Гусарские восьмидесятые - Андрей Бондаренко

Вежливо здороваюсь, достаю из ледника рыбу, молча чищу, готовлю свежую ушицу.

Мужики исподволь присматриваются ко мне, с расспросами пока не лезут

Чувствую, что логическая цепочка у них складывается следующая: парнишка молодой совсем, но брит налысо, руки все битые-перебитые, на торсе голом — синяки и ссадины многочисленные (а вы на "Жарком" полтора месяца повкалывайте по чёрному, то-то я на вас полюбуюсь!), молчит угрюмо — но без страха видимого, нет, непрост парнишка — не прост. Садимся за уху, выпиваем спирту, водой речной слегка разведённого.

И тут, вроде, всё нормально прошло — не поперхнулся ни разу.

— А, что же ты, Хозяин, и не поинтересуешься — кто мы, откуда? — Спрашивает немного осоловевший от выпитого один из гостей, тот, что постарше.

— Так это, господа проходящие, и дело то совсем не моё. Да и молод я ещё — вопросы такие задавать. Но, если настаиваете — спрошу. А кто Вы, уважаемые? Где мазу держите? По какой нужде очаги родные покинули? Может — помощь нужна какая?

Мужики скупо улыбаются:

— За помощь предложенную — спасибо. Но — сами справимся. А — кто мы? Да так, гуляем здесь, к местам красивым присматриваемся. А сам то, — из каких будешь?

— Так я и сам — типа на променад вышел, — отвечаю, — Тесно в хоромах дядиных стало — решил вот свежим воздухом подышать — самую малость.

Второй тип интересуется моей единственной татуировкой — Пашка Обезьян мне на левом плече профиль Че Гевары наколол.

Рассказываю мужикам про Че — про то, как казармы полицейские штурмовал, как из тюрем заключённых выпускал. Про то, как за ним сатрапы по всему миру охотились, про смерть его героическую. Мужики внимательно слушают, время от времени восхищённо цокая языками.

Довольные друг другом, допиваем спирт и ложимся спать.

Просыпаюсь, нет мужиков — ушли куда-то по-тихому, тундра то — бескрайняя.

Что тут поделаешь — опять надо рыбу ловить — не пустым же, в конце концов, домой возвращаться — засмеют пацаны.

К обеду ловлю ещё с десяток хариусов, но уже помельче — грамм по семьсот-восемсот.

Опять варю уху, не задействованную в этом процессе рыбу — рачительно складываю в ледник.

На той стороне реки надсадно гудит двигатель вездехода. А вот и люди появились.

Двое бредут ко мне через главное русло Паляваама, по грудь в воде, руками размахивают, кричат что-то радостно. Оказалось — изыскатели-геодезисты. Их ещё в марте в тундру забросили. Бродят там они со своими теодолитами, съёмку ведут, знаки геодезические расставляют. Время от времени им на вертолёте жратву доставляют, солярку для вездехода. За пять месяцев геодезисты одичали совсем, любому лицу человеческому рады несказанно. После жарких объятий, новые гости интересуются:

— А рыба то, Хозяин, есть? А у нас — спирт с собой имеется, давай — за знакомство.

Делаем на углях шашлыки из хариуса, выпиваем спирта, слегка разведённого речной водой. Эти ребята свои. Рассказывают, перебивая друг друга, о своих приключениях.

А я им, в свою очередь, о Ленинграде, о жизни студенческой — слушают с открытыми ртами. Между делом, спрашиваю о вчерашних мужиках.

— Да, это, наверное, "Ванькины дети" были — так тут диких золотоискателей называют, — отвечает один из изыскателей, — Серьёзные ребята. Такие и пришить могут — не любят они лишних свидетелей. Так что — повезло тебе.

К вечеру новые знакомцы, покачиваясь из стороны в сторону, медленно бредут через реку к своему вездеходу. Я же готовлюсь к очередному ночлегу, уже смиряясь с мыслью, что завтра опять не суждено домой попасть — надо новую рыбу ловить.

Сквозь сон доносятся чуть слышный крик:

— Помогите, помогите, ради Бога!

Что это — галлюцинация спиртовая? Да нет, вроде, протрезвел уже.

Выхожу на улицу — уже ночь, звёзды стаей огромной висят над головой.

Повторно долетает призыв о помощи.

Да что же это такое? Не сердце Чукотки — а какой-то двор проходной, право слово!

Достаю из печи горящее полено, иду на поиски.

Через пять минут вижу уже совсем нереальную картинку — на берегу Паляваама, под громадным валуном, лежит, сжавшись в комочек, симпатичная блондинка средних лет, одетая, как одеваются начинающие столичные туристки, выезжающие на пикник. Барышня негромко стонет, закрыв глаза, рядом с ней — рюкзачок совсем уж смешного размера, чуть больше дамской сумочки.

На рюкзачке — трафаретный оттиск Медного Всадника, чуть ниже надпись: "Ленинградский Университет". Ну, ничего себе дела.

Присматриваюсь к барышне повнимательней.

Ба, да я её знаю — она же на студенческой шахматной Олимпиаде, на первой женской доске, за Универ играла, аспирантка чего-то там, ботаники что ли какой.

А потом, в блицтурнире смешанном, и у меня выиграла.

Совпадения — однако, блин чукотский с жиром моржовым.

Иногда мне кажется, что вся наша планета — это капля воды, микробами наполненная, — под микроскопом какого-то Большого Учёного. Шурудит Учёный в этой капле тоненькой стеклянной палочкой — эксперименты с несчастными микробами ставит разные, изгаляется — как хочет. Иначе, чем вот такие встречи непредсказуемые объяснить можно, не совпаденьем же банальным?

Байка шестнадцатая

Лузеру — саечка

Оттащил я девицу, с рюкзачком её хилым вместе, в избу, на койку уложил, последнюю порцию "Плиски" в рот ей влил, хоть и жалко было.

Закашлялась, расплевалась во все стороны, но в себя пришла.

— Где это я? — Говорит, — А в прочем, неважно. Ты, мальчик, Антона найди обязательно. Он рядом где-то совсем, люди говорят. Там, в рюкзаке, тетрадка лежит, в ней — рассказ одного испанца переписан. Правда там всё, в рассказе этом. Ты, мальчик, когда Антона найдёшь — покажи ему эту тетрадь. И у нас с ним также должно всё закончится, ведь начиналось то всё, как и там — одинаково. Найди его, мальчик, тетрадь покажи.

Ну, и опять отъехала — голова из стороны в сторону мотается, глаза закатились, пот на лбу выступил, жар нешуточный имеется в наличии — градусов сорок так, а то и поболе.

И кого это, она, "мальчиком" обозвала? Даже — интересно.

Одно слово — мартышка неразумная, университетская.

Нашёл я на полочке, что над столом обеденным висела, пачку "Анальгина".

На пачке, правда, строго так написано было: "Годен до 20.10.68.".

Но, других то лекарств нет — растолок три таблетки в порошок, остатками спирта изыскательского разбавил, да с чайной ложечки смесь эту барышне и скормил минут за десять. Блондиночка как-то быстро успокоилась, головой мотать перестала, уснула — значиться, даже улыбаться во сне и гримасы умилительные строить начала.

Ну, думаю, надо тетрадку эту прочесть, а там — может чего и прояснится.

Нашёл в рюкзаке тетрадку потрёпанную, раскрыл.

Надо Вам сказать, читатели и читательницы мои, что во времена те — не было в природе ещё таких полезных вещей, как — "ксерокс", "компьютер", "Интернет" и "сканер".

Читает девица какая текст интересный, на печатной машинке набранный, и, допустим, текст тот ей понравился — до судорог неприличных. Что тогда девица означенная делает?

Берёт тетрадь чистую — за сорок восемь копеек купленную, ручку шариковую — да и переписывает туда текст понравившийся.

Вот и здесь так — исписана вся тетрадь почерком красивым, девичьим.

Стал читать — удивился несказанно. А почему удивился — потом расскажу.

Привожу текст дословно.

Джон стоял на краю гигантской скалы, гордо нависающей над каньоном Большого Колорадо, красивейшей Горной страны Северной Америки.

Таинственные голубые дали, бездонное синее небо над головой, пугающий Чёрный Провал под ногами, белый-белый искрящийся снег вокруг….

Всё это завораживало до безумия.

Глаза юноши наполнились слезами, красиво очерченный рот широко приоткрылся.

— Лузеру — саечка! — Раздался звонкий голос.

Горячие девичьи пальчики резко, но, одновременно нежно, коснулись нижней челюсти Джона. В ту же секунду крепкие белые зубы молодого человека громко цокнули друг о друга — имеется в виду — "верхние — о — нижние".

Через секунду-другую раздался громкий смех.

Горное эхо нежно расчленило этот смех на части, многократно умножило, превращая его в многооктавное пение неведомых могучих колоколов, сопровождаемое

неистовой подпевкой миллионов серебряных крошечных колокольчиков.

Джон вовсе и не обиделся — это всего лишь Бекки, веселится — как всегда.

Как можно обижаться на такую девушку? Озорные голубые глаза, длинные, блестящие на солнце, каштановые волосы, ну, и всё остальное — Вы понимаете, надеюсь?

Тем более, что неделю назад Джон Тревол сделал Бекки Смит вполне недвусмысленное предложение — в присутствии уважаемых свидетелей, на которое вышеозначенная Бекки дала самый недвусмысленный положительный ответ, подкреплённый самым недвусмысленным, жарким поцелуем. Что же Вам ещё, непонятливые наши?