Дивергент - Вероника Рот

Что-то ударяет меня в бок, и я опять едва не падаю.

Держись на ногах, на ногах!

Я вижу твердую массу напротив меня – тело. Я бью изо всех сил, и мой кулак поражает что-то мягкое. Питер едва ли охает и, тихонько посмеиваясь, ударяет ладонью по моему уху. Я слышу звон и пытаюсь сморгнуть черные пятна с глаз. Как они вообще туда попали?

Боковым зрением я вижу, как Четыре толкает дверь и выходит. Очевидно, этот поединок недостаточно интересен для него. Или, может, он собирается узнать, почему все вертится, словно волчок, и я не виню его. Я тоже хочу знать ответ.

Мои колени подгибаются, и я чувствую прохладу пола на своей щеке. Что-то врезается в мой бок, и я впервые кричу. Этот высокий пронзительный визг принадлежит кому-то другому, не мне. Что-то вновь врезается в мой бок, и я совсем перестаю видеть.  Все, что у меня перед глазами, – огоньки.

Кто-то кричит:

– Достаточно!

И я думаю слишком о многом и ни о чем одновременно.

Когда я прихожу в себя, я почти ничего не чувствую, но голова как в тумане, будто ее набили хлопковыми шариками.

Я знаю, что проиграла, и единственная вещь, держащая боль в рамках разумного, состоит в том, что она мешает думать ясно.

– Ее глаза уже почернели? – спрашивает кто-то.

Я открываю глаз, другой остается закрытым, как будто его склеили.

Справа от меня сидят Уилл и Ал. Кристина сидит слева на кровати с пачкой льда у своего подбородка.

– Что у тебя с лицом? – спрашиваю я. Мои губы кажутся мне неуклюжими и слишком большими.

Она смеется.

– Кто бы говорил. Нам заказать повязку на глаз?

– Ну, что случилось с моим лицом, я уже в курсе, – произношу я. – Я ведь там была. Вроде того.

– Неужели ты только что пошутила, Трис? – ухмыляясь, произносит Уилл. – Мы должны чаще давать тебе болеутоляющее, если ты от него такая забавная. Кстати, ответ на твой вопрос: я побил ее.

– Поверить не могу, что ты не смогла победить Уилла, – говорит Ал, качая головой.

– Что? Он хорош, – пожимая плечами, отвечает Кристина.

– Плюс, я, похоже, наконец-то научился, как перестать проигрывать. Просто не надо давать людям бить себя в челюсть. Я думал, ты тоже должна быть в курсе. – Уилл подмигивает Кристине. – Теперь я знаю, почему ты не выбрала Эрудицию. Напряг с мозгами, да?

 – Как себя чувствуешь, Трис? – спрашивает Ал. Его глаза темно-коричневые, почти в цвет кожи Кристины. Щека выглядит жесткой, будто бы он не брился, и у него теперь есть бородка. Трудно поверить, что ему всего шестнадцать.

– Ну, – говорю я, – я просто хочу остаться здесь навечно и никогда больше не видеть Питера.

Но я не знаю, где это – «здесь». Я нахожусь в большой узкой комнате с рядом кроватей по обеим сторонам. Между некоторыми кроватями есть занавески. С правой стороны комнаты медсестринский пункт.

Должно быть, сюда отправляют больных и раненых Бесстрашных. Женщина сбоку смотрит на нас через стекло. Никогда не видела медсестер с таким количеством пирсинга в ушах. Некоторые Бесстрашные вызываются волонтерами в работах, обычно предназначенных другим фракциям. В конце концов, Бесстрашным нет смысла идти в городскую больницу каждый раз, когда они ранены.

Мне было шесть лет, когда я впервые побывала в больнице. Моя мать упала на тротуар перед нашим домом и сломала руку. Я расплакалась, услышав ее крик, а Калеб, ни сказав не слова, просто побежал за отцом.

В больнице женщина из Дружелюбия в желтой рубашке и с чистыми ногтями измерила давление матери и с улыбкой вправила ей кость. Я помню, как Калеб говорил ей, что на поправку уйдет всего лишь месяц, потому что у нее была трещина. Я думала, что он заверял ее, потому что это то, что делают самоотверженные люди, но теперь мне интересно, может быть, он это где-то вычитал? Все ли его склонности Отреченного были скрытыми способностями Эрудита?

– Не беспокойся о Питере, – говорит Уилл. – Его, в конце концов, побьет Эдвард, который изучал рукопашный бой с тех пор, как нам исполнилось по десять лет. Для развлечения.

– Хорошо, – говорит Кристина. Она переводит взгляд на часы. – Я думаю, что мы опаздываем ужин. – Хочешь, чтобы мы остались здесь, Трис?

Я мотаю головой.

– Со мной все в порядке.

Кристина и Уилл встают, но Ал машет им вперед. От него приятно пахнет: чем-то сладким и свежим, похожим на шалфей и лимонную траву. Когда он мечется и ворочается ночью, я улавливаю отзвук этого запаха и знаю, что его мучают кошмары.

– Я просто хотел сказать, что ты пропустила объявление Эрика. Мы идем на практику завтра… к забору, чтобы узнать о работе Бесстрашных, – говорит он. – Мы должны быть в поезде в восемь пятнадцать.

– Хорошо, – говорю я. – Спасибо.

– И не обращай внимания на Кристину. Твое лицо выгляди не так уж плохо. – Он слегка улыбается. – Я хочу сказать, что оно выглядит хорошо. Оно всегда выглядит хорошо. Я имею в виду… ты выглядишь храброй. Бесстрашной. – Его глаза избегают моих, и он чешет затылок. Кажется, тишина заполняет все пространство между нами.

Это все, конечно, мило… то, что он сказал, но все его действия, похоже, говорят громче его слов. Надеюсь, я ошибаюсь.

Ал не должен мне нравиться, мне никто не должен нравиться – это слабость.

Я растягиваю рот в улыбке настолько, насколько позволяют мне мои израненные щеки, надеясь, что это разрядит обстановку.

– Надо дать тебе отдохнуть, – произносит Ал. Он встает, чтобы уйти, но я успеваю схватить его за запястье.

– Ал, ты в порядке? – говорю я. Он молча смотрит на меня, и я добавляю: – В смысле, становится легче?

– Ох... – Он пожимает плечами. – Немного.

Он высвобождает свою руку и запихивает ее в карман. Вопрос, должно быть, смутил его, так как я никогда раньше не видела его таким покрасневшим.

Если бы я проводила ночи, рыдая в подушку, я бы тоже была слегка смущена. По крайней мере, когда я плачу, я знаю, как это скрыть.

– Я проиграл Дрю. После твоего поединка с Питером. – Он смотрит на меня. – После нескольких ударов я упал и не поднимался. Даже тогда, когда должен был. Я полагаю... Я полагаю, после того, как я побил Уилла, если я проиграю всем остальным, то не буду последним в рейтинге, но при этом никогда и никому больше не буду причинять боль.

– Это действительно то, чего ты хочешь?

Он смотрит вниз.

– Я просто не могу сделать это. Наверное, это значит, что я трус.

– Ты не трус из-за того, что просто не хочешь причинять людям боль, – говорю я, потому что знаю, что это правильные слова, даже если я не уверена в них. На мгновение мы оба смотрим друг на друга. Возможно, я хотела сказать именно это. Если он трус, то не потому, что не наслаждается причиненной болью. А потому, что отказывается действовать.