Крест и полумесяц - Руслан Ряфатевич Агишев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Скривившись старшина тяжело вздохнул, что не укрылось от обозного.
— Сам знаю, что надо идти… Выкурю и двинем дальше. Своим пока скажи, что близко уже, — повеселевший Полухин довольно крякнул в ответ и, развернувшись, двинул обратно. — Егорка? — позвал старшина молодого. — Как до тех камней дойдем, в хвост обоза иди. Услышишь выстрелы али какую другую заваруху, сразу уходи. Не мешкай. Чувствую, неспокойно здеся. Напасть могут, — негромко поучал он Егора, что уже был в седле. — Я твоей матушке обещал, что в целости домой вернешься. Рожу-то не отворачивай! Хватит еще и на твою долю славы. Успеешь повоевать. Понял? А сейчас махни-ка до той вершины. Осмотрись. Только в оба гляди.
Угрюмо кивнув, молодой казак тронул поводья. Всхрапнувший жеребец пошел вперед.
Предчувствия старшину не обманули. Все случилось, как начало смеркаться. Длинное тело обоза из десятков тяжело груженных телег и повозок втянулось в горы. Люди уже давно не разговаривали, молча, с опаской поглядывая по сторонам. Неуловимо давили нависшие над дорогой скалы, отбивавшие всю охоту раскрывать рот и, вообще, издавать хоть какой-то звук. Если нужда какая возникала, обозные уже не кричали, как на равнине, а махали снятой с головы шапкой. Остальные тоже больше шепотом разговаривали.
— А ну стой, урус! — в общей тишине вдруг прозвучал, словно выстрелил, громкий насмешливый гортанный голос.
Из-за белой скалы, где дорога резко виляла, выходил высокий зрелый мужчина, весь вид которого являл собой образец классического горца-воина, свободного разбойника, не боявшегося никого и ничего. Его щегольская черкеска из серой шерсти, перетянутая богатым поясом, подчеркивала выдающуюся ширину его плеч, необыкновенную силу длинных рук. С плеч до самой земли спадала широкая бурка из валеной белой шерсти.
— Зачем идешь в горы, урус? — с широкой улыбкой на лице горец медленно шел к Карпову, что подтянул к себе ружье и исподлобья оглядывал соседнюю горы. — Смерти ищешь? Смотрю, не с пустыми руками идешь, — мужчина показал рукой на застывший в страхе обоз. — Это хорошо, что не с пустыми руками пришел. Мне и моим братьям много чего нужно: и ружья, и порох, и зерно. А про женщин не забыл? Ведь в горах ночами холодно без женской ласки…
Затравленно озиравший по сторонам, старшина заметил еще абреков. Человек семь — восемь, выглядевшие сущими оборванцами, в отличии от своего предводителя. Одетые в пропахшие потом и дымом овчину, рванные полушубки, они кровожадно щелкали зубами, тыкали в переселенцев допотопными пороховыми карамультуками. Жадно оглядывали полные припасов телеги и повозки. Увидев трясущихся женщин, тут же начинали скалить зубы и хлопать себя руками по бедрам.
— Не трогай ружье, казак. Не надо. Убери руку, — не переставай улыбаться качал головой горец. — Подумай о своей жене, о детях. Уходи домой. Я отпускаю тебя. Иди, или.
Казак медленно убрал руку с ружья. Опытному воину все было ясно, как божий день. У них не было ни шанса. С их стороны только два воина — он, старшина Карпов с ружьем и пистолем, да его племяш с ружьем. Обозных людишек можно, вообще, в расчет не брать. Какие из них вояки? Обычные крестьяне, ремесленники, да торговые люди. Им курицу-то зарезать грех, а здесь на человека руку поднять нужно. Абреков, почитай, десять разбойных рож. Десятого, худого как жердь парня, он сразу и не приметил. Все вооружены ружьями, пусть и старыми. Как с такими сражаться? Только дернешься, как к Господу отправиться душа православная.
Старшина резко обернулся назад. Племяш может хоть уцелеет. Сестре, матери его, ведь обещал, что парень назад вернется. Крест на том целовал.
— Беги, дурень. Коню ногами в бока и поминай, как звали… — шевелил губами казак, выцепив взглядом вдалеке высокую фигуру всадника. — Беги, а то поздно будет.
Поздно. Не смог, да и не пытался, сбежать казак. Молодой, смерти еще не видел. Был бы поопытней, уже бы несся вскачь по дороге и со всей силы коня нахлёстывал плеткой. Этот же, напротив, даже за шашку схватиться успел. Почти из ножен вытащил. Видимо, хотел ближних абреков срубить, да дядьке на помощь поспешить. Только зря за шашку схватился.
Из-за скалы неожиданно выпрыгнул звероподобный смуглый горец и со всей силы огрел молодого казака сучковатой дубиной. От удара парня словно ветром с седла сдуло. Кулем свалился на камни и затих там. Жив — не жив остался, кто знает. Таки ударом можно было запросто череп раскроить.
— Вот и все, — прошептал Карпов, смотря на подходящего к нему одутловатого абрека с кривым шрамом через все лицо. От злорадной ухмылки у того аж все лицо перекосилось, превратившись в отталкивающую харю. — Как кур во щи попали…
И остальные так подумали. В обозе тут же заголосили бабы, своим бабьим нутром чувствуя, что сейчас ссильничать будут. Что постарше, стали дочек собою закрывать. Малышню под рогожу в повозки засовывали с головой. Может, хоть там спрячутся.
Мужики все у повозок и телег столбами стояли. С хмурными лицами крестились, в свои густые бороды молитвы и проклятья шептали. Никто из них даже дернуться не пытался. Стояли и молча смотрели на приближавшихся разбойников.
А те, чувствуя страх своих жертв, еще громче гоготали. Уже открыто глумились над ними. С одного из обозных чумазый абрек с хохотом сорвал добротный овчинный тулуп и тут же на себя напялил, так и не сняв свою рванину. Второй, что шел чуть дальше, у трясущегося мужичка заячью шапку снял.
Какая-то молодка завизжала в середке обоза. Крупная, в телесах. Ее аж двое повалить пытались. Та не давалась, по мордам их хлестала, глаза старалась выцарапать. Кричать не переставала, сердечная. Абреки раздухарились, одежду с молодки срывать начали. Глаза похотью сверкали. Друг друга отталкивать начали, заспорив, кто первый девицей пользоваться станет.
Вдруг раздался громкий выстрел и одного из горцев отбросило на телегу. Второй, возившийся с завязками штанов, мигом скорчился у деревянного колеса с ружьем в руках. Про девку и думать забыл. Глазами хлопает, по сторонам зыркает. Понять пытается, откуда смерть на него смотрит.
— А ну, ша, разбойники! — разнеслось над горами. Тяжелый мужской голос, громким эхом отразившийся от скал, подавлял.
Теперь все поменялось. Уже абреки, оставшиеся девять человек, со страхом всматривались в окружавшие их горы, не понимая откуда придет неизвестный враг. Сгрудились спина к спине с ружьями наготове. Их предводитель только остался на месте, даже позу не поменяв. Так и стоял, руки уперев в бока, горделиво подбоченясь. Истинный абрек, скиталец, дитя гор, что с него взять.
— Арслан, собака, сколько раз я тебе говорил, что нельзя на моих дорогах разбойничать⁈ Все люди на в этих местах под моей защитой, — гремел голос над горами, становясь лишь сильнее и сильнее.
От этих слов абрек посмурнел. Что там посмурнел, горбиться начал. Видимо, узнал того, кто говорил. Его люди, вообще, трястись начали и поскуливать, как бродячие псы при виде страшного хищника. Кто-то даже ружье бросил подальше от себя. Ногами шашку и кинжал начал топтать. Мол, безоружен я, не надо меня трогать. Видимо, с тем, кому принадлежал этот грозный голос, совсем шутить не стоило.
— Плохо, что не понимаешь ты, Арслан, добрых слов. Видно, мои слова доходят до тебя туго.
По едва заметной тропке, видной только жителю гор, спускался человек. Крупный, с косой саженью в плечах, мужчина ловко пробирался между мощных валунов и острых гранитных пальцев, кому другому грозящих переломать ноги.
От простого горца его отличала лишь большая кипельно белая чалма, напоминавшая массивный шлем средневекового воителя. Посвященному это должно было о многом рассказать. Чалма — знак хаджи, человека, совершившего святой хадж, посетившего Каабу, колыбель Ислама. Лишь тот, кто прошел родными местами Пророка
