Отец Джо - Тони Хендра

Конечно, мать с отцом с ума сойдут, но что делать? И вот я пошел обратно к остановке Там как раз стоял экспресс, направлявшийся в Сент-Олбанс Добрый знак До Лондона можно было доехать сравнительно быстро — электрички ходили часто. Денег мне хватало — как раз на дорогу. И я пустился в путь за помощью.

Но путешествие обернулось очередным кошмаром. Сомнения набросились с новой силой, они били уже прицельным огнем А вдруг отец Джо окажется не скалой, на которой я выстроил свою церковь, а мультяшным персонажем, полностью соответствующим своей внешности, клоуном-святошей в черной рясе? Каким мне увидится Квэр, когда я доберусь до него? Домом? Или вместилищем таких же клоунов?

Время ползло черепашьим шагом, каждый отрезок пути, когда-то заполненный радостными ощущениями, скрадывавшими ожидание, теперь все тянулся и тянулся. Похоже, мои недруги овладели и временем, научившись замедлять его до предела.

Один момент мне запомнился особенно. Я должен был сделать пересадку в Уэст-Энде; толпы театралов оттеснили меня на самый край платформы. К станции с шумом подъехал поезд. Центральные шпалы с желобом посередине извивались гигантской серебристой змеей.

Мне вспомнилось, как незадолго до того мама рассказывала, будто мой дед по отцовской линии совершил самоубийство. Я тогда ужаснулся — ведь дед попал в ад! Но кроме ужаса испытал любопытство: неужели можно дойти до такой крайности, когда не на что надеяться и единственный выход видится в добровольном уходе из жизни?

Теперь я понял. Я не сомневался, что нахожусь в точно таком же положении, как и дед, — сижу в камере без двери, откуда меня никто не вытащит. Самоубийство не было выходом, неся с собой проклятие, однако я и так уже совершил страшный грех — поддался отчаянию, так что теперь мне было все равно. По крайней мере, избавлюсь от терзаний умственных и физических…

Мать со злорадством невестки вспоминала о том, что свекровь всем говорила, будто бы дед, ее муж, свел счеты с жизнью, бросившись в метро под поезд. В то время как на самом деле он повесился в погребе. Согласно регламентированным до мельчайших деталей ценностям низшей прослойки среднего класса, к которой моя бабка принадлежала, расстаться с жизнью под колесами поезда было несравненно более изящным и благородным способом, чем вздернуть себя на веревке.

Для меня рассказ матери вдруг обрел смысл. Прыжок со стула в надежде, что веревка сделает свое дело, был чреват риском остаться в живых. Тут же только и надо было что упасть. Упал и готово: тело раздроблено и размазано до неузнаваемости, да еще через останки пропущено неимоверное количество вольт. Так, на всякий случай.

«Давай, падай! Обними эту серебристую змею! И все будет кончено. Давай! У тебя доля секунды в запасе! Решайся!»

Но я не решился. Не то чтобы совсем, просто долго колебался, и поезд медленно прошел мимо, а момент канул в теперь уже объяснимое прошлое. Новая пища для орд сомнений, на которую те набросились. Разве не вознамерился я совершить поступок, но остался в живых благодаря обстоятельствам? А поскольку намерение все равно грех, теперь я виновен не только в отчаянии, что само по себе уже непростительно, но и в самоубийстве — грехе совсем уж непрощаемом.

Я втиснулся в битком набитый узкий и душный вагон; от близкого соприкосновения со смертью и проклятием я весь покрылся липким, холодным потом То был ад, и я все еще находился в нем.

Впервые я приехал в Квэр так поздно. Шел уже двенадцатый час, миновало несколько часов с момента вечернего богослужения. В кромешной тьме я топал по подъездной аллее; громадина монастыря чернела, неразличимая для страждущей утешения души. Место казалось совершенно безлюдным, населенным разве что привидениями; нигде никакого движения, только луна передвигалась между верхушками деревьев, едва различимая за плывущими облаками. И вот я, путник, постучался в освещенные лунным светом ворота.

Ответа не последовало. Я снова постучался. Тишина. Я не решался позвонить, так как понятия не имел, где раздастся звонок, у кого и как громко, но ведь я столько ехал, да к тому же потерял веру.

Как только я нажал на звонок, над моей головой открылось окошечко. И раздраженный голос трижды спросил: «Кто там?» Я узнал дряхлого монаха, который повстречался мне в первое посещение аббатства и которого я больше не видел Монах уставился сверху вниз на меня, глядевшего на него снизу вверх.

— Надо же, Тони! — воскликнул он, безмерно удивив меня. — Ты!

И исчез. Заскрипели болты, и монах появился, открывая огромную дверь гостевого дома.

— Входи, входи. Что-то случилось?

Я не мог ему все рассказать. Слишком многое пришлось бы объяснять, слишком много слов потратить.

— Пожалуйста, разрешите мне остаться на ночь.

Монах прищурился, глядя сквозь свои видавшие виды очки с недоуменным, но озабоченным видом; все его брюзжание куда-то делось.

— Конечно, оставайся. По-моему, в номере четвертом все готово. Если не возражаешь, я…

— А можно мне повидаться с отцом Джозефом?

Монах хотел было уже отказать, напомнив о позднем часе, но не отказал. Только чуть слышно вздохнул, столкнувшись с такой, прямо скажем, неортодоксальной просьбой. А еще подумал о том, что придется карабкаться по лестнице.

— Я сообщу ему.

Взобравшись по скрипучим ступенькам гостевого дома, пройдя по выкрашенному коричневой краской коридору до номера четвертого, я повалился на кровать. Я все еще вздрагивал и скрипел зубами, но это скорее по привычке — меня уже не атаковали, наступило затишье. Здесь орды уже не так хозяйничали. Прошло время — на мой взгляд, прилично, даже слишком, чтобы отец Джо пришел. Я не мог заснуть. Меня как будто контузило, но несмотря на порядочную измотанность, я, тем не менее, оставался начеку. Мне просто нельзя было заснуть.

Где-то вдалеке открылась дверь. Кто-то начал медленно взбираться по лестнице. Внутри у меня все так и ухнуло — старый монах! Сказать, что отец Джо не может прийти. Тогда мне придется вынести целую ночь. Я уже чувствовал, как в пространстве между мной и приближающимся монахом закопошились темные воинства. «О Господи!.. Они идут…»

— Тони, дорогой мой, ты спишь?

Передо мной возникло вытянутое лицо, которое все также подергивалось, а глаза за все теми же кое-как напяленными очками все также часто моргали. Вот только лицо это не улыбалось, а из-под торопливо надетой рясы торчал воротник старомодной ночной рубахи.

Все, что накопилось во мне за последние сутки, хлынуло потоками слез. В перерывах между всхлипами и рыданиями я пытался рассказать, что потерял веру, впал в отчаяние, совершил непростительный грех. Но вскоре горечь сменилась огромным облегчением — отец Джо оказался не персонажем из мультфильма и не клоуном-святошей в черной рясе, а огромной скалой, тихой гаванью, укрывающим крылом, моим отцом Джо.

Все это время он только слушал Он даже не попытался успокоить меня, остудить жар безумного ребенка, в чьей безумной жизни произошел новый поворот. Он не попробовал объяснить, почему я испытывал такие чувства, почему то, что казалось мне катастрофой, на самом деле было явлением нормальным, обычным для подростка, что всему виной гормоны, бушующие во мне. Он не попытался вывести меня из паники при помощи шока, не стал говорить как мужчина с мужчиной, обходясь со мной сурово для моего же блага. Он не призвал высшие силы, чтобы они вмешались в битву на моей стороне, не предложил помолиться вместе. Он не сделал ничего, чтобы дать понять: все не так плохо как кажется.

Он воспринял мою ситуацию так, как воспринял ее я сам — со всей серьезностью. На следующий день он мог отреагировать и иначе — доходчиво объяснить мне все, что со мной произошло. Но не в тот вечер. В тот вечер перед отцом Джо был лишь отчаявшийся мальчик, на хлипкой дощечке пересекающий холодную, бессмысленную вселенную, мальчик, который, пребывая в кошмаре наяву, проехал добрую часть Англии с твердой убежденностью в том, что виноват.

После того как я выплакался и сидел, устало всхлипывая и полный благодарности, отец Джо сказал:

— Тони, дорогой мой, нет такого греха, который нельзя было бы простить. Господь прощает все и вся.

Он настоял на том, чтобы я снял куртку, ботинки и лег. Когда я уже улегся, он сел на край кровати, подтянул одеяло к моему подбородку и положил свою теплую руку мне на лоб. Та мягкая сила, которая перетекла в меня во время моей первой встречи с отцом Джо, теперь заструилась по телу, заполняя холодные, пустые уголки. Не знаю, как долго он сидел так — может, две минуты, а может, и два часа. Покой пушистым снежным покрывалом окутал меня. Ужас мало-помалу отступил — далеко в открытое море. Темных орд нигде не было видно. И я забылся сладким сном.

Глава восьмая

— Нет, дорогой мой, то была не Темная ночь души.