Верность - Марко Миссироли

необычного серого окраса, с обрезанными под корень ушами и нездоровыми водянистыми глазами, выглядел более ухоженным.

– Брат не берет трубку. – Кристина потрясла его за плечи, но Андреа завороженно смотрел на ринг, от которого не мог оторваться. Все ставки побросали в банку и на случай облавы спрятали ее подальше, в высокой траве. Эквадорец огласил правила: если хозяин досрочно прерывает бой, то выплачивает треть ставок; если собака побеждает, хозяин получает треть от общей суммы и триста евро сверху; в случае же гибели животного хозяину достается вся сумма.

Когда собак спустили, ротвейлер поначалу вел себя так тихо, что булли даже ненадолго взял над ним верх, однако затем распластал противника на земле, и в глотке у булли заклокотало. Застарелые следы крови ветвились под ними, как черные рукава реки. Не выпуская из поля зрения собак, Андреа отделился от толпы и подошел к эквадорцу, который стоял позади ринга и не спускал с Андреа глаз. Как только он приблизился, эквадорец кивнул ему на дальний выход из виадука.

На пути к выходу его догнали Кристина и хрипы поверженного булли. Андреа свыкся с мыслью о гибели Цезаря еще четыре месяца назад: в тот раз, заплатив треть ставок, они спасли его от кане-корсо, который едва не порвал догу глотку. Андреа освободил бы Цезаря, если бы не любил наблюдать за ним на ринге. В одной из схваток Цезарь разорвал шею питбулю и повалил его на землю уже на пятнадцатой секунде боя.

Держась за перевязанную руку, Андреа шел неспешным шагом; после того как спала температура, он чувствовал во всем теле такую легкость, что даже не ощущал ударов сердца.

– Он сказал, где Цезарь? – спросила следовавшая за ним по пятам Кристина.

Не говоря ни слова, он все шел туда, куда указал эквадорец. Чтобы осветить себе путь, Андреа включил фонарик на телефоне.

– Он сказал, где Цезарь?

Они нашли Цезаря на небольшой свалке, недалеко от сточной канавы. Под слоем земли и пластиковыми пакетами в небольшом углублении виднелся собачий труп. Андреа присел на корточки и здоровой рукой принялся разгребать землю и мусор, ему помогала рыдавшая Кристина. Откопав Цезаря, они оттащили его на несколько метров. Андреа оттер грязь с собачьей морды. Неспешно гладя дога, он заметил укусы на боку, спине и бедре. Глаза Цезаря были широко распахнуты, а язык свешивался вбок. Андреа засунул его обратно в пасть и дотронулся до кончика хвоста.

Андреа попросил Кристину подогнать машину. Оставшись наедине со своей собакой, опустился рядом на корточки. Цезарь был еще теплым. Когда подъехала машина, Андреа водрузил дога на плечи и с трудом затолкал труп в багажник. Перевязанная рука, штаны, футболка – все было в крови.

– Хочу похоронить его в поле, – пробормотал Андреа.

Кристина кивнула и вытерла слезы. На машине они добрались до дома. Затем Андреа взялся за дело. Поднатужившись, он поднял Цезаря и поволок его в поле; когда в ногах появлялась дрожь, ему приходилось делать передышку. Кристина догнала его с лопатами и пошла рядом, придерживая собачью морду. Так, вдвоем, они добрели до поляны с пересохшим оросительным каналом и одиноким орехом. Ночь не была непроглядной: в лунном свете из тьмы проступали очертания предметов. Около часа они провозились с ямой, Андреа копал больной рукой, которая его почти не слушалась. Они уложили Цезаря так, чтобы его голова смотрела на дом. Затем по очереди погладили пса – Андреа приложил ладонь ко всем его ранам – и осторожно присыпали землей. Разровняли землю лопатами, после чего Андреа сразу же вернулся в дом. Кристина застала его во дворе: он отцепил цепь и положил ее в будку, выбросил посуду для еды и питья, ногой стер очертания Цезаря на земле под навесом. Они обнялись, затем Андреа попросил:

– Отвези меня домой.

– Останься тут.

– Не могу их видеть.

– Ну тогда поехали к тебе.

У Андреа они приняли душ, потом Кристина помогла ему снять повязку. Рана открылась в двух местах, а бактерицидная мазь взялась комками. Убрав ее с раны, Андреа попросил Кристину не смотреть на него без повязки. Перед тем как выйти из ванной, Кристина оставила ему таблетки, которые нужно было принять еще вечером.

Оставшись один, Андреа выставил руку на свет, сжал и разжал кулак – из раны еще сочилась жидкость. Подув сверху, он наложил мазь, крепко забинтовал руку и прошел в комнату. Кристина лежала в темноте. Он прилег рядом с ней.

– Брат не отвечает. Завтра я сама с ним разберусь.

Андреа не слушал Кристину и выбросил из головы даже Цезаря: он знал, что завтра все будет по-другому. Но сейчас ему нужно было зацепиться за что-нибудь успокаивающее, и он сильно удивился, когда представил Маргериту. Как она сидит около его койки в больнице. Он вызвал в памяти ее образ, и она сделала то же самое.

Как только Маргерита легла, она представила себе Андреа; его мускулистые плечи, выглядывавшие из-под больничной простыни; то, как он робко дремал, будто боялся кому-то помешать. Когда после больницы она пришла в агентство, то первым делом записала в еженедельник номер телефона, который выудила у него перед уходом. Планируя в голове спектакль с продажей Конкордии, она обводила ручкой все тройки и восьмерки. Вместо того чтобы набрать номер хозяйки квартиры, Маргерита сидела за столом совершенно без дела. Что в таком случае сказал бы ей отец? Наверняка упомянул бы «шарфенберг» – легкую сцепку для вагонов, по мнению отца слишком ненадежную по сравнению с добротными старыми сцеплениями, которые уж точно обеспечивали безопасность составов. Она была синьориной Шарфенберг, отец всегда ее так называл, когда она витала в облаках перед постером Андреа Джани или била баклуши, вместо того чтобы заниматься. Благодаря отцу она поняла, что умеет сцеплять вагоны с легкостью. Выбросив глупости из головы, – любимое мамино выражение, – Маргерита сконцентрировалась на делах насущных. Оплатить счета за электричество, закупиться в «Pam», приобрести квартиру для семейного гнездышка. Поэтому она позвонила хозяйке квартиры, сыпала остротами и была сама непринужденность. Этого она требовала и от сотрудников – спонтанности, и какая разница, если над этим приходилось упорно трудиться. Маргерита сообщила, что появились первые клиенты, у нее запланировано уже одиннадцать показов, двое, правда, сразу пропали, узнав, что торга не будет.

– В каком смысле – пропали?

Все из-за лифта, девяносто шесть ступенек – нелегкое бремя. Ей пришлось по душе выражение «бремя»: недвусмысленное и изящное. Затем она добавила, что хозяйка может на нее положиться. Ну и как? Хватит ли у Маргериты сил на следующий вагон, то бишь