лувра грезится мне призрак дорогой,Я вижу лебедя: безумный и усталый,Он предан весь мечте, великий и смешной.

Я о тебе тогда мечтаю, Андромаха!Супруга, Гектора предавшая, увы!Склонясь над урною, где нет святого праха,Ты на челе своем хранишь печаль вдовы;

— О негритянке той, чьи ноги тощи, босы:Слабеет вздох в ее чахоточной груди,И гордой Африки ей грезятся кокосы,Но лишь туман встает стеною впереди;

— О всех, кто жар души растратил безвозвратно,Кто захлебнуться рад, глотая слез поток,Кто волчью грудь Тоски готов сосать развратно,О всех, кто сир и гол, кто вянет, как цветок!

В лесу изгнания брожу, в тоске упорный,И вас, забытые среди пустыни вод,Вас, павших, пленников, как долгий зов валторны,Воспоминание погибшее зовет.

le français

XC

СЕМЬ СТАРИКОВ[92]

Виктору Гюго

О город, где плывут кишащих снов потоки,Где сонмы призраков снуют при свете дня,Где тайны страшные везде текут, как сокиКаналов городских, пугая и дразня!

Я шел в час утренний по улице унылой,Вкруг удлинял туман фасадов высоту,Как берега реки, возросшей с страшной силой;Как украшение, приличное шуту,

Он грязно-желтой все закутал пеленою;Я брел, в беседу сам с собою погружен,Подобный павшему, усталому герою;И громыхал вдали по мостовой фургон.

Вдруг вырос предо мной старик, смешно одетыйВ лохмотья желтые, как в клочья облаков,Простого нищего имея все приметы;Горело бешенство в огне его зрачков;

Таким явился он неведомо откуда,Со взором, режущим, как инея игла,И борода его, как борода Иуды,Внизу рапирою заострена была.

С ногами дряблыми прямым углом сходилсяЕго хребет; он был не сгорблен, а разбит;На палку опершись, он мимо волочился,Как зверь подшибленный или трехногий жид.

Он, спотыкаясь, брел неверными шагамиИ, ковыляя, грязь и мокрый снег месил,Ярясь на целый мир; казалось, сапогамиОн трупы сгнившие давил что было сил.

За ним — его двойник, с такой же желчью взгляда,С такой же палкою и сломанной спиной:Два странных призрака из общей бездны ада,Как будто близнецы, явились предо мной.

Что за позорная и страшная атака?Какой игрой Судьбы я схвачен был в тот миг?Я до семи дочел душою, полной мрака:Семь раз проследовал нахмуренный старик.

Ты улыбаешься над ужасом тревоги,Тебя сочувствие и трепет не томит;Но верь, все эти семь едва влачивших ноги,Семь гнусных призраков являли вечный вид!

Упал бы замертво я, увидав восьмого,Чей взор насмешливый и облик были б те ж!Злой Феникс[93], канувший, чтоб вдруг возникнуть снова,Я стал к тебе спиной, о дьявольский кортеж!

С душой, смятенною под властью раздвоенья,Как жалкий пьяница, от страха чуть дыша,Я поспешил домой; томили мозг виденья,Нелепой тайною смущалася душа.

Мой потрясенный дух искал напрасно мели;Его, шутя, увлек свирепый ураган,Как ветхую ладью, кружа в пылу похмелий,И бросил, изломав, в безбрежный океан.

le français