Пыль под ветром - Александр Рубан

— …если дальше не можешь. — И решил, что сможет.

Карта не врала даже здесь, не соврёт и дальше. Но десяток миль пешком, над вонью и грохотом, было бы слишком долго и утомительно. А конь (боевой конь!) боялся. Только один раз он коснулся копытом туго зазвеневшего полотна — и сразу отпрянул, присев на задние ноги и по-собачьи прижимая уши.

Илья, потеряв терпение, отъехал шагов на сорок назад по тракту и развернулся. Не мытьём, так катаньем… Он успокоил коня, привстал в стременах, локтями обнял его шею, потом ладонями, как шорами, закрыл ему глаза и вонзил шпоры в бока.

Конь ржанул и рванулся вперёд, к полоске над бездной.

Но уже предпоследний прыжок оказался каким-то вялым, а последний просто не состоялся. На последних пядях тракта конь, как подстреленный, грохнулся грудью в пыль, а Илью вынесло из седла, перевернуло в воздухе и шмякнуло спиной на полосу заметно правее осевой линии.

Чёртов путепровод оказался ровным и скользким — может быть, даже смазанным. Илью тащило по нему, как по ледяной дорожке, и он тщетно пытался затормозить ладонями и каблуками, то и дело подпрыгивая на каких-то не то заклёпках, не то просто выпуклостях. Винтовка, зацепившись ремнём за правую руку, болталась где-то внизу и стаскивала его всё ближе к краю. Когда Илья сообразил наконец перевернуться со спины на живот (авось металлические пуговицы камзола помогут ему притормозить!), было уже поздно.

Илья висел над ревущей и клокочущей бездной, зацепившись локтями и подбородком за гладкий металлический край. Оказалось, что он умудрился поменяться местами с винтовкой — теперь она смирнёхонько лежала на полосе, и рука Ильи была по-прежнему продета в ремень. В принципе, можно было спрыгнуть и уволочь её за собой. В бездну. Если уж действительно не смог дальше…

Ну, так что — прыгать? Или ещё немножко повисеть?

Хотелось жить — и это была ещё одна странность…

Шагах в пятидесяти от Ильи (насколько он мог оценить, глядя лишь уголком левого глаза) бегал по краю обрыва и неслышно ржал, закидывая голову, его трусливый боевой конь.

Илья осторожно подвигал в пустоте ногами, но ни до чего не дотянулся. У чёртова путепровода не было никаких опор. Или они были слишком далеко друг от друга… Досчитаю до ста — и спрыгну, решил Илья. Вытянул руки подальше вперёд, отвернулся от обрыва и лёг левой щекой на ровно подрагивающий металл. «Одна куманга», — начал он отсчёт, закрывая глаза. «Две куманги… А вот интересно, когда я дойду до пяти, как нужно будет сказать? Грамматические вопросы — самые заковыристые… Четыре куманги… Наверное, собственно бездна, бездна как таковая, начинается там — в десяти милях от края обрыва. А всё это грохочущее клокотание — просто прелюдия для слабонервных. Чтобы не совались, куда не надо… Пятая куманга, неожиданно легко обошёл он грамматическую каверзу. — Шестая куманга. Город…»

Правда, на первый свой город Илья израсходовал аж девять… этих самых. Не семь, как положено («Кем?»), а девять. Помнится, Дракон был весьма недоволен — хотя и хвалил сквозь зубы за тщательность.

«Восьмая куманга…»

На второй город Илье хватило восьми. Во всех остальных он обходился положенными семью («Кем положенными?»).

«Девятая куманга…»

Семь гнёзд — полностью заряженный саркофаг, и ни одной кумангой больше. Двенадцать идеально чистых городов плюс три лишних куманги в первых двух — итого… Стоп. Почему «заряженный»?

«Девятая куманга…»

Никто никогда не употреблял это слово по отношению к саркофагу: «заряженный». Это же не винтовка… Кстати, в ней сейчас ровно семь патронов — но это, разумеется, не более чем совпадение.

«Десятая куманга… или уже одиннадцатая?»

Считать стало неинтересно. И висеть было неинтересно, и руки устали, особенно почему-то в локтях и подмышках, и мышцы живота тоже. Хотелось расслабиться и поразмышлять над смыслом термина «заряженный» по отношению к саркофагу. Но расслабляться было нельзя, а смысла, скорее всего, никакого не было. И лучшее, что можно было сделать — это попытаться уснуть, чтобы свалиться во сне и ничего не почувствовать.

И он уснул.

Ему приснилось, будто он проснулся на полу плацкартного вагона, в суматохе, давке, стонах и проклятиях, перемежаемых неумелым молитвами. Пошевелиться Илья Борисович не мог, потому что лежал (или висел?) в неудобной и крайне болезненной позе, будучи крепко заклинен между нижней полкой и столиком. Плюс ко всему, на нём (на Илье, а не на столике) кто-то расположился и ёрзал. Не то коленками, не то очень острым задом. А ещё кто-то, настойчивый и равнодушный, время от времени поддавал ему носком сапога в подрёберье справа.

Словом, сон был ещё тот, и ничего не понять.

Всё это происходило в темноте, под ненормально неравномерный перестук колёс, и темнота эта озарялась частыми красноватыми вспышками, синхронными с неравномерным перестуком. Когда Илье перестали наконец поддавать сапогом в подрёберье и остались только ёрзавшие коленки на позвоночнике, он ощутил, что вагон не движется. Не было ни рывков, ни покачиваний, обязательных при таком неравномерном перестуке. Не было уже и суматохи, остались одни молитвы и приглушённые стоны, да ещё кто-то с монотонной безнадёжностью матерился за перегородкой слева, в купе проводника. Наверное, сам проводник.

Изворачиваясь и дёргаясь, Илья попятился из-под столика в проход между полками. Наверху чем-то особенно громко стукнули и матюкнулись (голос был знакомый), колени на спине перестали ёрзать и пропали. Кое-как, держась за перегородку и кривясь от боли в боку, Илья Борисович поднялся и разглядел наконец в неверном красноватом свете вспышек силуэт обладателя острых коленок.

Это был тот самый жизнерадостный молодой человек с неопрятной клочковатой бородкой и по-медвежьи вислыми плечами, с которым они вчера обсуждали сексуальные возможности вагонного тамбура (они были признаны весьма ограниченными) и купе (здесь, по мнению молодого человека, годилось всё, вплоть до багажной полки, но особенно хорош и разнообразен был столик). Когда же Илья, не желая оставаться по преимуществу слушателем, заговорил о сексуальных возможностях «жигулей», молодой человек бесцеремонно отмёл эту тему. Как самоочевидную и как лично для него, молодого человека, ненасущную. Разговор, само собой, перешёл на политику, и молодой человек — несколько раз, но всё как бы между прочим, — сообщил Илье, что в созвездии Павлина содержится ровно пять звёзд. Маленькое такое созвездьице из пяти аккуратных звёздочек… Осталось неясным, какое отношение к политике имеет этот астрономический факт, но молодого человека он приводил в неизменный и неизъяснимый восторг.