Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мне от них бывает охота отвыкнуть совсем, – возразила Галя.
– Это – под настроение.
– Не только. И вообще – когда такое настроение случается часто, то хочется изменить обстановку как следует и навсегда. Я это тебе серьезно говорю – не для того, чтобы тебя опровергнуть. Чему можно было научиться в этой среде, я уже научилась. И хорошему, и плохому. А дальше надо слушать только себя и делать только то, к чему влечет из глубины твоей души и по-своему. У тебя разве не так?
– Так, – подтвердил Михаил, несколько удивленный сходством ее представлений со своими. Сам он не чувствовал особой потребности в общении с другими мыслящими людьми. Такое бывало приятно лишь время от времени.
– Вот видишь! – продолжала Галя. – Почему ты тогда не веришь, что мне хочется отказаться от нынешнего окружения, когда оно надоело и лишь понапрасну отнимает силы и время?
– Дело не в том, верю я или не верю. Просто считаю, что ты это вряд ли сумеешь сделать. Что ни говори, а ты привыкла существовать в своем кругу взаимного восхищения. Кроме того, у вас там есть какая-никакая, но взаимная помощь: с заказами, с участием в выставках, с приобретением материалов и чего-то еще в том же роде. Словом, от твоего окружения все-таки была определенная польза – не станешь же ты отрицать.
– Есть польза, есть, не отрицаю. Но вращаться там только ради этого, смысла нет. Особенно теперь. Сейчас все что угодно можно достать без всяких знакомств – были бы только деньги.
– В том-то и дело, что далеко не у всех они есть, и их наличие в какой-то степени зависит от отношений в профессиональном кругу.
– И у меня не всегда есть деньги, – перебила Галя. – И знакомствами я, естественно, не пренебрегаю – и это не считая друзей. Но вот то, что ты говоришь о современниках…
– Я не о современниках, а о сверстниках. Просто как разновозрастные современники люди в жизни пересекаются очень мало.
– А думаешь, нет нужды общаться со старшими? Вот мне, например, куда интересней с тобой, чем с ребятами. Чего ты только не знаешь!
– Ты прямо как моя внучка! – засмеялся Михаил. – Та тоже так говорит.
– А сколько ей лет?
– Шестнадцать.
– Я думала – шесть.
– Ну, она и в шесть так считала.
– Важней, что в шестнадцать!
– Да, наверное, – согласился с ней Михаил.
– Небось, становится все трудней отвечать на ее вопросы?
Михаил подумал, вспоминая свои ощущения.
– В общем – нет. Всегда существовали объяснимые и необъяснимые вещи. Объяснимое можно растолковать и взрослому, и ребенку. А насчет необъяснимого – я ей всегда говорил, что оно существует, что есть вечные проблемы и часть из них человек никогда не сможет объяснить, а другая часть со временем, возможно, и разрешится.
– Это же обидно слышать.
– Ну и что? С этим все равно надо смириться и делать то, что в силах. Тогда, возможно, какие-то барьеры к новому знанию и будут убраны.
– И ты все это объяснял ей с детских лет?
– С тех пор, как она стала проявлять любознательность. Я никогда не опережал ее вопросов. Разве что, отвечая на заданную тему, задевал по пути еще и другие и иногда действительно уходил вдаль. Зато потом спокойно ждал проявления у нее интереса к чему-то еще. Нередко очень долго.
– И ты еще удивляешься, чем можешь очаровать женщину моего возраста?
– А разве не удивительно? Мне это действительно трудно понять.
– Ты удивительный человек. Доброжелательный, уважительный, красивый и мудрый.
– Доброжелательный и уважительный – согласен. О красоте не говорю. Но вот мудрость-то в чем заметна? Я ведь перед тобой с этой стороны никак не раскрывался.
– Да. Держишься ты очень скромно. Но это только усугубляет эффект.
– Каким это образом? Я вроде ни перед кем не распускал павлиний хвост, потому как сам терпеть не могу пижонов.
– Вот-вот! Это-то как раз и заметно!
– Ну, хватит. Разговор приобретает одностороннюю направленность. Я бы предпочел поговорить и услышать о своей собеседнице.
– Так она же и толкует о себе. Что ей нужен такой человек, к которому можно прижаться и быть понятой и любимой, от которого можно было бы получить и ласку, и защиту, и объяснение всего, что ее интересует. И еще ей нужно, чтобы он ее любил и ценил ее любовь.
– И больше ничего от него не требуется? – спросил Михаил.
– По крупному? Видимо, нет. Ну, этого, наверно, мало. Нужно, чтобы он еще обеспечивал, развлекал, защищал от невзгод и все такое. Конечно, это тоже было бы здорово. Но знал бы ты, сколько женщин согласны сами обеспечивать и даже защищать своих мужчин, если они обладают хотя бы главными достоинствами!
– А это что такое?
– Прежде всего – порядочность и ум. Ум даже важнее. Ну, и еще – честность в сексе. Я – дама искушенная, возможно даже несколько избалованная, хотя капризами не злоупотребляю. Капризы вообще, я думаю, только реакция отторжения на тех, в ком женщина не заинтересована.
– Да, – согласился Михаил. – Я сам замечал. Любящие и заинтересованные в мужчине женщины с ним не капризны. По крайней мере, до поры.
– Вот видишь! – сказала Галя, и Михаил понял, что она улыбается, хотя видеть в темноте ничего не мог. – Иногда хочется раствориться в неге, которую он способен создать своими силами, даже чувствовать себя маленькой в его руках!
– Мужчинам это тоже свойственно. Хорошо, конечно, когда в них видят мужиков, но им не меньше нравится, когда к ним относятся как к детям и дают им для упоения грудь.
– А ты любишь целовать женщинам грудь?
– Естественно! А еще – тискать и лапать.
– Ну, так и целуй, тискай и лапай! – поспешила предложиться Галя.
– Так можно снова далеко зайти.
– Ну и заходи, что в этом плохого?
– Плохого, ясное дело, в этом нет. Просто считаю опасной привычку ни в чем себе не отказывать, особенно в неправомерных удовольствиях на стороне.
– По тебе выходит, что себе нельзя отказывать только в неприятном?
– Вовсе нет. Но если говорить о сексе, то это дело особое – и не только приятное, но и могущее создавать кучу проблем, приводящих к большим неприятностям. А этого я как раз ни в коем случае не хочу – чтобы спонтанные порывы определяли весь ход моей дальнейшей жизни. Такое еще простительно юному несмышленышу – и то как сказать – но уж, конечно, не мне!
– В таком случае – чего надо придерживаться в таком промежуточном возрасте, как мой?
– Не сочти за назидание, но должен тебе сказать откровенно: по-моему, этот твой возраст – едва ли не последний, когда еще можно успеть переосмыслить собственную жизнь и, главное, успеть ее переделать, начав, конечно, с себя. Короче – чтобы счастливо ее переиграть – «по уму». Потом уже вряд ли успеешь.
– Я бы не хотела все изменять неизвестно ради чего.
– Разумеется, ради неизвестно чего менять не стоит.
– А откуда мне узнать, РАДИ ЧЕГО?
– Посторонние тебе этого не объяснят.
– И ты?
– И я. Это ведь сугубо личная обязанность каждого – узнать, для чего он явился на свет. Помочь сориентироваться может и кто-то посторонний, но принять для себя некие новые ценности в качестве главных ориентиров и главных жизненных целей человек может только сам и лучше, если вполне осознанно. В этом я глубоко убежден.
– А если сам человек не сумеет определиться, тогда что?
– Ему же будет хуже. И в этой жизни, особенно, «под занавес», и в следующей или в следующих.
– Хорошенькая у меня, однако, перспектива! Самой ничего нового в голову не приходит, а тут вдруг предупреждают: можешь опоздать!
– Но ведь и вправду можно! Правильно говорят!
– Но не говорят, кто же в состоянии помочь в выборе новых целей и ориентиров.
– Вообще-то об этом многие много говорят, только очень разное.
– Кто же? И что?
– Во-первых, всевозможные религиозные конфессии и обособившиеся от них секты. Во-вторых, самостоятельно мыслящие религиозные философы, не считающие себя напрочь связанными с догматикой церкви. В-третьих, интуитивные моралисты с собственными представлениями о добре и зле. Ну, и, наконец, те, кто действительно знает Истину, будучи посвященными в нее за какие-то особые заслуги в глазах Всевышнего, то есть за полноценное исполнение своего долга перед Создателем. Видишь, сколько тут организаций и лиц?
– Толку-то от них, – пренебрежительно заметила Галя. – Вон, христиане за две тысячи лет, по-моему лучше не стали.
– Это – точно. Вот потому я и говорю, что определение своего пути – это личное дело каждого в том смысле, что это его важнейший долг. Еще более важное дело – пройти тот путь, который сам признал верным. Все церкви на самом деле шли другим путем. Они просто-напросто запрещали верующим самостоятельно мыслить о своем пути. Им внушали, что их долг – слушаться своих священников-пастырей без всяких возражений и дружно следовать в стаде всем вместе. Именно это я считаю главной причиной, по которой
