Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На второй день является к генералу Корнилову депутация от станицы, в составе 5 стариков, и торжественно заявляет ему, что казаки решили увеличить его силы своими добровольцами. Каждый старик держал длинную патриотическую речь; цифры пополнения в них достигали нескольких сот человек. Затем говорили все сразу и начали спорить между собой о величине помощи. Особенно энергично ратовал старый вахмистр-артиллерист. Корнилов сумрачно слушал ораторов. Изредка добродушная улыбка скользила по его губам. Наконец он прекратил споры и назначил меня председателем комиссии из этих стариков, для точного определения числа казаков, которых может дать нам станица.
После долгих споров членов комиссии я установил эти цифры: 100 пеших и 50 конных. Для такой крупной станицы, как Ольгинская, это было ничтожное количество, но, хорошо зная по ростовскому опыту цену таких обещаний, – я сам уменьшил до минимума величину этой помощи, мало веря в осуществление даже указанной величины. Так и вышло. По окончании разговоров я приказал к 2 часам дня, через день, собраться на площади перед своей квартирой новому ольгинскому воинству.
В назначенный день, около полудня, я увидел толпу человек в 20 подростков 14–15 лет, которые галдели на площади на указанном месте. Послал узнать, в чем дело. Ответили, что ждут «какого-сь генерала Бугаевского». Вышел к ним. Они быстро выстроились в 2 шеренги; на левом фланге стояли 2 мальчика, держа в поводу неоседланных мохнатых лошадок. Никого из взрослых казаков с ними не было.
Поздоровался с казачатами. Ответили нескладно, но дружно. Хорошо одетые в папахи, полушубки и валенки, с розовыми щеками, они производили приятное впечатление своим здоровьем и свежестью юности.
– Зачем пришли сюда, молодцы? – спросил я их.
– Да вот тятька сказал, что вы смотр нам делать будете, – загалдели все сразу мои воины.
– А сказали вам тятьки, что вы со мной и «кадетами» в поход пойдете, с большевиками драться будете?
– Нет, на это мы не согласны, – также все сразу завопили они, и от ужаса вытянулись их веселые рожицы.
– Ну а вас, конных, кто сюда прислал?
Испуганные, торопясь и перебивая друг друга, казачата заявили, что они вели лошадей на водопой; их встретил дядька и приказал им идти на площадь, а зачем – они сами не знают…
С грустью посмотрел я на это воинство – казачью подмогу Добровольческой армии, и распустил их по домам. Как веселая стайка воробьев, разлетелись казачата по станице, довольные, что страшный смотр кончился…
Никто из дедов, членов комиссии, ни к Корнилову, ни ко мне больше не появлялся.
* * *
В Ольгинской решен был вопрос о дальнейшем нашем движении – в задонские степи, на зимовники. Корнилов принял это решение без ведома генерала Алексеева. Последний, узнав об этом, настоял на том, чтобы был собран военный совет старших начальников для детального обсуждения этого вопроса.
Мнения на совете разделились. Большинство стояло за движение на Кубань, где предполагалось найти еще не тронутые большевизмом казачьи станицы, сочувственное настроение населения и достаточное количество запасов продовольствия. Екатеринодар был еще в руках кубанской власти, у которой, по слухам, было много добровольцев; соединение с ними должно было значительно усилить Добровольческую армию.
Меньшинство, в том числе Корнилов и я, верили в то, что Дон скоро поднимется, испытав на себе всю прелесть советской власти, а потому не стоит идти так далеко, не зная еще точно, как нас встретят на Кубани. Опасения за то, что на богатых зимовниках мы не разместимся и будем голодать, казались нам неосновательным, и надежда на соединение с походным атаманом, генералом Поповым, который двигался туда с донцами, еще более укрепляла нас в мысли о целесообразности движения на зимовники. Однако победило первое мнение; решено было идти на Кубань.
Вечером 13 февраля в Ольгинскую прибыл походный атаман генерал П. Х. Попов с своим начальником штаба полковником В. И. Сидориным. Тому и другому судьбой суждено было сыграть крупную роль в дальнейшем ходе борьбы Донского казачества. Но еще не настало время подвести итоги их деятельности.
Немало нареканий, может быть, и не вполне справедливых, вызвала она: дело беспристрастной истории разобраться в этом и вынести свой приговор. Но в этот первоначальный период историческая заслуга походного атамана и его начальника штаба несомненна: генерал Попов, хотя и не имел никакого боевого опыта, будучи во время Великой войны начальником Новочеркасского военного училища, – не отказался стать во главе тех донских офицеров и казаков, которые смело решились на открытую борьбу с большевиками; в лице полковника Сидорина, Георгиевского кавалера, он нашел энергичного и храброго начальника штаба. В эти страшные дни растерянности и упадка духа «степняки» спасли честь Донского казачества, как добровольцы – честь русской армии, доказав, что не все донцы «решили нейтралитет держать». Отряд генерала Попова не был велик (около 1500 бойцов, 5 орудий, 40 пулеметов); боевые действия его были незначительны, но в его лице сохранилось ядро, около которого впоследствии выросла Донская армия.
Если бы во главе верных долгу донцов стал бы сам донской атаман генерал Назаров, популярный среди казаков и имевший большой боевой опыт, – то, вероятно, результаты действий «степняков» были бы более значительны; но, к глубокому сожалению, хотя все было готово к его выступлению из Новочеркасска, – атаман остался с войсковым Кругом, чтобы разделить с ним его унижение изменником Голубовым и принять смерть. Царство ему небесное.
Рыцарский, но бесполезный для Дона подвиг… Мужественно умер молодой атаман, сам скомандовав назначенным для его расстрела красноармейцам: «Сволочь, пли…»
Но не лучше ли было бы, как это сделал в свое время старый сербский король Петр, уйти с верными казаками в степь и затем вернуться, когда наступит благоприятное время, и продолжать борьбу…
Приезд генерала Попова и его убеждения склонили генерала Корнилова двинуть добровольцев на зимовники. Наш конный авангард, стоявший в станице Кагальницкой, по его приказанию уже готов был двинуться на восток. Однако ввиду все же затруднительности размещения по квартирам обоих отрядов и снабжения их продовольствием было решено не соединяться, а идти параллельными дорогами, поддерживая между собой надежную связь.
Жестокими словами описывает генерал Деникин тогдашнее настроение Донского казачества. К глубокому сожалению, слова добровольческого вождя – справедливы. Иначе возможно ли было бы такое чудовищное явление, как то равнодушие, даже враждебность, какую видели тогда к себе добровольцы и «степняки», не только со стороны донского крестьянства, но и казаков. Среди огромного населения области, свыше 4 000 000 человек – подняли оружие только две ничтожные
