Платон, сын Аполлона - Анатолий Домбровский

   — Ты в это веришь? — осторожно спросил Сократа Платон. — Ведь это только миф.

   — Да, ты прав, — ответил Сократ, глубоко и с сожалением вздохнув. — Это только миф. И человеку здравомыслящему не стоит утверждать с упорством, будто всё так и есть на самом деле, как я рассказал. Возможно, что для нашей бессмертной души уготовано нечто несказанно лучшее. Бессмертие предполагает совершенство. А всякое несовершенство — смерть.

Ночь прошла спокойно, спартанцы под стенами не появлялись, хотя прежде такое случалось, и не раз. А в то недавнее время, когда в Афинах правили четыреста олигархов, у Длинных стен разыгралось настоящее сражение, в котором, не без потерь, победили афиняне. И всё же Длинные стены охранялись плохо, силами одного лишь ополчения. Спартанский царь Агид, стоящий с войском в Декелее, знал об этом, часто посылая своих лазутчиков, шпионов и целые боевые разведывательные отряды. Так что любая ночь у Длинных стен могла стать беспокойной и принести афинянам урон. Оставалась реальная опасность ввязаться в стычку со спартанцами и погибнуть.

Спартанцы — такие же эллины, как и афиняне, и не раз выступали в союзе с ними против общего врага — персов. Они сильны своею отвагою, дисциплиной, физической и военной закалкой. У них ясные и прочные законы, и государством правит не толпа, как в Афинах, а избранные цари и архонты. Спартанцы — не торгаши и не сутяги, они не знают ни роскоши, ни обжорства, ни пьянства, а выше всего ценят мужскую дружбу и воинскую доблесть. Но вместе с тем главным почитают силу, а не разум, и боевое искусство предпочитают всем прочим. Правда, они любят музыку и танцы, но только те, что поддерживают в людях воинский дух. Другие же искусства терпят лишь как забаву, но чаще изгоняют как отраву для души и тела.

Если спартанцы одержат в войне верх над афинянами, то принесут им нечто достойное похвалы: строгую, здоровую, лишённую роскоши, разврата и прочих пороков жизнь, ясные и суровые законы, простое, испытанное веками государственное устройство, могущество в новом союзе эллинских городов во главе со Спартой и, может быть, долгий мир и безопасность. И всё это в обмен на самостоятельность, свободу и многое другое, от чего афиняне вряд ли согласятся отказаться.

Перикл давно умер, но афиняне до сих пор повторяют слова его речи, которую он произнёс на похоронах воинов, погибших в первый год столь затянувшейся войны. Эту речь изучают в школах ораторского искусства; а застенчивый, заикающийся Исократ помнит её наизусть. Он называет сочинение Перикла «Похвалой Афинам», и не напрасно: перед гробницей павших в бою со спартанцами воинов великий стратег сказал, чем славен и велик этот город, почему каждому афинянину стоит за него умереть. Прежде всего Перикл воздал дань памяти предкам, не только отстоявшим свободу страны в борьбе с бесчисленными врагами, но и создавшим великую и могущественную державу. Затем он похвалил строй, государственные установления и образ жизни афинян. Перикл утверждал, что свой образ управления афиняне в пример другим городам и народам придумали сами, и этот строй следует называть демократией или народоправством. Все свободные граждане в Афинах пользуются одинаковыми правами и законами, на почётные государственные должности избираются по достоинству, а не по происхождению или богатству. Здесь все терпимы, послушны законам из уважения к ним, а не по принуждению, тем более — законам неписаным. У афинян много развлечений для отдохновения души от трудов и забот: зрелища, игры, празднества. Дома у них красивые и уютные. На рынках — изобилие заморских и отечественных товаров. Афины открыты для иностранцев, потому что не боятся соседних государств, зная свою силу и готовность в случае войны дать любому достойный отпор. Афиняне стойки и мужественны.

А вот слова Перикла, которые помнят наизусть не только риторы, но и многие простые граждане: «Мы развиваем нашу склонность к прекрасному без расточительности и предаёмся наукам не в ущерб силе духа». И ещё: «Богатство мы ценим лишь потому, что употребляем его с пользой, а не ради пустой похвальбы» или: «Признание в бедности у нас ни для кого не является позором, но большой позор мы видим в том, что человек сам не стремится избавиться от бедности трудом».

Все афиняне хорошо разбираются в политике и открыто обсуждают дела государства, а потому принимают обдуманные и правильные решения. Они знают, что такое горе и что такое радость, и не избегают опасностей. Друзей же приобретают тем, что сами оказывают всякому дружеские услуги — не по расчёту, а доверяясь свободному влечению.

И вот главные слова Перикла: «Город наш — школа всей Эллады». Стратег считал, что доказательством его правоты служит прежде всего могущество Афин, открывшее перед ними все моря и земли. Защищая свой город, афиняне защищают нечто большее, чем просто свою землю. «Гробница доблестных — вся земля», — сказал Перикл. Он думал, что Афины важно сберечь ради всего человечества, потому что в них — средоточие мудрости, славы и красоты.

Платон считал, что Перикл не во всём был честен: в своей речи он во многом польстил афинянам — и в том, что касается их частной жизни, и в оценке их общественного и государственного устройства. Но вот что правда: мудрость и красота только в Афинах чувствуют себя дома. Спартанцы не умеют ценить ни того ни другого. Бог силы беспощаден, а бог мудрости и красоты всем даёт надежды: сильным и слабым, знатным и простым, богатым и бедным, родовитым и безродным. Мудрость и красота открывают людям истину и благо, в них же спасение всякой души.

У афинян есть Сократ — украшение человечества, новый поводырь для незрячих душ, апостол истины и блага. Вот он стоит на стене, освещённый луной, и в него так легко невидимому врагу попасть стрелой или дротиком. Не то что сказать, а и подумать об этом страшно. Конечно, вся предшествующая жизнь Платона не была бездарной и напрасной: он учился, утверждался среди людей, познавал себя. Он открывал и совершенствовал свои возможности и таланты, постигал силу своих желаний и чувств. Но силу любви к мудрости он узнал, лишь услышав Сократа. Что за счастье — найти путь к ней, что за наслаждение — овладевать ею! Кто по-настоящему любит женщину, тот не только удовлетворяет свою похоть, но и жаждет возродиться в красоте возлюбленной. Кто по-настоящему любит мудрость, тот не только приобретает навыки практической жизни, но и обретает крылья для полёта в вечность прекрасного.

Нельзя сказать, что до встречи с Сократом Платон ничего не знал. Но его знания были подобны драгоценным камням, разбросанным по полу как попало. Теперь же самоцветы нанизаны, как монисто, на одну золотую нить, которая для него, пожалуй, дороже нити Ариадны для Тесея. Та вывела героя из тёмного лабиринта Минотавра на солнечный свет, а нить Сократа вывела Платона из хаоса случайных знаний в мир вечных истин. Тесей вернулся к жизни земной. Платон увидел вехи, которыми отмечен путь к жизни вечной.

Когда бы он не покончил с поэзией, воспел бы Сократа как бога, но смирение и скромность велят лишь любить его как отца.

   — Спустись и ты, Сократ, — предложил учителю Платон, когда внизу у стены весело затрещал разложенный Федоном костёр. Дым кизячных лепёшек, собранных на дороге ещё вечером, и сухого бурьяна оживил окрестности духом домашнего очага. — А я постою. Ты мог бы даже вздремнуть у огня.

Сократ сразу же, к радости Платона, согласился.

   — Я позову тебя, когда испеку лепёшки. Там у меня есть мука и соль — припрятаны в укромной нише.

   — Пошлёшь мне на смену Федона, — подсказал Платон.

Сократ спустился со стены по приставной лестнице, крикнул снизу:

   — Я уже на земле! Теперь легко споткнуться, но зато падать невысоко, не то что со стены. А уж если споткнёшься о звёзды, живым до земли, пожалуй, не долетишь. Так же, думаю, и с истинами.

Платон, кажется, понял, что хотел сказать Сократ. Другими словами его мысль можно было бы выразить так: в мире высоких истин нужно вести себя более осмотрительно, чем на земле. Там всякая ошибка равнозначна смерти. Истинная мудрость ведёт на Острова Блаженных, а ложная — в Тартар.

Вдруг послышались невнятные отдалённые крики и стук десятков копыт.

   — Приготовиться! — раздалась команда со стороны правой башни. — Тревога! К оружию!

Платон громко повторил слова команды и глянул вниз. Сократ и Федон уже спешно поднимались по лестнице.

Это был отряд спартанских конных лучников. Всадники мчались вдоль стены с гиканьем и криками, выпуская на скаку стрелы не столько для того, чтобы поразить ими кого-либо на стене, сколько для того, чтобы заставить спрятаться за каменными выступами и не позволить обороняющимся открыть ответную стрельбу. Несколько стрел всё же настигли спартанцев в отместку за наглую вылазку, и кто-то из них был, очевидно, ранен: послышались громкие проклятия, угрозы, и в отряде конников произошло замешательство.