Карл Великий - Дитер Хэгерманн

Что двор, особенно в период его становления до самого конца VIII столетия, являлся местом расположения посвятившей себя истории искусства придворной школы как колыбели ценных, иллюминированных кодексов, то есть раскрашенных картинками и инициалами, вызывает серьезные сомнения. Достаточно привести лишь две широко известные рукописи. К примеру, имперский календарь претендует на то, что местом его происхождения был Лорш, равно как и известная врачебная книга, появление которой, видимо, по праву связывают с аббатом Рихбо-том. Учитывая географические перемещения резиденции двора до 795 года, где еще мог бы стабильно обосноваться центр досуга и письма столь трудных для исполнения и богато иллюминированных текстов?

Поэтому совсем не случайно местом появления и старейшей редакции имперских анналов называют Лорш, располагавшийся по соседству с Вормсом. Достаточно вспомнить, что именно Лорш благодаря аббату Рихботу, инициатору написания так называемых анналов Лорша, поддерживал теснейшие контакты с двором и с монархом. А самые известные кодексы, составленные в окружении Карла и разработанные, как свидетельствуют хроники, по его высочайшему повелению — Евангелистарий Годескалька и Псалтырь Дагелайфа, — возникли задолго до превращения Ахена в резиденцию империи. Не исключено, что возникновение рукописей, якобы написанных в королевской писарской, также связано с образовательными центрами монастырей Корби, Шелль, Сеп-Рикье или иными, менее известными местами. Это наверняка относится и к закономерно упоминаемому так называемому Лоршскому Евангелию, которое уже в первом библиотечном каталоге аббатства в середине IX века заняло свое достойное место. Если верить Алкуину, так называемая академия, возникшая в Ахене, представляла собой эфемерное образование, которое в качестве института хотя и вышло далеко за рамки структуры германо-франкского образца, но как идея воплощало богословски мотивированную властную и образовательную программу, проявившуюся в псевдонимах отдельных членов обновлявшегося состава пиршественного застолья. При этом Карл считался Давидом, Алкуин — Горацием, Ангильбер — Гомером, высший придворный капеллан и архиепископ Кёльнский Гильдебольд представал в роли старшего брата великого Моисея — Аарона, а Эйнхард — в образе Беэршивы, строителя Соломонова града. Но вот именно новый Август, которых Карл ничтоже сумняшеся пожелал бы заполучить сразу целую дюжину в свое окружение, характерным образом среди академиков отсутствовал, хотя наряду с Алкуином поразительной ученостью отличался еще Павлин Аквилейский или, например, Теодульф Орлеанский. Им, правда, так и не довелось обрести святоотеческую неповторимость. Это и не входило в их планы, ибо преследуемая ими цель заключалась в том, чтобы прежде всего восстановить утраченное и заброшенное, как точно выразил эту мысль один из принадлежавших к этому кругу: «Полные неугасимого тщания, мы заняты восстановлением мастерской наук, которая почти оскудела из-за небрежения наших предков, и призываем собственным примером, по мере сил, изучать свободные искусства».

Программным аспектом стала не оригинальность или неповторимость, а возрождение. Учебники, сборники и антологии на базе Священного Писания, святоотеческих произведений и «классической» литературы не позволяют обеспечить подлинный импульс возрождения античности как самоцели. Однако и простые «коррективы», которые были бы созвучны сухому менторскому подходу, не являлись целью провозглашенного стремления к возрождению античной учености. Речь шла о кропотливом построении собственного фундамента воспитания и образования, объединявшего различные компоненты прошлого в нечто цельное и поэтому новое. Наиболее яркое выражение эта программа получила в оригинально написанной Эйнхардом биографии Карла. Не имеющая себе равных в эпоху средневековья, она свидетельствует о таком культурном уровне, которого двор Карла достиг собственными усилиями, питаясь соками античности, христианства и «духом времени».

В центре этого двора и его культурных институтов находится сам король, который еще незадолго до своей кончины при поддержке сирийских и греческих экспертов занялся корректировкой текста Библии. Правильность самого текста и его интерпретации теснейшим образом связаны друг с другом. Они являются единственным критерием праведного жития и богоугодного поведения. Филология и этика — это две сестры. Орфографии соответствует правопорядок, причем и орфография и правопорядок восходят к божественным планам спасения. Достижению этого служат грамматика, риторика и диалектика как искусство выражения мысли. Летосчисление и астрономия способствуют познанию «предопределенной гармонии» в космосе, а музыка позволяет услышать гармонию сфер. Ну а король (Кех), согласно этимологии (ложной) Исидора Севильского, тот, кто «правильно действует» (recte agit) и побуждает народ к правильному формированию бытия.

РЕЗИДЕНЦИЯ, ПФАЛЬЦЫ И «КЁНИГСВЕГ»

Христианская империя уходит своими корнями в предшествующий мир. подобным же образом королевская власть привязана к инструменту своей реализации, нуждаясь в экономической основе.

Если средневековый правитель осуществляет «свое высокое ремесло в кочевом состоянии» (по высказыванию Алоиса Шульте), то превращение Ахена в резиденцию или столицу империи отражает не только привязанность правителя к теплым источникам, но и размеры огромной империи на пике правления Карла, из-за чего король уже физически оказался не в состоянии выполнять властные полномочия фактически в кочевом состоянии. Кроме того, после 795 года его королевское правление получило персональное и институциональное обоснование, позволявшее управлять обширными регионами империи на расстоянии путем обширных контактов на горизонтальном уровне — «промежуточная власть» (его сыновья, архиепископы и эмиссары), графы, епископы, аббаты и королевские вассалы, — все они подчинялись его приказаниям. Руководящее положение Карла было неоспоримым, взошедшему на королевский трон сыну Пипина не приходилось опасаться конкурентов в борьбе за королевское достоинство.

Карл хорошо знал свою империю. Его путеводитель, «маршрут его странствий и познаний» по сравнению с любым правителем средневековья отличался неслыханной масштабностью и интенсивностью. От побережья Северного моря до Капуа на территории Беневенто, от берегов Атлантики — Булонь-сюр-Мер до устья реки Раба (притока Дуная) на юго-востоке и Чивидане во Фриуле простиралась империя Карла. Преодолевая Пиренеи, ее просторы упирались в Сарагосу на реке Эбро. Все это собиралось главным образом в военно-дипломатических целях, однако служило и молитвенному началу и почитанию святого Мартина, к примеру, в Риме или в Туре. Если добавить еще многообразные внешние контакты с датчанами, славянами и предводителями аваров, с патриархом Иерусалимским, византийскими императорами и патрицием Сицилии, исламскими наместниками Иберийского полуострова и как вершина всего — отношения со странами Ближнего и Среднего Востока, с Багдадским халифатом, то из этого складывается такой масштаб политического бытия и опыта, который, по-видимому, является уникальным и неповторимым. В зените своей мировой значимости, которая проявилась в обретении императорского достоинства, Карл окончательно обосновался в Ахене. Карл был вполне удовлетворен своей империей, ибо постоянные экспедиции на Север и Восток за пределы бассейна Эльбы, видимо, противоречили здравому смыслу (и фактическим военным возможностям) императора, а об экспансии на исламском юге после горького опыта вдали от границы по реке Эбро пришлось забыть. Беневентское герцогство так и не подчинилось, а Венеции, Истрии и Далмации пришлось предоставить независимость или снова вернуть их византийской короне. Карл был вынужден заняться укреплением мира внутри страны. Увеличение числа капитуляриев по вопросам наведения порядка и настоятельных призывов к королевским эмиссарам нельзя истолковывать как признак дезинтеграции. Это было скорее доказательством неустанных королевских усилий по решительному достижению рах еt concordia[118] в его империи.