Всеобщая история кино. Том 4 (первый полутом). Послевоенные годы в странах Европы 1919-1929 - Жорж Садуль

И в то же время в часовне, где толпятся всевозможные подонки, грязные нищие, искалеченные женщины, мерзкие мужчины, в темном углу за колонной какой-то тип вроде матадора опрокидывает женщину долгим поцелуем, точно снова распинает Бога.

Испания — «быстрый калейдоскоп», вечный антагонизм черного и белого. Рай, тесно прижатый ко всем ужасам ада».

Испанию в «быстром калейдоскопе», ее убожество и великолепие мы видим и в других эпизодах «Эльдорадо» — еще чаще, чем в блестящей процессии.

Импрессионизм Марселя Л’Эрбье здесь — в субъективно увиденных изображениях, их деформациях, наплывах, дымках — очень важных находках, которым после него многие подражали, а иные открывали их и сами. По этому поводу Муссинак писал в 1924 году:

«Марсель Л’Эрбье использует «flou» (туманность изображения) Гриффита (Лилиан Гиш в «Сломанных побегах», убитый в «Улице грез»), замечательно подчеркивая выразительную силу изображения, заменяя внешнюю эмоциональность внутренней»[37].

Если говорить о влиянии Гриффита в применении «flou», то следует отметить, что Марсель Л’Эрбье воспользовался этим приемом еще в фильме «Призраки», его первом кинематографическом опыте 1918 года. Мы уже говорили о нем в томе «Кино становится искусством» (т. 3, с. 494) [38]. Если об этом фильме и упоминали в профессиональных кругах кино, то не говорили в прессе, так как различные помехи остановили его производство. В «Призраках», жизненной драме, уже появились попытки вуалирования, впечатывания и наплывов…» («Синэа», 6 октября 1922 года; заметка, возможно, написанная Л’Эрбье.)

Напомним, что вуалирование широко применялось в художественной фотографии еще в 1900 году. В своих статьях Деллюк впоследствии поощрял использование этого приема в кино. Следовательно, речь шла не о влиянии Гриффита на Л’Эрбье или наоборот, а о применении б кино приема, уже известного в фотографии.

Л’Эрбье вновь использовал его в «Человеке открытого моря». Употребляя, быть может, каше с частично неполированным стеклом, он в эпизоде притона дал фигуры в верхней части кадра в некоей дымке, словно во сне, а изображение лежащей женщины внизу кадра оставалось совершенно четким.

В «Эльдорадо» Л’Эрбье применил частичное вуалирование. В одном из первых эпизодов Сибилла думает о своем ребенке и забывает об окружающем: ее застилает дымка и делает как бы «отсутствующей», тогда как фигуры ее собеседниц остаются четкими. Катлен описал первый показ фильма продюсеру:

«Леон Гомон, точный как часы, приходит минута в минуту. Фильм должен начаться, как только он сядет на место. В конце первого эпизода изображение в «Эльдорадо» внезапно деформируется… Постепенно дымка застилает экран, показывая, как героиня теряет сознание. Наш патрон резко вскакивает и приказывает киномеханику остановиться. Зажигается свет. Все смотрят друг на друга в недоумении, ошеломленные. Мсье Гомон думает, что аппарат не в порядке, и собирается выгнать виновника. Л’Эрбье приходится деликатно объяснить ему, что оптическое искажение сделано нарочно, ради психологического эффекта».

Л’Эрбье использовал вуаль, также чтобы усилить драматизм некоторых кадров. Таков прекрасный эпизод фильма, эмоциональный и пластичный, описанный Муссинаком («Меркюр де Франс», 1 ноября 1921 года):

«Некоторые кадры… вызывают в памяти картины Гойи, Веласкеса и Риберы при всем отличии их друг от друга. А какое потрясающее впечатление производит появление из тумана огромной, уходящей вдаль стены Альгамбры, вдоль которой Сибилла, как сомнамбула, идет навстречу своей судьбе».

Композиция напоминает знаменитую сцену из «Кали-гари», где Чезаре так же, точно лунатик, идет вдоль длинной стены. Однако тут надо говорить не о подражании, а лишь о совпадении: немецкий фильм был показан в Париже только через полгода после выхода «Эльдорадо». Л’Эрбье использовал и оптические деформации. Когда молодой шведский художник пишет в Гренаде Альгамбру, камера смотрит его глазами и рисует кистью картину, чем-то напоминающую Клода Моне. Эта поразительная съемка была описана в «Синэа» (6 октября 1922 года), — должно быть, самим Л’Эрбье: «Художник видит Альгамбру, и его мысли о любви деформируют видимую им картину».

Значит, автор хотел показать точку зрения художника современного и к тому же влюбленного. Далее, в сцене опьянения лица некоторых персонажей были искажены с помощью кривых зеркал.

Эти первые, по тем временам новаторские опыты теперь стали привычным кинематографическим языком, но тогда они вызывали яростные протесты некоторых критиков, например Андре де Ресса, писавшего в «Эбдо фильм» (1 октября 1921 года):

«Бесподобная Ева Франсис? Моча… В волне размытых очертаний одна только дымка остается реальной, бессмертной, такой, какой я ее вижу. Дерьмо… Все голубое… Ах, голубое в черном и белом… Ах, бесподобная Ева Франсис… Кошмар… (Аплодисменты.) Вуаль… фло-фло… все в вуали… все в фло-фло… Шарантон! Весь мир высаживается… Начинается наплывом… Заткнитесь! Набережная… Бледный снимок. В конце набережной — хулиганы. Берег, изнасилование. Фламенко! Андалузский швед все видит в дымке!.. (Аплодисменты наплывом.)

…Вы, лицемеры и бесстыдники, выходя с такого представления, какое я только что описал, кричите, что видели «шедевр»… А по правде, вы из трусости не сознаетесь, что так же, как и я, помирали со скуки за двадцать франков в час».

Андре де Ресс был рекламным журналистом, и ему платили построчно за заказные похвалы. Но поборник «седьмого искусства» Канудо был столь же несправедлив, когда написал в «Оз экут» (7 августа 1921 года):

«А какие дешевые эффекты! Например, маленький черный силуэт двигается вдоль длинной белой стены. Глядя на него, мы улыбаемся, вспоминая старого Арнольда Бёклина и весь патетический неоромантизм «островов молчания», «смертельных потоков» и других пошлостей конца романтизма и зарождения символизма в Мюнхене».

Канудо настаивал на немецком влиянии в «Эльдорадо», Л’Эрбье возражал. В конце концов Канудо согласился с ним и они помирились, так что Л’Эрбье даже собирался поставить фильм по сценарию итальянца.

А Деллюк с первой демонстрации «Эльдорадо» приветствовал его как выдающееся произведение. Объявив: «Вот это кинематограф!», он добавил: «Я считаю, что нельзя сильнее похвалить французского режиссера. И Марсель Л’Эрбье, занимавший место в первом ряду слишком маленького отряда истинных парижских кинематографистов, так ясно показал художественное мастерство и творческую независимость, что нечего удивляться такому огромному и столь же заслуженному успеху…

«Эльдорадо» — это кино. И кино французское. Такой фильм пойдет во всем мире, потому что это настоящий фильм и потому что автор его, француз, создал французское произведение… Прекрасная фреска… Большой хор… И большое сердце» («Синэа», 9 сентября 1921 года).

Несмотря на некоторое недовольство, в самых изысканных парижских кинозалах («Колизее», «Мариво», «Лютеции») «Эльдорадо» действительно имел большой успех, и читатели молодого журнала «Синэ пур тус», основанного Пьером Анри, объявили Марселя Л’Эрбье лучшим французским режиссером. Большинство независимых критиков встретили фильм восторженно, например Пьер Сиз:

«Благодаря своей новизне, красоте и величию, смелости трактовки и прекрасной режиссуре этот фильм станет знаменательным событием в истории кинематографии. Он сравнялся с лучшими иностранными кинокартинами… Сегодня мы счастливы, что можем представить «Эльдорадо» тем, кто завтра во всем мире будет ему аплодировать. Только одно слово может выразить нашу благодарность. Спасибо вам, мсье, вы наконец дали нам Фильм».

Этот парижский успех мог стать началом международной карьеры для французского киноимпрессиониста. Но ничуть не бывало. По-видимому, фильм не вывозился за границы стран, говорящих на французском языке. Гомон отнюдь не старался распространять «Эльдорадо» на международном рынке, и фильм практически остался неизвестным за пределами франкоязычных стран.

Леон Муссинак, начиная в 1925 году свою книгу «Рождение кино» со списка 1921 года, содержащего менее двадцати названий, ставит «Эльдорадо» в один ряд с «Лихорадкой», «Калигари» и «Знаком Зорро».

Особенно удачна развязка «Эльдорадо». Написав прощальное письмо, Сибилла закалывается кинжалом в углу, позади сцены «Эльдорадо», где идет спектакль. Агония окровавленной героини происходит на фоне декорации, на которой мечутся искаженные китайские тени: пляшет в акробатических прыжках изнасиловавший ее паяц. В эту минуту Е'ва Франсис показала себя великой трагической актрисой. Но к ее игре Л’Эрбье добавил еще. фантастическую игру теней, прием, который после «Эльдорадо» был интересно использован (быть может, и без влияния Л’Эрбье) немецкими экспрессионистами. Вполне понятно, что после такой удачи Муссинак писал: