Верность - Марко Миссироли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вышла из квартиры, спустилась на первый этаж, а затем и в подвал. Их дверь была предпоследней справа, в царившей полутьме Анна попала ключом в замочную скважину только со второй попытки. Сырость ударила ей в нос, закрыв лицо ладонью, она нащупала выключатель под полками с соленьями. Зажгла свет и замерла – кругом был полный кавардак, она не наведывалась сюда уже года полтора. Дальних полок было не видать, Анна вспомнила, что там хранились контейнеры с отсортированными по цветам пуговицами и папки со старыми инструкциями от домашних электроприборов. Анна двинулась дальше, с каждым шагом в ней крепла уверенность в собственном желании: убрать простынь с деревянного ящика, вытащить его на середину подвала, на самый свет, присесть и пролистать лежавший сверху 217-й номер «Капитана Мики», чтобы прямо за титульным листом наткнуться на открытку из Бормио 1976 года: «Тебе бы понравились заливы, благоухающие хвоей. Твоя Клара».
Взяв в руки открытку, она перечитала ее и поняла, что в состоянии продолжать. Взяла вторую, третью и следом все остальные. Анну снова охватила злость: ну почему он не додумался от них избавиться? Сложив все стопкой, встала на ноги и, прижав открытки к груди, выключила свет и пошла обратно. Выбравшись из подвала, поднялась по лестнице и вошла в квартиру. Положила находку на столик: это было так необычно, что она даже разволновалась – так значит, вот что такое свобода?
София глядела на отца, читавшего рассказ: спина, склонившаяся над кухонным столом, колечки дыма, тянущиеся от зажженной сигареты. Туман, пришедший с Севера, опутал Римини. Дочитав рассказ, отец сложил семь листов пополам и отнес их к себе в комнату. Сигарета в пепельнице испускала последний дух: казалось, сигаретный дым стремится за окно к своему уличному собрату.
Вошел отец и сказал:
– Пойдем на море.
Они вышли на улицу; весь район Ина Каза будто накрыло белым покрывалом. София не отступала от отца ни на шаг, пока они шли к машине: у него была все та же «Рено Сценик», на которой они в последний раз вывезли оставшийся товар, перед тем как пустить в магазин арендаторов. Это произошло вскоре после маминой смерти.
Они медленно выехали к историческому центру, миновали бастионы, где по субботам работал рынок, и проехали рядом с мостом Тиберия. После вокзального перехода показалась улица с виллами и садами, а за ней и начало набережной с домом под номером девять. Машину оставили у городского пляжа.
Они преодолели последний заасфальтированный участок; у пирса пришвартовались два рыбацких суденышка, кто-то драил палубу. Походка у отца была настолько легкой, что Софии казалось, будто рядом и нет никого, хотя она не отставала от него ни на шаг. Приблизившись к молу, они услышали, как Адриатическое море бьется о камни, затем присели у подножия маяка. Отец взял ее за подбородок, потом перевел взгляд на водную ширь.
София тоже смотрела на море. Потом спросила про рассказ.
Поверх джинсовой курки у отца был завязан хлопковый шарф; расстегнув две пуговицы, он спросил:
– Там, в машине, она и правда пела Ванони?
София кивнула.
Отец усмехнулся.
– Что тут смешного?
– В 87-м Ванони давала концерт на пьяцца Кавур. Там был и твой дядя, так вот, мама заставила нас перелезть через ограждения.
– Ты перелез через ограждения?!
– Знаешь, как раз после того концерта мама поменяла халат в магазине.
София покачала головой.
– До этого у нее был черный. Но в тот день Ванони выступала в синем плаще, похожем на халат.
Она смотрела на отца.
Тот расслабил шарф.
– Все-таки, София, мама была счастлива.
– Даже со мной?
– Прежде всего с тобой.
Как и раньше, София попыталась подсесть поближе и взять его под руку, однако забыла, как это делается. Прислушалась к его дыханию – долгому и глухому, как когда-то в магазине, ощутила смешавшийся с туманом такой знакомый запах лосьона после бритья. Она помнила этот запах лет с семи-восьми, когда отец, поднимаясь по лестнице, спрашивал: когда я буду старым, ты будешь работать в магазине вместо меня?
– Пап, ты никогда не будешь старым, – отвечал Андреа, не отрываясь от раскраски Хи-Мена и фокаччи, которую не доел в школе. Да и теперь, всякий раз, когда приходил в киоск и садился на отцовский табурет, представлял отца молодым.
Он наблюдал, как отец ловкими пальцами переставляет периодику на витрине за его спиной, чтобы хорошо просматривались названия иллюстрированных журналов, пока мама разговаривала у входа.
Прижав к себе перебинтованную руку, другой он отпускал покупателя. Андреа вышел из дома на рассвете.
– Ты куда? – спросонья поинтересовалась Кристина.
– Не волнуйся, – ответил он.
– С братом я сама разберусь, – уверила она.
Он ничего не ответил.
– Андреа! Поклянись, что ты к нему не пойдешь!
Кивнув, прошел в ванную, тщательно, до основания, вычистил землю из-под ногтей. Принял антибиотик и аккуратно перебинтовал руку. Сложил окровавленные вещи в пакет и выбросил в мусорный бак подальше от дома. Шагая по улице, он все еще думал о Цезаре.
Когда подошло время обеда, они по очереди перекусили в баре «Рок»: он пошел с мамой, усадив ее на банкетку, сел напротив. Он боялся, что она, как и всегда, обо всем догадается. Мамины щеки алели румянцем, как у горцев, хотя она была родом из Виджевано. Ее волновало здоровье отца: твой отец – старый упрямец, да и ты ничем не лучше. Затем спросила, почему он не позвонил им из больницы.
– Там была Кристина, – ответил он.
– Ты мог бы просто сказать, что у тебя все в порядке. Ты же в порядке? – спросила она, положив бутерброд на тарелку.
Он поступил так же; как ему хотелось купить ей вечернее платье и сказать, что она красива и достойна большего. Обойдя вокруг стола, он сел рядом с ней на банкетку.
– Я в порядке. – И обнял ее.
Ему хотелось попросить у нее машину и сразу же уехать, но вместо этого он вернулся в киоск, переставил комиксы поближе
