Помеченный смертью - Владимир Гриньков

– Остановите!

– Зачем? – не понял Даруев.

– Остановите! Он нас не подпустит.

И когда Рябов выдернул из-под старого плаща винтовку, полковник понял наконец, в чем дело. Он свернул на обочину и остановился. Рябов вышел из машины. Милицейский пост был где-то совсем близко.

– Ты видишь его? – спросил Даруев сдавленным шепотом.

– Да.

Винтовка была снабжена глушителем, и потому выстрел получился совсем негромким, как хлопок. Рябов сел в машину, хлопнул дверцей.

– Едем! – сказал он.

– А милиционер?

– Он мертв.

«Волга» развернулась и помчалась к городу.

24

Непосредственно министерская работа занимала у Григорьева время до обеда. После обеда он в сопровождении охраны уезжал и уже не появлялся до утра следующего дня. В этот период он тоже занимался делами, но дела эти не совсем имели отношение к его работе в министерстве, а если быть более точным – совсем не имели. Григорьев видел, с какой калейдоскопической быстротой менялись министры: месяц назад сидели на заседании рука об руку, а сегодня смотришь – уже другие лица. Никто не вечен под луной, вот уж что правда, то правда, и Григорьев старательно выстраивал фундамент своей будущей жизни. Той жизни, где он уже не будет министром и где его лишат персональной машины, и охрану придется нанимать за собственные деньги.

Эта работа, составляющая вторую часть бурной жизни министра Григорьева, отнимала у него много, очень много времени. Он встречался с людьми, решал вопросы, пил шампанское на презентациях и каждодневно освобождался от дел ближе к полуночи.

За полчаса до полуночи он и приехал в офис к Бородину. О встрече условились заранее, и Бородин терпеливо ждал, скучающе глядя на экран телевизора. Григорьев, проходя через приемную, по-свойски подмигнул Инге:

– Нам два коньяка, малышка.

Он, похоже, был выпивши, и Инга укоризненно покачала головой, но Григорьев не заметил этого или сделал вид, что не заметил, прошел в кабинет Бородина.

Инга принесла коньяк через минуту. Бородин, хотя и не распоряжался по поводу коньяка, даже бровью не повел, и только когда Инга вышла, бросив быстрый испытующий взгляд на Григорьева, сказал:

– Я тебе последний раз предлагаю, Слава, забери ее от меня.

– А что такое? – притворно озаботился Григорьев.

– Она от рук потихоньку отбивается. У тебя с ней что – серьезно?

– А что ты называешь серьезно? – поддел приятеля Григорьев. – Сплю я с ней, Андрей, но разве это называется «серьезно»? Такое происходит часто и со многими.

– Она знает, что со многими?

– Не маленькая ведь. Наверное, знает.

– Не похоже.

– Почему ты так решил?

– Я же говорил – от рук отбивается. Баба так себя ведет, когда думает, что у нее с мужиком серьезно, что защитит он ее в случае чего.

– Защитит – кто? Я?

– Ну не я же.

Григорьев внимательно посмотрел на приятеля и понял, что тот не шутит.

– Вот стерва, – сказал, подумав. – Этак она еще концерты мне начнет устраивать.

Вспомнил их последние с Ингой встречи. Да, Бородин прав, пожалуй.

– Все, Андрюша, я – пас, – сказал Григорьев. – Сегодня же с ней распрощаюсь. – Вздохнул: – Хотя, если честно, жаль.

– Привык?

– Вроде того. Она податлива. Не испорчена еще в конец, это привлекает. – И опять вздохнул: – Ладно, к делу, Андрей.

Григорьев выпил коньяк и прикрыл глаза. Только сейчас Бородин увидел, каким усталым смотрится министр. А тот заговорил негромко, по-прежнему не открывая глаз:

– Все началось, Андрей. Комплексы пошли. Предоплата была?

– Да.

– С деньгами не тяни, не жди, пока покупатель получит комплексы. Перебрасывай суммы со счета на счет, распыляй деньги, чтоб через две недели уже и концов было не сыскать.

– Не получится.

– Почему?

– Безотзывный аккредитив. Деньгами нельзя распоряжаться, пока покупатель не подпишет акт приемки.

Григорьев раскрыл глаза.

– Это покупатель настоял на аккредитиве?

– Да.

– Вот суки, – беззлобно сказал Григорьев. – Научились нас за жабры брать.

– Ничего страшного. Двухнедельная задержка – только и всего.

– Успеешь потом деньги распылить?

– Да.

– Ну и ладно.

Бородин извлек из шкафа бутылку с коньяком, долил себе и министру.

– Проблем не будет? – спросил даже как-то буднично.

– С чем?

– С таможней.

– Нет, я разговаривал с людьми, оформят быстро.

Григорьев засмеялся:

– Пока я жив – не бойся ничего. Сбросим эти комплексы, поедем отдыхать. Как твои?

– Звонили. Говорят – нравится.

– Королеву видели?

– Нет. Но восторгов – масса.

– Да, Лондон – это что-то, – сказал Григорьев мечтательно. – Ты к своим летишь?

– Да.

– И я следом, наверное. Возьму Ингу…

Вдруг вспомнил, что с Ингой все, и загрустил.

– Не печалься, – засмеялся Бородин. – Еще кого-нибудь найдешь себе.

– Это ты наш союз разрушил! – погрозил пальцем Григорьев с шутливой серьезностью. – Ты между нами встал!

– Какого черта! – продолжал смеяться Бородин. – Мне все до лампочки. Но если ты секретарша, то в рабочее время занимайся делами, а не пребывай в грезах.

– В грезах о чем? – уточнил Григорьев.

– О том, как ее вечером затащит в свою постель сам министр.

– Этого не было! – быстро сказал Григорьев. – Мы только целовались!

– Маме ее расскажешь.

При упоминании о маме Григорьев вздохнул.

– Что, строга мама?

– Строга, – опечалился министр. – Дочурке на днях пощечин надавала.

– Инге, что ли?

– Было, – сказал Григорьев и засмеялся. – Ладно, собственник, я ее сегодня хотя бы до дома довезу.

В последний раз, Бородин развел руками – в последний, так в последний.

Григорьев и Инга спустились к машине. Охранник в левой руке держал автомат, правой распахнул перед ними дверцу. Оба – Григорьев и Инга – сели на заднее сиденье.

– Едем, – скомандовал Григорьев водителю, а тот даже не спросил куда – маршрут был знакомый: улица Мироновская, двадцать четыре.

Город уже засыпал. Машин на дороге было меньше, чем днем. На Пушкинской площади усталый гаишник что-то раздраженно выговаривал остановленному им джигиту на иномарке.

– Завтра мы не сможем встретиться, – сказал Григорьев, глядя в окно.

– Почему?

– Много дел.

Она положила свою руку на его и легонько сжала. Наверное, так выражала свое сочувствие. Много дел, устанет, бедненький.

– А послезавтра?

– Тоже не могу. У меня до конца месяца все дни расписаны. Просто кошмар.

Инга отняла руку.

– Может, вырвусь как-нибудь, – сжалился Григорьев. – Позвоню тебе.

Инга не ответила, и он обернулся наконец. Она была строга и неприступна.

– Ну, только без обид! – сказал Григорьев, внезапно раздражаясь. – Я же сказал – занят.

Свернули на Мироновскую. Водитель остановил у знакомого подъезда. Лампочка тускло освещала в мелких выбоинах асфальт. Здесь, у подъезда, охранники Григорьева никогда не выходили из своей машины.

– Так я позвоню! – поспешно сказал Григорьев.

Он всегда суетился, когда чувствовал свою неправоту.

– Хорошо, – отозвалась Инга без энтузиазма.

Она хотела развернуться и уйти без традиционного прощального поцелуя, но Григорьев ей этого не позволил, потому что не хотел, чтобы их расставание сегодня выглядело как разрыв.

Дальше по улице, в ста метрах, Рябов вышел из машины.

– Может быть, за город как-нибудь съездим? – предложил Григорьев.

Это было как обещание будущей встречи. Инга пытливо заглянула в глаза своему спутнику. «Прав был Андрей, – подумал с тоской Григорьев. – Она уже видит себя если не моей женой, то постоянной любовницей. Надо рвать. В момент. Бесповоротно». Он только подумал так, но вслух произнести не осмелился. Кто знает, что у нее на уме. Еще закатит истерику. Прямо здесь, при водителе, при охране.

Рябов потянул к себе винтовку, но замешкался на несколько мгновений, потому что мимо проехала машина, осветив его фарами.

– Знаешь, я хотела тебе сказать…

Инга шептала, и было в ее шепоте что-то такое, что Григорьев понял – объяснения не избежать.

– Я хотела тебе сказать, что слишком серьезно ко всему этому отношусь.

– К чему? – поинтересовался Григорьев, едва удерживая вздох.

– К отношениям, которые между нами сложились. Я не хочу, чтобы у нас все было невсерьез…

– Ах, как прав был Бородин!

– Я не такая, пойми.

Григорьев вскинул голову.

– Я к тебе в жены не набиваюсь, – торопливо произнесла Инга. – Но только…

Судорожно вздохнула, перевела дыхание.

– Только прошу тебя, не относись ко мне, как к игрушке. Если для тебя все это не серьезно, если ты мной тяготишься – лучше уж пусть ничего не будет. Расстанемся – и все.

Легкий ветерок шевелил ее волосы. От этих волос исходил такой умопомрачительный запах – Григорьев знал этот запах – она пользовалась каким-то чудным шампунем.

– Ну что ты такое говоришь? – сказал он мягко. – Решила, что я хочу тебя оставить?